Эва Хансен - Латекс
Некоторое время Линн лежала, приходя в себя после бурного секса, все же его помощь не помешала бы, потом словно между прочим поинтересовалась:
– Тебе не понравилось?
– Еще как понравилось! Я не против, если ты будешь повторять это часто, – тихонько рассмеялся Ларс.
– Только это?
– И минет тоже можно.
– А еще что?
– Чего ты еще хочешь, прибить член гвоздями к столу?
– Выпороть, – пожала плечами Линн.
– Ты меня?
– Почему нет? – Она спокойно встала, не отвязывая его, и отправилась в ванную принимать душ.
Чтобы отвязаться, больших усилий не потребовалось, потому уже через минуту Ларс присоединился к жене под струями душа.
– Чтобы пороть, сначала нужно научиться это делать. Если ты, конечно, не горишь желанием покрыть мою шкуру рубцами.
– Научи.
– Ты серьезно? – Ларс даже поднял лицо Линн, чтобы посмотреть в глаза.
– А почему нет, Ларс? Почему ты можешь меня пороть, а я тебя нет?
– Хочешь стать Хозяйкой? – В голосе насмешка, мол, знаем мы эти женские игры. Она в ответ помотала головой:
– Нет, просто равной.
Красивая бровь над глазами цвета стали приподнялась:
– То есть?
А Линн вдруг почувствовала, что действительно может стать равной. Обняла мужа за талию, потом опустила руки ниже, поглаживая ягодицы, от чего он весь напрягся.
– Я хочу владеть твоим телом так же, как ты моим – ласкать, заводить, пороть и прочее…
– Развратная девчонка! Прекрати меня дразнить!
Голос снова хриплый.
– Помнится, ты желал меня развратить…
– И кажется, преуспел в этом.
– Жалеешь? – Линн прошлась пальцами вокруг его члена, начавшего снова набухать.
– Смотря что последует.
– А чего бы ты хотел? – Ее голос мурлыкал, но в нем слышались интонации кошки, играющей с мышью. Для Ларса такое поведение жены было внове, она лишь однажды, давным-давно позволила себе командовать, все остальное время подчинялась.
– Продолжай, продолжай…
– И все?
– Чего тебе еще? – Ларс действительно не понимал, что нашло на жену.
– У нас равенство, так давай быть равными во всем. Ты меня порешь – я тебя…
Договорить не успела, Ларс рассмеялся, привлекая к себе голенькую жену:
– Согласен, на все согласен.
– Ты не дослушал.
– Все равно согласен.
Линн вздохнула, Ларс все равно не воспринимал ее равной, решил, что это просто блажь, игрушки. Решил подыграть.
Возможно, он прав, начинать стоит с игры. Ларс не может поверить, что она желает быть равной во всем, ему такое даже в голову не приходит. А вдруг он прав? Готова ли она стать Хозяйкой, такой же, как С., если даже не представляет, как поинтересоваться у мужа, не пробовал ли он плаг или вибратор сам?
Начинать стоит с флоггера, если станет ясно, что поднять руку на мужа у нее не хватает духа, то и говорить не о чем.
– Так ты будешь меня учить?
Ларс притворно вздохнул:
– Придется. Да, я буду тебя учить, чтобы потом ты меня же и порола.
– Зато испытаешь новые ощущения.
– Чего не сделаешь ради любимой жены…
Два дня она лупцевала подушку, делая, по словам Ларса, огромные успехи. На третий день приказала:
– Вставай.
Ларс с откровенным интересом посмотрел на жену, но послушно встал к стене.
И тут она испытала сильное потрясение. Подушка, боксерская груша, даже тело какого-нибудь чужого мужчины – это одно, а любимый муж совсем иное. Держала рукоятку малой плетки всего пару мгновений, прежде чем нанести первый удар, но показалось что вечность.
«Если я сейчас спасую, то я никто!» – Мысленный приказ собраться и сделать первый удар помог.
После третьего удара полегчало, рука уже не дрожала и двигалась уверенно. Линн не стала слишком усердствовать, хотя Ларс заявил, что можно продолжить.
– Кто учил тебя держать плеть?
– Тебе было больно? – Прорвалось-таки, но Ларс сделал вид, что не заметил легкой дрожи в голосе, вздохнул.
– Конечно, было, но если ты сделаешь минет, то сразу полегчает.
Потом осторожно поинтересовался:
– Понравилось?
– Да. И не страшно. – Она снова выдала свои переживания, впрочем, почему бы и не выдать?
– Ты молодец. Правда, молодец, не представлял, что справишься.
– Я тоже боялась, что в живую будет ужасно.
Продолжить активную учебу не удалось, позвонил Вангер и напомнил, что в полиции Галливаре их заждались. Пришлось заняться делом.
– Может, бросить все розыски?
Если бы они знали, что ждет впереди, возможно, и бросили, запершись в своем домике и занимаясь сеансами порки. Но показалось неудобным остановиться на полпути, пришлось идти в полицию…
Им дали адрес Патрика Нильсена, который теперь на пенсии, а в те времена служил и должен бы знать о семье Ольстенов многое.
Патрик Нильсен оказался особой колоритной. Он был похож на медведя, которого разбудили посреди зимней спячки, но очень сообразительного медведя. Небольшие глазки-бусины схватывали все с первого взгляда, едва покосившись на Линн, стоявшую позади Ларса, он кивнул:
– Да, проходите.
Предложив им сесть в потертые кожаные кресла подле камина («здесь теплей»), он сообщил:
– Сейчас принесу кофе, а вы пока осмотритесь. Собаку можно не бояться, она за всю жизнь даже муху не сумела укусить.
Только теперь Ларс обратил внимание на огромного сенбернара, лежащего в углу. Пес и впрямь не обращал на гостей никакого внимания, даже глаз не открыл.
В этом доме старым было все – от хозяина до стен и мельчайших безделушек, видно оставшихся от тех времен, когда здесь жила и хозяйка тоже. О том, что женская рука больше не касалась этих безделушек, просто кричало несоответствие некоторых вещей. Банка с пивом стояла на изящном журнальном столике на кружевной салфетке рядом с фотографией юной девушки в витиеватой рамке. На каминной полке старый рождественский веночек (в октябре!) и в вазе давно засохший букет…
Но в камине весело потрескивали дрова, а из кухни по дому уже разносился запах кофе. И думать об убийствах вовсе не хотелось.
Хозяин появился в двери с кофейником и тремя икеевскими кружками в руках. Линн бросилась навстречу:
– Давайте, я помогу.
– Если хотите помочь, принесите банку с печеньем, она на столе в кухне. Еще там ложечки и сахар, – крикнул он вслед Линн.
Пока девушка забирала печенье и сахар, Патрик кивнул Ларсу:
– Она что, сыщик?
Юханссон серьезно подтвердил:
– Да.
Последовало сокрушенное качание головой:
– В мои времена женщины не занимались таким опасным делом.
– Сейчас женщины другие и мир другой.
Линн поставила на столик печенье, по-хозяйски разлила кофе по большим кружкам вместо кофейных чашек и вернулась на отведенное ей место в кресле. Нильсен удовлетворенно кивнул:
– Пейте кофе, потом поговорим.
Кофе был сварен отменно, к тому же хозяин явно добавил в него корицу и еще что-то, перебивать вкус сахаром никто не стал, да и печенье достаточно сладкое.
Патрик Нильсен первым нарушил молчание:
– Я ведь всегда знал, что, в конце концов, кто-то заинтересуется этим делом.
– Каким делом?
– Хенрик сказал, что вас интересует семья Ольстенов? Странная была семья. Держались не просто в стороне, но замкнуто, на любые попытки приблизиться реагировали так, словно ты вламываешься к ним посреди ночи без приглашения.
– Вы знали, что отец бьет детей и жену?
– Да, но он всегда умудрялся выходить сухим из воды.
– Один из сыновей утопился?
– Средний сын. Думаю, да, потому что ушел на лед и не вернулся. Труп всплыл только весной. И хозяина нашли тоже весной, когда семья уже уехала.
– Что значит нашли, ведь они уехали всей семьей в Квиккчокк?
– Уехала, но не вся семья, Ольстена нашли в лесу в лесном домике между Чаучас и Аккаерви. Его труп был заметно обглодан зверьем, но не думаю, что он просто замерз.
– Что такое Чаучас и Аккаерви?
– Сразу видно, что вы не местный. Это озера на северо-восток от Галливаре, там лес погуще и охота лучше. Много мелких озер. У Ольстена там стоял крошечный лесной домик, чтобы переночевать, если домой не успеваешь. Вот в нем и нашли, когда снег сошел…
Нильсен помолчал, молчали и его собеседники, чувствуя, что торопить нельзя, сам все расскажет. Так и есть.
– Знаете, его не застрелили, он не был привязан или задушен, не были переломаны кости… странно все. Но я не поверил в то, что Ольстен просто замерз.
– Почему странно и почему не поверили?
Нильсен чуть помолчал, потом добавил себе кофе, глотнул и усмехнулся:
– Я тогда выезжал на место преступления. Именно преступления, хотя все посчитали несчастным случаем, и официально тоже объявили, что несчастный случай. В лесной избушке, где замерз и был обглодан зверьем Ольстен, на полу осталось много крови. Очень много. Он умер не от холода, а от кровопотери. Но мы списали все на какую-то рану мягких тканей, которую нанес зверь. Но никаких следов борьбы человека со зверем, никаких переломов или чего-то еще не было. Словно ему вскрыли какую-то вену и оставили умирать от потери крови.
