Кармен Посадас - Добрые слуги дьявола
Инес протянула руки, разжала ладони и увидела, как ее пальцы стали сгибаться. Детские пальцы, перепачканные малиновым мороженым, боязливо сжимались на шее матери и в то же время казались слишком взрослыми, непредсказуемыми, безумными. Что они способны натворить? Вдруг они сделают что-то против моего желания? Пальцы опасны, непослушны, строптивы, нужно как-то совладать с ними, заставить их покориться.
Инес справилась с собой. Она отняла руки от Беатрис, сжала кулаки и вонзила в ладони свои подростковые ноготки, поранившись до крови. Поэтому сейчас, в этом шумном ресторане, где все взгляды были прикованы к ее матери, Инес размышляла, как все на свете несправедливо. Несправедлива жизнь, и даже кошмары, что повторяются на протяжении стольких лет (за это время они могли бы уже стать для нее друзьями). Хотя, в сущности, они действительно оказывали ей дружескую услугу, потому что рядом с ними бледнели все страхи реальной жизни. Однако все равно эти сны жестоки и лживы: Инес не сделала ничего плохого в тот день, неправда, будто руки не слушались ее. Почему же в кошмаре ногти были окрашены кровью? Это была ее собственная кровь — всего несколько капель, смешанных с малиновым мороженым. Лживый сон.
— Senti[16], Беа, я здесь умираю со скуки.
— Неудивительно, Ферди, не знаю, что происходит с этой девчонкой, она всегда странная, но сегодня… Можно узнать, почему ты молчишь как рыба, золотце? Мне начинает казаться, что пора показать тебя одному моему знакомому врачу, специалисту по нетрадиционной медицине.
Беатрис щелкнула пальцами. На мгновение Инес показалось, что сейчас, как по волшебному мановению, перед ними появится врач: она всегда подозревала у своей матери сверхъестественные способности.
— Еще бутылочку розового, — сказала Беатрис официанту, к которому в действительности и был обращен жест, и Инес поняла, что если ей не удастся вырваться сейчас от матери, то она окажется сегодня вместе с ней у шарлатана с просьбой порекомендовать ей «что-нибудь от нервов». Беатрис питала безграничное доверие к фармацевтам и врачам, и чем менее традиционные методы они практиковали, тем лучше. Инес подумала, что следовало бы взять себя в руки. Но сделать это оказалось не так-то просто: голова была полна старыми воспоминаниями и страхами сегодняшнего дня, хотя (возможно, оттого, что Инес все же решилась отведать заказанного матерью розового вина) пугающее настоящее стало казаться ей более безобидным, чем кошмары. А может быть, вообще не было никаких мужчин с черными чемоданчиками? Может быть, это был всего лишь новый кошмар? В конце концов, эти двое обещали вернуться в понедельник, но так и не появились. Инес отпила еще вина. Конечно же, это был сон, потому что потом жизнь покатилась, как раньше, по скучной наезженной колее. Ее сосед-кларнетист — как Инес убедилась в тот же вечер, через несколько минут после своей глупой паники — по-прежнему пребывал в добром здравии и продолжал ежедневно испытывать ее терпение своей музыкой. Беатрис же не только не исчезла в результате магического заклинания «прощай, мамочка», а заявляла о своем существовании настойчивее, чем когда бы то ни было. Она глядела на Инес так, словно хотела прочитать ее мысли или знала что-то неизвестное дочери, и, что было еще хуже, грозилась вернуться в Мадрид ко дню своего рождения. Инес панически боялась торжеств, которые Беатрис именовала «чудесными праздниками для нас двоих — тебя и меня, золотце».
«Мне срочно нужен отпуск», — сказала себе Инес. «Или любовь, — добавила она и подумала об Игнасио де Хуане, мысленно обрабатывая его в Photoshop. — Что ж, он неисправимый нарцисс, это правда, а если слегка растушевать его самовлюбленность и педантизм и подретушировать бесцеремонность?»
Ей больше некем было занять свои мысли.
20. ПОЦЕЛУЙ
Занимаясь любовью, Инес всегда вспоминала слова Вуди Аллена в «Манхэттене».
«Это был настоящий динамит. Лишь пару раз у меня создалось впечатление, что ты притворялась, но не слишком, это было лишь легкое преувеличение, да, когда ты вонзила мне ногти в шею, я подумал… о-о-о!»
Инес никогда не могла удержаться от того, что ее подруга Лаура именовала «перформанс»: «Дорогая, неужели ты думаешь, что кто-нибудь из цивилизованных людей может обойтись без притворства в постели? Я не говорю об оргазме. В конце концов, petite morte подобна grand morte, это один из немногих моментов в жизни, когда спадают все маски и человек становится самим собой. Нет, я имею в виду ритуалы: после и, конечно, до, то есть любовную игру, love play. Скажи мне: что осталось бы от нее без притворства?»
Лаура все чаще сбивалась на spanglish и писала на смеси испанского и английского, но, как бы то ни было, в ее словах была доля истины.
Мариэл Хемингуэй: Не знаю, кажется, я все еще немного нервничаю рядом с тобой.
Вуди Аллен: Все еще?
Мариэл Хемингуэй: Да, мне так кажется.
Вуди Аллен: That’s crazy.
Поцелуй же — нечто совершенно иное. Особенно первый, позволяющий насладиться новым, неизведанным ощущением. Это порыв, неожиданность, и вряд ли кому-то придет в голову притворяться, впервые вторгаясь на желанную территорию. Естественно, речь идет о поцелуе с любимым, как и было на этот раз.
«Какие разные у всех губы», — в который раз подумала Инес, когда к ней приблизились дрожащие губы, говорившие: «Послушай, я должен объяснить тебе все, Инес, сейчас ты поймешь…» И, без сомнения, с поцелуем она действительно намного лучше поняла все, рассказанное ей Мартином Обесом и казавшееся просто невероятным. «Что? Значит, это был всего-навсего телевизионный розыгрыш? Да… я когда-то видела подобные передачи, по-моему, это просто гнусность. Как можно обманывать людей, делать из них идиотов? И все для чего? Что? Что ты говоришь? Уму непостижимо… Значит, когда ты пришел в офис на следующее утро, оказалось, что «Гуадиана Феникс филмз» уже не существует? Фирма будто испарилась, а хозяек никто в квартале не знает?.. Нет, пожалуйста, пойми меня… не подумай, что я тебе не верю, да и прощать мне тебе нечего, только все это странно, очень странно…»
После обеда с матерью, словно желая бросить вызов всем демонам прошлого и будущего, Инес Руано снова пила «Бомбей» с тоником, и, что хуже всего, — на старом месте преступления, в «Кризисе 40». Почему? Черт его знает, но там был он. От прошлой ночи в этом баре у Инес не осталось никаких воспоминаний, но на этот раз интуиция запрещала ей принимать угощение от незнакомцев или пытаться завлечь кого-нибудь. «Смотри и наслаждайся красотой, Инес, но ничего не предпринимай, куда тебе до твоей матери… Да, это правда, но ведь — как говорит Беатрис — единственное, что помогает забыть одно тело, — это другое тело. Почему же я не могу подыскать замену Игнасио де Хуану?.. Да ведь все равно закончится разочарованием, потому что ты всегда ошибаешься в выборе, дорогая. Так что пей и забудь об этом».
От этой отметки ниже нуля до первого поцелуя прошло всего двадцать минут. Однако впоследствии, когда Инес решила восстановить ход событий, чтобы рассказать о случившемся Лауре, оказалось, что в ее сознании запечатлелось лишь четыре сцены в виде отдельных и довольно размытых снимков, словно волнение от этой встречи ослабило ее память или (что более вероятно) словно она не осмеливалась пока запустить любовную мовиолу. На первом из этих снимков был запечатлен Мартин с собранными в хвост черными волосами: он сидел в глубине бара, не подозревая о присутствии Инес. («На этого можешь даже не смотреть, он слишком красив и к тому же моложе тебя… Интересно, сколько ему лет? Тебе ведь не нравятся молодые, это невозможно, вспомни малиновое мороженое…») На другой фотографии Инес нервно звенит льдинками в стакане, потому что Мартин подошел к ней сзади и теперь говорит ей что-то на ухо. В этом баре невозможно общаться иначе: нужно было говорить на ухо или кричать изо всех сил, но этот голос, эта робкая открытость… Третью фотографию трудно описать словами, потому что это было нечто вроде огромного малинового пятна, предупреждавшего: осторожно, опасность!
Однако Инес не послушала предупреждения, и потому на следующем снимке запечатлен их первый поцелуй. Что ты делаешь, сошла с ума, Инес? Вспомни малиновое мороженое… хочешь повторения? Осторожно, опасность! Одно было несомненно: этот парень не нуждался в приукрашивании, его не нужно было обрабатывать в Photoshop, как Игнасио де Хуана, он само совершенство. «Да что ты такое несешь? Что за глупости? Совершенен — в чем?»
Второй поцелуй. И снова погружение в волшебное пространство чистого наслаждения, далекого от жестокой реальности. Слепы глаза, неподвижны ноги, бессильны руки… Растворяется все тело, словно по магическому заклинанию или как во время йога-медитации, позволяющей сконцентрировать всю чувствительность в одной точке, чтобы испытать острое до боли удовольствие. И вдруг малиновое мороженое опять ворвалось в это святилище, оскверняя его. «Осторожно, опасность, впереди рифы, неминуемо кораблекрушение…» — все это сказала так хорошо знакомая Инес, холодная, как кровь рептилии, жидкость, поднимавшаяся теперь по ее горлу. Заметил ли это он? Почувствовал ли на ее языке этот страх, липкое нечто, отвратительный привкус малины? Перед Инес распахнулась бездна, и она решила отдаться во власть этих только что узнанных губ, словно потонуть в поцелуе — единственный способ спастись от нахлынувшей красной волны. «Ты сошла с ума. Взвесь все получше. Откуда ты можешь знать, что этому парню не нужен Photoshop? Да с ним необходим по меньшей мере план Маршалла. Смотри, что мы имеем на сей раз: безработный латинос, лет на десять-пятнадцать моложе тебя, раскаявшийся обманщик и в довершение всего красавец вроде твоей матушки и, уж конечно, такой же мерзавец. Что скажешь?»
