Виолетта Горлова - Как пальцы в воде. Часть 2
– Не обижайся. Это я преподаю тебе таким образом теорию расследования.
– А… так это у нас урок. Можно, я потом законспектирую? – издевательским тоном полюбопытствовал Тодескини.
– Можно. Так вот… А на чем я остановился?
– На мотивах.
– Вот видишь. Нельзя отвлекать преподавателя. Вспомни и подумай: откуда аноним узнал, что я занимаюсь расследованием смерти Мишель?
– Дай мне минутку, – попросил Фрэнк. Только не подсказывай! И мне нужно отлить. – Фрэнк посмотрел на Клео и сказал, уже обращаясь к ней: – Ты знаешь, дорогая, мне нужно уйти и кое-что сделать. Не буду тебя смущать подробностями этого процесса. Но поверь мне на слово: это очень важно, причем для нас обоих». – Поднимаясь, он аккуратненько положил кошку на диванчик, а сам отправился в дом. Но Клео, спрыгнув с дивана, последовала за ним! Через некоторое время лохматая голова Фрэнка, позолоченная утренними солнечными лучами, просунулась в дверной проем и спросила:
– Ты будешь еще кофе?
– Лучше – сок. Возьми в холодильнике.
Спустя пять минут вернулся Фрэнк с чашкой кофе и стаканом сока. За ним с важным видом следовала Клео. Он уселся в кресло, а кошка запрыгнула к нему на колени. Идиллия этой пары вызывала у меня умиление.
– Ну и что ты надумал, когда занимался делом, таким важным для тебя и для этого неблагодарного животного? – иронично спросил я, слабо надеясь, что он все же не догадается. Хотя провести связь мог бы даже слабоумный, а к этой категории мой друг, к счастью, не относился. Но иногда мне этого хотелось!
– Ты полагаешь, что это Полин сообщила мадам Оливии о твоем расследовании. А в свое время сама журналистка раструбила всем о Мишель, Кристель, их сходстве и так далее; и об этом не знает в вашем городке только глухой или слепой. – Он замолчал, задумчиво хмурясь. – Нет, слепой тоже бы знал. И о твоем отъезде в Париж мисс Форестье тоже сообщила своей благодетельнице. Думаю, местное «сарафанное радио» работает с применением новейших разработок в информационных технологиях. Так что Полин и Ларс-похоже, все же шпионы мадам Виар, но мелкие, так, «бытовые». уровне. Хотя, кто его знает?
– Значит, по-твоему, смерть Лоры огорчила как мадам Оливию, так и Полин с Ларсом?
– Не знаю.
– Но ведь журналистка была уверена, что после ее посещения школы и встречи с Жюлетт Домье, за ней установили наблюдение.
– Но ты же не обнаружил слежку.
Я уныло кивнул:
– Наверно, когда они меня засекли, то и прекратили наблюдение за Лорой.
А до этой слежки Серж Домье, то есть Морель, стал в круизе ее любовником. Не думаешь же ты, что это было случайностью? – полуутвердительно спросил я.
– Нет, конечно. И полагаю: одно другому не мешает. – Замолчав, Тодескини отхлебнув напиток.
– Что ты под этим подразумеваешь?
Ну а теперь ты подумай. А я пойду переодеваться к церемонии. Время, кстати, почти полдень. Так что поговорим по дороге. Мой желудок уже тихо постанывает: то ничтожное количество «лекарств», которые ты мне выделил, почти закончилось. – Подхватив Клео, Фрэнк прошел на кухню.
От возмущения я даже сразу не смог найти соответствующую моему негодованию фразу. Когда я, чуть успокоившись, нашел нужные слова и зашел на кухню – Фрэнка там уже не было. У пустых мисок сидела Клео и, не мигая, смотрела на меня со всей своей любовью, на которую была способна.
Есть ли более вероломное существо, кроме кошки-женщины? Очевидно, только женщина-кошка.
Спустя полчаса мы выехали из дома, чтобы неспешно доехать до крематория и по дороге купить цветы. Прощальную открытку я писать не стал: мне всегда казалось, что все написанные слова признания в любви или дружбе, кажутся ужасно банальными. Можно ли вообще свои интимные чувства отразить в письме во всей их гамме? Если уж «мысль изреченная есть ложь», что тогда говорить о попытке ее записи? Как сказал кто-то из великих, что «… сказать да можно пятьсот раз, но написать – только один».
Где-то на половине пути погода внезапно испортилась, хотя всего лишь десять минут назад ничего не предвещало такой резкой метаморфозы. Особенно это почувствовалось когда мы вышли из машины, чтобы купить цветы. Безусловно, я не стал связывать этот факт с предстоящим печальным мероприятием, но настроение от такой нерадостной перемены у меня еще более ухудшилось. Поднялся ветер, и некогда голубое небо окрасилось в свинцово-синий цвет. В атмосфере резко запахло ароматами предстоящих шторма и грозы. Влажный воздух неприятно бодрил колючими иглами холода, а выглядывающее изредка неприветливое солнце, похоже, злорадствовало в предвкушении неслабого светопреставления. А может, мне просто так казалось? Как часто мы проецируем свое настроение – как плохое, так и хорошее – на окружающую обстановку, людей и даже погоду. Но все же я был рад, что пока нет дождя. И в какой-то миг вдруг уловил себя на мысли, что думаю только о своих ощущениях, ни разу даже не вспомнив о Лоре. Но, по моему убеждению, она уже была на пороге перехода в другой мир (если уже не перешла) и состояние погоды в Тауринг-Хилле ее вряд ли мог волновать.
Городской ритуальный зал находился на пересечении двух крупных автомобильных дорог, одна из которых вела в деловой центр Тауэринг-Хилла. Еще издалека можно было заметить, что у ажурных ворот центрального входа собралось немало желающих попрощаться с известной журналисткой (в своем завещании мисс Кэмпион сделала приписку, что предпочтение отдает процедуре кремации, при этом сделав акцент на очень скромном отпевании). Ее прижизненный статус и определенная доля известности частично помешали осуществлению последней воли покойной.
Оставив «мазератти» на автомобильной стоянке крематория среди немалого количества других машин, мы направились к центральному входу здания.
Несколько репортеров уже стояли у ворот здания, но явных попыток проникнуть вовнутрь они, похоже, пока не проявляли.
Всю дорогу мы с Фрэнком молчали; не знаю, о чем думал он, но я, как всегда, в преддверии такого рода церемоний, погрузился в философские размышления и сразу даже не заметил, как мой приятель почти весело хмыкнув. Взглянув на него изумленно и собираясь его пристыдить, я уже было открыл рот для этой цели, но хакер меня опередил:
– А кто построил это здание, предназначенное для ритуального прощания, на пересечении двух главных улиц города? Меня весьма заинтересовал этот человек, который, несомненно, обладал своеобразным чувством юмора.
– Почему ты так решил? – удивился я.
– А ты сам не видишь? – Он на миг задумался, а затем продолжил: – Хотя это тоже объяснимо. Когда ты стал жить в Тауэринг-Хилле, то тебе были просто любопытно все, связанной со смертью, а с возрастом твой глаз «замылился», и ты не заметил очевидного. Ведь постоянно наблюдая у этого здания подготовку к траурной церемонии, вряд ли удается забыть о конечной цели человеческого существования.
– Ну и что? Возможно, такое реальное, пусть и косвенное, соприкосновение с чужим финалом не умаляет общей оптимистичной атмосферы города, к тому же часть наших жителей, в силу своей деятельности непосредственно участвуют в различного рода попытках удлинить земной путь горожан, и часто – вполне успешно.
– Да уж… я и забыл, что у вас тут почти половина жителей – медики и научные сотрудники, а у них отношение к смерти весьма специфическое.
– Но ты знаешь, юмористов среди них мало.
– Возможно, тот, кто построил это здание, был их не самым благодарным пациентом.
– Не знаю… Все зависит от угла зрения. Может, как раз наоборот. Он просто относился к смерти с пиететом и таким образом хотел об этом сказать.
– То есть: «помни о смерти»?
– Примерно.
– Ну ладно. Забудем о философии. Тем более что мы уже подошли. Кстати, мне нравится совсем не траурный экстерьер этого сооружения.
Действительно, внешний вид здания, выполненный в современном строгом стиле, не вызывал тяжелых ассоциаций, хотя внутреннее оформление могло было бы претендовать на мрачность атмосферы из-за большого количества элементов декора, окрашенных в темные насыщенные цвета. Но овальная форма двух залов и холла, розовато-бежевый тон стен, очевидно, по задумке дизайнера, должны были внести светлый аккорд в тяжелую атмосферу мероприятий, проходящих в его детище.
Осмотревшись, я заметил, что в небольшом дворе, окружающем здание, немноголюдно. Среди толпы я увидел как знакомых, так и незнакомых мне людей. Последние, как предполагалось, являлись коллегами мисс Кэмпион, были здесь и другие представители СМИ – дамы и мужчины академического вида, некоторых из которых можно было лицезреть по телевизору.
Зайдя вовнутрь здания, я увидел распорядителя траурного действа. Тридцатилетний Майкл Бойс – приветливый и обычно жизнерадостный молодой человек, воплощение жизнерадостности и оптимизма, стоял в центре светлого холла и с подобающей случаю печалью на лице направлял вошедших гостей в зал для прощания. На нем был темно-серый костюм, из нагрудного кармана которого выглядывал уголок белоснежного носового платка. Мой костюм, по сравнению с его элегантным и стильным туалетом, наверное, казался нарядом учителя приходской школы.
