Татьяна Столбова - Смерть по сценарию
То же, хотя не таким возвышенным слогом, сказал и Большой Якут.
Поужинав хлебом и луком, они выпили по чашке сладкого крепкого чая и легли спать.
Но и на следующий день Большой Еврей не пришел. Его кровать, стоящая возле двери, была пуста, как корабль после крушения. И, как обломки мачт, как обрывки парусов, на ней в беспорядке валялись две подушки, старый ботинок Большого Якута, скомканная простыня, фантик от конфеты и трехспальное ватное одеяло.
Маленького, очень умного русского немного тревожила эта картина, однако он отгонял от себя всякие дурные мысли. Зачем думать о том, чего нет? Вернее, о том, что неизвестно? Не слишком встревожился он и тогда, когда в десять часов вечера на следующий день домой не вернулся Большой Якут...
— Постой, Паша! — прервала я увлекшегося Линни-ка. — Уже без пятнадцати два. Мне пора на работу. Давай договоримся: завтра я позвоню тебе и ты доскажешь свою историю.
— Это Мишина история, а не моя, — поправил меня Линник. — И я могу досказать ее сегодня — мне тоже надо на студию. Поедем вместе. Подождешь меня пять минут?
Он встал, вынул из шкафа свитер, брюки и носки и пошел в ванную переодеваться. Это заняло у него меньше пяти минут. Не успела я зашнуровать ботинки, как он уже вышел. Сейчас, в широких брюках и обтягивающем свитере, он выглядел весьма сексуально. К тому же от него пахло тем самым французским одеколоном, которым пользовался и Миша. Приятный запах. Я могу идти за ним, как крыса за звуками дудочки.
— Готов?
— Готов.
Он накинул куртку, подхватил со столика в прихожей связку ключей и вышел за мной на лестничную площадку.
Когда мы спускались по лестнице, я спросила его:
— Паша, эту историю Миша рассказывал при Невзоровой?
— Да.
— Хм-м... Она мне об этом не говорила...
— Просто она ничего не поняла, — объяснил Линник. — Люда хорошая, но не совсем умная.
— Как будто можно быть совсем умной... — фыркнула я, но развивать тему не стала. Меня не волновала степень невзоровского интеллекта.
Троллейбус № 3 со стоном сделал последний рывок и остановился. Мы забрались внутрь. Народу было мало. Мы сели на двойное сиденье, и я попросила Пашу сначала закончить рассказ о том вечере, а уж потом продолжить изложение Мишиной истории.
— Да в том вечере не было ничего особенного, — пожал узкими плечами Линник. — Я уже пытался вспомнить — нет, даже не вспомнить, а ощутить, — что же могло предвещать гибель Миши, но ничего такого не обнаружил. Я всегда думал, что у меня от природы потрясающая интуиция. Знаешь, я обычно чувствую настроение своих близких издалека; умею перевести вовремя разговор; могу угадать, о чем человек думает... Но в этот раз не сработало. Моя чуткая душа, — Линник усмехнулся, таким образом извиняясь за нескромность, — дремала, как рыба, оглушенная браконьером.
— Я и не жду, что ты мне укажешь на убийцу, — в свою очередь усмехнулась я. — Просто расскажи подробно, что делали и о чем говорили. Вот и все.
— После того как Миша закончил свою историю, Михалев начал как-то пространно вещать о месте человека в жизни. Говорил он отнюдь не банально, только... только смысл был все равно банальный. Мне стало скучно. Я пошел на кухню, покурил, посмотрел в окно. Потом туда же явился Пульс. Он был уже изрядно пьян, принялся изображать пассивного гомосексуалиста, прижался ко мне своим тощим бедром... Так что пришлось мне и оттуда уйти. В коридоре одевался Менро. Я проводил его до лифта, постоял с ним, поговорил и вернулся в квартиру. Тут и Штокман собрался уходить. Снял с вешалки пальто, уронил его на пол... Стал поднимать и чуть сам не упал... Я ему помог и даже хотел проводить до остановки, но он закрылся в туалете, и я пошел в комнату. Пульс уже был там. Миша увидел, как я маюсь, и предложил мне пойти поиграть на компьютере. Он скинул Невзорову на руки Пульсу и пошел со мной в другую комнату — чтоб включить компьютер. Но оказалось, что Денис отошел от приступа и уже вовсю играет в «шарики». Он так увлекся, что не сразу нас заметил. Я посмотрел — у него было уже семьсот тридцать очков. А я потом набрал девятьсот девяносто...
Линник замолчал, глядя задумчивым взором в окно. Вдруг он подскочил и потянул меня за руку:
— Приехали! Пойдем скорее!
Едва мы успели выскочить из троллейбуса, как двери его захлопнулись и он с теми же стонами и вздохами потрясся дальше. А мы зашли в метро.
Эскалатор плавно нес нас вниз. Я выжидающе смотрела на Линника. Он молчал.
— Паша! — Я потеребила его за рукав. — Я здесь.
Линник посмотрел на меня с недоумением, словно не узнавал. Знакомая мне с детства отличительная черта многих творцов — как уйдут «в себя», так попробуй их оттуда вытащить.
— Паша, что было потом?
— Потом? Я не знаю. Я же сказал, я набрал девятьсот девяносто очков.
— И что с того?
— То, что я все оставшееся время играл в «шарики». Я больше никого не видел, кроме Миши и Дениса. Когда я вышел из комнаты, все уже разошлись. Мы посидели втроем на кухне, покурили, потрепались минут двадцать, и я ушел.
— Ты не смотрел на часы?
— Смотрел. Было десять минут второго.
— Денис при тебе обидел Невзорову?
— Что? Нет, я не слышал... А как он ее обидел?
Я не успела ответить — мы вошли в вагон, и в толкучке меня отнесло от Линника метра на три. Теперь у меня было время подумать, совместить уже имеющуюся информацию. Итак, Менро ушел первым — в одиннадцать пятнадцать. Невзорова ушла в двенадцать с минутами. Линник в час десять. Денис... Денис примерно в половине второго. Насчет остальных я пока не знаю... Поначалу все сидели в одной комнате. Потом Денис почувствовал себя плохо и ушел в другую комнату. Пока его не было, удалились Менро и Штокман, а Линник фланировал по квартире и наконец занял место Дениса у компьютера. Денис вернулся к собутыльникам и оскорбил Невзорову. Невзорова ушла. В наличии остались: сам Миша, Пульс, Сандалов, Михалев, Денис и Линник, играющий в «шарики».
Что мне дают эти сведения? Ничего. Абсолютно ничего. Наверное, это и в самом деле был самый что ни на есть обычный вечер. Разве что Мишина история про Большого Якута, Большого Еврея и маленького, очень умного русского как-то не вписывается в концепцию простой попойки. Даже не темой. Скорее объемом. Но что толку в этой истории для моего расследования?
На каждой остановке меня заталкивали все дальше, пока я не очутилась в самом конце вагона. Зато там я устроилась поудобнее у двери, поставила сумку на колени парню в военной форме и снова погрузилась в свои мысли.
У кого был мотив убить Мишу? Я не могла утверждать со всей определенностью, что убийца был в числе приглашенных тем вечером. Вовсе не обязательно. Если Миша действительно не удосужился закрыть дверь за Денисом, то к нему мог войти любой и, воспользовавшись случаем, ударить его по голове гантелью.
Тут могут быть такие варианты: первый — Миша был увлечен разговором по телефону и не заметил убийцу; второй — Миша знал убийцу и поэтому спокойно повернулся к нему спиной или боком; третий — Миша спал; четвертый — Миша был пьян и ничего не соображал... Хотя, насколько я поняла, он не был так уж пьян... И по-моему, предпочтительнее все же либо первый, либо второй вариант. Скорее даже второй. Вчера я обзвонила Саврасова, Дениса, Линника и соседа Анатолия, чтобы выяснить обычное местонахождение гантелей в квартире Миши. Так вот, они у него всегда лежали под кроватью! Из этого следует, что убийце надо было сначала извлечь гантель из-под кровати, а потом уже употребить по назначению. Но откуда же чужой мог знать, где находятся эти чертовы гантели?
На следующей остановке меня вынесло людским потоком на перрон. Я встала у стены, подождала Линника. Он выбрался в числе последних, встрепанный, как воробей, и от этого еще более симпатичный. Только сейчас я заметила, что он и внешне чем-то похож на Мишу. Миша был в два раза выше и здоровее его, но выражение лица, легкая улыбка, задумчивый взгляд — это у обоих друзей было общее.
Мы заскочили на эскалатор и поехали вверх с относительным комфортом — четыре ступеньки принадлежали только нам. Линник опять молчал, не обращая на меня внимания, и мне опять пришлось потормошить его. Он заговорил сразу, словно продолжал уже начатую фразу:
— За пару дней до... до убийства... Миша показал мне черновик своей статьи о театре... Страниц на тридцать — тридцать пять. Меня поразило не мастерство, с которым была написана эта статья, — я прежде читал его работы по религии и всегда восхищался четким слогом, ясно выраженной мыслью, прекрасным стилем... Меня поразило его отношение к самому роду искусства. Он отрицал необходимость существования театра! Он, сам актер и по призванию, и по образованию, полагал, что понятие «театр» уже принадлежит истории. Что его основные составляющие — артисты и постановщики — не имеют достаточного потенциала для продолжения театрального дела. Что драматурги, художники, осветители и прочие, каждый в меру своего дарования, вполне могут существовать в других видах искусства типа кино, телевидения и эстрады... Короче говоря, смысл статьи был спорный. Настолько спорный, что я даже поссорился с Мишей. Я сказал ему, что статья написана великолепно и Миша должен был бы использовать свой талант для написания больших форм, но по сути он глубоко не прав и я удивлен и раздосадован его точкой зрения. Он, по обыкновению, не стал вступать в дискуссию. Только улыбнулся и убрал статью в стол. А я разозлился и ушел. Мне надо было подумать. Некоторые мысли, высказанные Мишей в статье, и мне приходили в голову, но я всегда находил контраргументы и успокаивался. Однако теперь, когда мой друг, которому я доверял больше, чем кому бы то ни было, заявляет подобное... Тоня, меня особенно расстроило то, что он был очень убедителен. Очень убедителен. Правда, я уже знаю, как ему возразить, но... Поздно.
