Карло Фруттеро - Его осенило в воскресенье
— А вы не попробовали завести сторожевую собаку? — робко спросила Анна Карла.
— Ах, собаку? — прорычала синьора Табуссо, яростно дергая поводок. — Мой Чин — прекрасная собака, но трус. Мне его приходится держать в доме, не то эти дикари однажды возьмут и сожрут его с потрохами. Я было купила немецкую овчарку, но неделю спустя пришлось ее продать. Чин у меня ревнивый. Он терпеть ее не мог да к тому же боялся. Я повсюду расставила столбики с надписями: «Берегитесь, в доме злая собака», «Осторожно, собака», «Пес может вас покусать». — Она остановилась и грустно покачала головой. — Где там — никто не поверил!
Они повернули на виа Бертоле. Анна Карла собиралась сделать кое-какие покупки, но теперь, только чтобы избавиться от синьоры Табуссо, решила ехать прямо домой. Проклиная ее про себя, она направилась к машине.
— Знаете, днем у них еще хватает совести, чтобы уйти, когда я появляюсь на лугу. А ночью!.. Скажите, что мне делать, ведь приближается лето?
Анна Карла ничего ей не ответила.
— Если я в них пальну дробью с балкона, меня упекут в тюрьму. Честные люди должны безропотно сносить любые беззакония и даже защищаться не имеют права. А если я отправлюсь, так сказать, в ночную карательную экспедицию, вооружившись фонарем и дубинкой, то рискую получить удар ножом в живот. Знаете, эти типы не шутят.
— Но кто же забирается на ваш луг? Влюбленные? Молодожены? — имела неосторожность спросить Анна Карла.
Синьора Табуссо захохотала.
— Влюбленные! Что ж, назовем их влюбленными! — с едким сарказмом воскликнула она. — Так знайте же, ко мне стекаются все проститутки южного Турина. Мой луг — клуб отборных шлюх.
Анна Карла готова была откусить себе язык: угораздило же ее поддержать разговор, когда до машины оставалось каких-нибудь двадцать шагов.
— А вы знаете, дорогая синьора, чем я занимаюсь по утрам? — не унималась синьора Табуссо. — Собираю на лугу обильный урожай презервативов! Приходите и сами убедитесь. Знаете, что я однажды сделаю? Соберу все презервативы в мешок и отправлю в Полицию нравов! Надеюсь, хоть тогда эти бездельники проснутся. Разве не прямая их обязанность бороться с подобными гнусностями. Они должны приехать, устроить облаву на этих шлюх и потом судить их за безнравственное поведение в общественном месте!
— Но луг ведь не общественное место, а частная собственность, не так ли? — со злорадством заметила Анна Карла.
На миг синьора Табуссо растерялась, однако сразу нашлась.
— Прелюбодеяние всегда было частным делом, — с тонкой улыбкой сказала она. — А теперь и в кино, и в газетах такое показывают и печатают! Но я остаюсь при своем мнении. Это бесстыдство и наглый разврат разрушают общество, а полиция…
Внезапно она умолкла и застыла на месте, широко раскрыв рот. У Анны Карлы засосало под ложечкой. Сейчас синьора Табуссо без чувств рухнет в мои объятия, с ужасом подумала она.
— Синьора, где ваша машина? — прохрипела вдова Табуссо.
— Там, вон там. «Мини-моррис», — пролепетала Анна Карла.
Она лихорадочно принялась искать в сумочке ключи от машины. Собака, куда я потом дену собаку, замирая от страха, подумала она и с надеждой обратила свои взоры на аптеку на углу улицы.
Но тут из горла синьоры Табуссо вырвался хриплый вопль. Она бросилась к голубому «мини-моррису», сорвала со смотрового стекла лист бумаги и стала им потрясать.
— Что я вам говорила! — торжествовала она. — Что я говорила!
К стеклам всех машин, стоявших в ряд, были приклеены белые листки — извещение о штрафе.
Анна Карла, вздохнувшая было с облегчением, и сама ощутила вдруг досаду и даже гнев.
Нет, не из-за жалкой тысячи лир! Она живо представила себе, как подленький человек старательно приклеивает квитанции, не дожидаясь владельцев машин, которые могли бы как-то оправдаться, привести свои доводы.
На плечо ей опустилась рука синьоры Табуссо.
— Вашу квитанцию я возьму с собой, — сказала она, кладя листок в сумочку. — Отдам ее моему приятелю из дорожной полиции, и он все уладит. Так что не волнуйтесь.
Анна Карла вдруг ощутила к ней огромную признательность.
— Что вы, что вы, — запротестовала она, нерешительно протягивая руку к сумочке синьоры Табуссо. — Такое с каждым случается.
— Поймите, мы должны помогать друг другу, бороться вместе, дорогая синьора. Мы с вами в одной лодке.
— Нет-нет, это несправедливо, чтобы вы, синьора Табуссо, тратили силы на…
— Ошибаетесь, синьора. Ну а справедливо, по-вашему, что я должна наслаждаться ночными концертами, предоставлять свой луг во власть преступников, а полиция тем временем думает лишь о штрафах?
— Разумеется, несправедливо, но вы… Мне не хотелось бы, чтобы вы тратили время на…
— Мне это доставит удовольствие. Утешение, понятно, небольшое, но все же утешение. И если вас снова оштрафуют, немедленно звоните мне. К счастью, и среди дорожных полицейских есть порядочные люди… Во всяком случае, чтобы вы напрасно не беспокоились, я вам сегодня вечером позвоню.
Синьора Табуссо крепко сжала руку Анны Карлы. Только теперь Анна Карла поняла, что по собственной вине попала в ловушку. И все потому, что она слишком эмоциональна. Сначала возмутилась поведением бедняги Джанни, а потом расчувствовалась из-за пустяковой услуги этой синьоры. Перспектива частого общения с этой женщиной не на шутку испугала Анну Карлу.
— Спасибо, не знаю даже, как вас благодарить, — пробормотала она.
Надо как можно скорее оказать ей какую-нибудь услугу, любой ценой, лишь бы не остаться перед ней в долгу, подумала Анна Карла. Она в панике посмотрела на часы.
— Я знаю одного полицейского комиссара, — со смущенной улыбкой сказала она. — Если хотите, могу поговорить с ним о вашем луге.
Синьора Табуссо отнеслась к ее предложению скептически.
— Он из Полиции нравов?
— Честно говоря, не знаю, — сказала Анна Карла.
— Ведь если он не оттуда… Как его фамилия?
— Сантамария.
— Южанин, кукурузник?
— Собственно, я и этого не знаю, — невольно покраснев и запинаясь, сказала Анна Карла. — Я с ним вообще-то ни разу не встречалась, но сегодня увижусь на ужине у друзей и тогда… Вероятно, толку от этого будет мало. Но если хотите, я могла бы обрисовать ему ваше бедственное положение.
— Спасибо. Расскажите ему откровенно, без умолчаний, как обстоят дела. Ведь я могу в любой момент предоставить какие угодно доказательства… А если он любезно согласится заглянуть ко мне в «часы пик»…
Она захохотала во все горло и лукаво подмигнула Анне Карле.
— Хорошо, — сказала Анна Карла, открывая дверцу машины. — Попытаюсь вам помочь.
— Буду надеяться. Но я, знаете ли, взяла себе за правило не строить иллюзий. Мы живем с вами в гнусном мире, дорогая синьора, в очень гнусном мире! — На секунду синьора Табуссо умолкла. Но сразу нашла, на кого еще излить желчь. — Все эти забастовки, грабежи, девицы, которые убегают из дому! А убийства? Помните, как расправились с несчастным посыльным из банка, когда…
Анна Карла, не дослушав, юркнула в машину, включила мотор. Чтобы как-то сгладить свою невежливость, она одарила синьору Табуссо ослепительной улыбкой.
— Благодарю вас, синьора Табуссо.
— Нет, это вам спасибо. Так я вам позвоню вечером или завтра утром, хорошо?
Она стояла и вместе с собакой смотрела, как машина дала задний ход и развернулась.
Не женщина, а наказание господне. Но не злая, подумала Анна Карла.
3
Нет, он вовсе не милый, не очаровательный и даже не ослепительно красивый, думала Анна Карла, глядя на Сантамарию, который беседовал с Массимо. Все эти определения к нему не подходят. Он деликатный — что правда, то правда. Пока Массимо, расхаживая по террасе, с театральными интонациями и многозначительными паузами в стиле Хичкока рассказывал ей историю убийства Гарроне, начиная с ее письма, принесенного в полицию, и кончая таинственной блондинкой с большой сумкой, Сантамария держался безукоризненно. Ни испытующих взглядов, чтобы проследить ее реакцию, ни притворного безразличия, чтобы она подумала, будто ее в чем-то подозревают. Сидел на плетеном стуле и на редкость терпеливо слушал Массимо, который, скажем откровенно, описывал случившееся самым идиотским образом. А ведь для Сантамарии это наверняка было просто очередным трудным делом, в котором он обязан разобраться. Итак, деликатный и выдержанный… Он улыбался, когда в самом деле было смешно и когда улыбаться было нечему, но Массимо жаждал увидеть на его лице улыбку. По ходу дела вносил уточнения, а значит, он человек твердый, с характером, не даст себя водить за нос, а уж в этом искусстве Массимо нет равных… И в самом конце он произнес совершенно удивительную, трогательную фразу. Развел руками и сказал ей:
