Ксавье Монтепен - Сыщик-убийца
Ее спутницей была Эстер, герцогиня де Латур-Водье.
Эстер, которой было около тридцати девяти лет, казалась еще очень молодой. Сон, в который был погружен ее ум, остановил для нее течение времени. Ни один седой волос не примешивался к ее густым белокурым волосам, обрамлявшим мраморно-бледный лоб. Фигура была по-прежнему прелестна, походка грациозна, и ничто не указывало, что она сумасшедшая, кроме немного бессмысленного выражения больших глаз.
Она остановилась в ту минуту, как остановилась мадам Амадис, и ее голубые глаза устремились на Рене, который с состраданием говорил:
— Эта бедная дама сумасшедшая? Сумасшедшие похожи на детей.
Эстер перестала глядеть на механика, взяла мадам Амадис за руку и кротким голосом спросила:
— Куда мы идем?
— Гулять, моя милая, подышать чистым воздухом, — ответила мадам Амадис.
— В Брюнуа? Не так ли? — продолжала Эстер по-прежнему спокойно.
— Нет, нет, не сегодня. Мы пойдем на Королевскую площадь. Слышите? — прибавила мадам Амадис, обращаясь к привратнице. — Всегда одно и то же. Она раздирает мне сердце. До свидания.
После этого толстая Амадис стала спускаться, держа за руку Эстер, сопровождаемая горничными.
Эти два слова «в Брюнуа» поразили Рене: они напомнили Поля Леруа и старого деревенского доктора, его дядю.
— Что хотела сказать эта бедная дама? — спросил он.
— Кажется, она помешалась после родов. Это было двадцать лет назад. Она не так молода, как можно подумать. Она раньше жила в Брюнуа с мадам Амадис, ее лечил старый доктор, который был убит. Если то, что говорят, правда, то это ужасная история, о которой в то время писали все газеты. Я знаю ее от прислуги, но вы понимаете, что я не расспрашиваю. Я никогда не позволила бы себе ни одного вопроса, хотя мадам Амадис женщина совсем не гордая.
Несколько слов привратницы, объяснившие замечание Эстер, пробудили в уме Рене целый ряд предположений. Этот старый доктор из Брюнуа вполне мог быть доктором Леруа.
«Ну, — подумал механик, — я хорошо сделал, что снял квартиру в этом доме. Кто знает, может быть, я узнаю здесь много интересного».
В это время они дошли до комнаты привратницы. Рене вынул портмоне и сказал, подавая деньги:
— Вот за три месяца вперед. И я прошу вас принять десять франков.
— Конечно, сударь, я принимаю и очень вам благодарна: вы слишком любезны, чтобы вам можно было отказать. Что касается расписки, то, если вам все равно, муж напишет ее вечером, я пишу очень неразборчиво.
— Все равно, возьмите деньги, — я вам верю.
— Будьте уверены, что они в хороших руках. Вот ключи.
Она подала новому жильцу два ключа. Он взял один.
— Оставьте второй у себя, я скоро пришлю мебель, и" вы будьте так добры, посмотрите, как ее поставят.
— Все будет устроено как следует. Я беру это на себя.
— Вот мой паспорт, передайте его вашему хозяину.
— Хорошо, сударь. Вы будете здесь ночевать сегодня?
— Едва ли… Но приду завтра рано утром.
Рене вышел из дома и направился к предместью Сент-Антуан, где хотел купить мебель.
ГЛАВА 9
После покушения на ребенка Сигизмунда, бывшего причиной безумия Эстер, мадам Амадис просила герцога де Латур-Водье поручить ей его молодую жену, на что герцог согласился с большим удовольствием, зная, что, несмотря на смешную наружность и глупость, мадам Амадис имеет доброе сердце и любит Эстер.
Мадам Амадис, обвиняя себя, что во многом была причиной несчастий Эстер, поклялась искупить свою вину материнской нежностью.
Поспешим прибавить, что она сдержала слово, и привязанность ее к Эстер была безгранична. В продолжение двух лет герцог давал всегда более чем достаточную сумму; в течение двух лет знаменитейшие доктора приглашались к молодой больной, но все их усилия были напрасны. Они объявили, что ничего не могут сделать.
— Только время, — прибавляли они, — может быть, сделает то, в чем бессильна наука.
Герцог не смел уже надеяться, когда был убит на дуэли капитаном Кортичелли.
Эта смерть глубоко огорчила мадам Амадис, оплакавшую в Сигизмунде мужа бедной безумной. Что касается большой пенсии, которую она перестала получать, то, надо признаться, о ней она и не думала, так как брала ее только из уважения к герцогу: она имела свое большое состояние. Убийство доктора в Брюнуа и исчезновение ребенка Эстер вслед за смертью герцога привели ее в ужас. Ей казалось, что все эти события были результатом чудовищного заговора. Но она не знала ничего и не имела никакого права вмешиваться в это дело.
Кроме того, она более всего любила личное спокойствие и никому не сообщала о своих предположениях.
В продолжение четырнадцати лет мадам Амадис зимой всегда жила на улице Сен-Луи, а лето проводила в хорошеньком имении в окрестностях Орлеана, так как деревня была очень полезна для Эстер.
Десять лет назад она оставила улицу Сен-Луи, и мрачная история с доктором из Брюнуа казалась ей какой-то сказкой.
В то время, когда мы ее встретили, она только месяц, как вернулась в Париж, но, пользуясь хорошей осенней погодой, каждый день отправлялась с Эстер гулять на Королевскую площадь. Она любила видеть играющих вокруг себя детей и нарочно для них брала с собой гостинцы, которые Эстер раздавала им со слабой улыбкой.
Подышав чистым воздухом, обе женщины возвращались домой. Мадам Амадис, верная своей прежней страсти, прочитывала громадное количество романов, и самые старые казались ей самыми лучшими. Эстер машинально брала какую-нибудь вышивку и протыкала иголкой канву, даже не подбирая цветов.
В то время, как обе женщины садились на скамейку на Королевской площади, Рене Мулен занимался покупками и отправлял их в снятую квартиру.
Все было устроено так скоро, что он смог переехать в тот же вечер. Поэтому, расплатившись в гостинице, он нанял фиакр и отправился домой.
Он лег спать и заснул почти тотчас же. Но его сон много раз прерывался заботами, которые только увеличились от слов Эстер о Брюнуа.
Рано утром он расставил мебель, вынул платье из чемодана, уложил в письменный стол многочисленные бумаги: письма, рисунки, заметки и так далее.
Для бумаг, лежавших в его бумажнике, он отвел особый ящик.
Наконец из маленького отделения бумажника он вынул четырехугольный лист, который, видимо, был сначала смят, а потом разглажен.
— Это священная вещь, — прошептал он, — восстановление доброго имени Поля Леруа!
Рене развернул его: на нем было написано несколько слов женским почерком с многочисленными поправками.
— Да, — говорил он, — я не ошибся, это решительное доказательство невиновности Поля Леруа. Фраза относится к преступлению, совершенному двадцать лет назад, вполне очевидно… Поэтому физически невозможно, чтобы написавшая их не была подстрекательницей или сообщницей преступления.
И он прочел вполголоса:
«Дорогой Жорж!
Вы, без сомнения, будете очень удивлены и, может быть, не особенно довольны, узнав через двадцать лет, что я еще жива, несмотря на то, что вы меня бросили. Я скоро буду в Париже и думаю увидеться с вами. Забыли вы договор, который нас связывает? Я этого не думаю, но все возможно. Если у вас случайно такая плохая память, то мне достаточно нескольких слов, чтобы напомнить вам прошлое: «Площадь Согласия, мост Нельи. ночь 24 сентября 1837 года». Не правда ли, мне не надо вызывать подобные воспоминания, и я уверена, что Клодия, ваша бывшая любовница, всегда будет принята вами, как старый друг…»
— Очевидно, это относится к преступлению на мосту Нельи, — прошептал Рене. — Клодия намекает на убийство доктора Леруа… Она была сообщницей Жоржа, которому пишет. Но почему они убили несчастного старика? Тут есть тайна, которую я разъясню. Это черновик письма, но он дышит истиной. Клодия говорит, что едет в Париж… В настоящее время она должна уже быть здесь, и я употреблю все силы на ее розыски, как только увижусь с вдовой Поля Леруа. Каким образом, — продолжал он, помолчав немного, — могла эта женщина написать обвиняющие ее строки? Каким образом могла она потерять этот черновик в номере гостиницы, где я нашел его?… Я вижу тут руку Провидения, которое через двадцать лет открывает истину. Рано или поздно самый закоренелый преступник выдает себя.
Рене положил бумагу обратно в бумажник, который, в свою очередь, уложил в ящик стола.
Бывшая Клодия Варни, прежде чем приехать в Париж, занялась ликвидацией дел своего покойного мужа.
Она нашла на дом и обстановку покупателя, который сейчас же переселился туда. Вследствие этого мать и дочь должны были некоторое время жить в гостинице недалеко от Темзы. Во время путешествия матери в Париж Оливия оставалась одна. Когда же Клодия вернулась, найдя то, что искала, она занялась в последние минуты своего пребывания в Лондоне составлением плана кампании: она ни на что не решалась, предварительно не обдумав способы действия.
