Андрей Дышев - Тот, кто скрывается во мне
Распрощавшись с Чемодановым, я прямиком поехал на Главпочтамт, откуда отправил выводы в НАСА срочным факсом, указав номер своего мобильного телефона. Затем зашел в церковь на Житной и поставил свечку Николаю Чудотворцу.
В тот момент, когда я выходил из церкви, произошел довольно странный случай. Я поскользнулся на мраморных ступенях и едва не упал. Не рискуя свернуть себе шею накануне новой жизни, я задержался на ступенях, выискивая более безопасный путь. И тут вдруг заметил черную «Волгу», стоящую как раз напротив меня. Боковое стекло было опущено, и незнакомый пожилой мужчина целился в меня через проем объективом фотоаппарата. Я сначала подумал, что он снимает церковь, но едва я отошел в сторону, как объектив тотчас повернулся в мою сторону.
Когда до меня дошло, что некто проявляет особый интерес к моей персоне, «Волга» тронулась с места и быстро смешалась с потоком машин.
Я брел по шумным оживленным улицам и думал о том, кому могла понадобиться моя фотография на фоне церкви. Ни одна даже очень сомнительная версия не пришла мне в голову, что несколько испортило мое настроение. Я заходил в дорогие магазины, прикидывая, какой костюм, какой чемодан куплю для авиаперелета, но незнакомец с фотоаппаратом все никак не выходил из моей головы.
Наконец я пришел к выводу, что мной заинтересовался некий криминальный тип, который каким-то образом узнал про грядущие восемьсот тысяч. «Если он надеется, что я с ним поделюсь, — думал я, поминутно оглядываясь, — то зря. Я попрошу, чтобы баксы не высылали в Россию, а положили на именной счет в какой-нибудь европейский банк».
К вечеру я захмелел от предвкушения райской жизни. Мне хотелось как-то особенно выделить этот переходный период, чтобы потом в полной мере насладиться своим новым качеством. И я не торопился домой, хотя уже не чувствовал ног, бродил около станции метро, распугивая своим видом одиноких дамочек. Потом купил две бутылки водки, килограмм «Одесской» колбасы и пошел к дешевым ларькам, где всегда паслись собаки и бомжи.
Вечер я провел у костра в обществе бродяг и нищих, щедро угощая их водкой и колбасой. Я не только усиливал контраст между звездами, к которым готовился взлететь в ближайшие дни, и своей нынешней жизнью. Я хотел замолить свои грехи, бескорыстно делая убогих счастливыми. И они любили меня, пели песни в мою честь и наперебой говорили о моих высоких нравственных качествах. Я слушал весь этот пьяный бред, перемешанный с собачьим лаем, и убеждал себя, что истина кроется именно в словах обездоленных людей, потому как они ближе всех к богу. Но когда приближенные к богу начали мочиться под себя, а потом устроили драку за остатки водки и колбасы, швыряя друг в друга пустыми деревянными ящиками, я торопливо ретировался, чтобы не подвергать сомнению возвышенные слова в свой адрес.
С утра я вплотную занялся подготовкой к отъезду. Первым делом связался с риелторской конторой и попросил прислать специалиста для оценки продажной стоимости моей квартиры. Затем сходил в авиакассы, где выяснил, в какие европейские страны упрощена система въезда, не требующая утомительных походов по посольствам. Я остановил свой выбор на Кипре и переписал расписание самолетов.
Этот день ничем больше не ознаменовался, если не считать двух звонков. Один был от Насти. Всхлипывая, она бормотала в трубку, что я совсем перестал любить ее, чистую и непорочную, что напрасно подозреваю в каких-то грехах. Она еще что-то хотела добавить, но я оборвал ее, сославшись на страшную занятость.
А в восемь вечера, верный своей традиции, позвонил «друг». Едва он затянул старую песню о моем окончательном моральном разложении, как я, сыграв изумление, что этот курилка до сих пор жив, объявил:
— Через несколько дней я сдаю этот номер, и ты будешь читать проповеди уже другому абоненту. Напоследок хочу пожелать тебе, старой промокашке, поскорее осознать всю никчемность твоей жалкой и бессмысленной жизни и всех твоих нравственных напряжений!
— А разве тебе не хотелось бы встретиться со мной напоследок?
— Встретиться? — удивился я такой неожиданной храбрости лысого академика. — А ты не испугаешься?
— Нет, — пообещал «друг».
— Ладно, Колобок, — согласился я. — Я позвоню тебе из Шереметьева дней через пять. Не забудь только прихватить зубные протезы, чтобы было чем клацать от злобы.
Я остался доволен своей итоговой речью. Красиво и без особых оскорблений. Старость надо уважать. Если он на самом деле приедет в Шереметьево, я проявлю великодушие и подарю ему средство против облысения. Хотя, конечно, ему уже ничто не поможет.
Потом я долго слонялся по пустым комнатам, думая, чем бы убить вечер, как вдруг мне в голову взбрела идея страшной мести Зойке.
— Милая моя, — говорил я ей по телефону, сморкаясь в носовой платок. — Я только теперь понял, как ты мне дорога. Раньше я видел тебя каждый день и не ценил тебя. И вот теперь, когда меня уволили и я лишен возможности видеть тебя, мне стало ясно, что я тебя любил…
— Чего? — не веря своим ушам, переспросила Зоя.
— Да, я люблю тебя! — с жаром произнес я. — Моя жизнь потеряла всякий смысл. Я близок к суициду…
— К чему? — не поняла Зоя.
Какая же она, однако, дура!
Через час она приехала ко мне. Я тотчас затолкал ее в ванную и постелил на полу. Полночи она выясняла у меня, что значит «я тебя любил» и какие конкретные шаги я намерен в этой связи предпринять. И лишь когда я поклялся ей, что не позднее чем через неделю в нашу честь будет звучать Мендельсон, она отдалась мне.
С утра пораньше я вытолкал ее из квартиры, сославшись на необходимость срочно ехать на биржу занятости, чтобы отметиться в очереди. На пороге Зоя обцеловала меня и пообещала к завтрашнему дню представить на мое утверждение список свадебных гостей. Она поскакала по лестнице вниз, перепрыгивая через ступени, и эхо еще долго доносило до меня ее восторженные слова:
— Как я счастлива! Как я счастлива!..
А знала бы она, как я был счастлив! Мое оскорбленное самолюбие было удовлетворено. «Это тебе за письмо из Франции!» — мстительно подумал я.
Не успел я закрыть дверь и вернуться к прерванному сну, как ожил телефон. Я кинул взгляд на часы. Половина восьмого! Никто еще не звонил мне так рано. Но это в Москве раннее утро. А в Америке сейчас поздний вечер. От предчувствия особой значимости момента у меня бешено заколотилось сердце. На ватных ногах я приблизился к мобильнику, лежащему на подоконнике, и взял его. «Пусть свершится чудо!» — взмолился я.
— Господин Савельев? — услышал я знакомый и уже ставший родным женский голос с акцентом. — Мы получили вашу работу. Хочу вас поздравить! Решением аттестационной комиссии вы приняты на должность ведущего инженера в Бюро научно-технических проблем авиации и космонавтики.
Слова застряли у меня в горле. Я силился что-то сказать, но только кряхтел, словно висел вниз головой и чесал между лопаток. Куда я принят? На какую должность?
Все происходило словно во сне. Мой мозг не был способен оценить глубину и масштабность предложения, пришедшего из далекой страны.
— Аллоу! Господин Савельев! Вы слышите меня?
Я откашлялся и с трудом произнес:
— Да…
— Мы готовим вам вызов. Затраты на перелет будут компенсированы. НАСА обеспечит вас достойными условиями для проживания…
Ощущение запредельного восторга медленно отпускало, словно я выиграл автомобиль, но для его получения требовалось быть негром.
— Скажите, — вымолвил я. — А деньги?
— Да, конечно! Я не сказала вам самого главного! — рассмеялась женщина. — Ваше ежемесячное жалованье будет составлять двадцать тысяч долларов. Кроме того, НАСА выплачивает премиальные по итогам работы…
— Вы меня не поняли, — мягко перебил я. — Меня интересуют восемьсот тысяч, о которых вы как-то упомянули в письме.
— Конечно, конечно! — громко и возбужденно заверила женщина. — Этот пункт нашего контракта остается в силе. Восемьсот тысяч долларов вы получите через две недели после вступления в должность. Таков закон…
Я опустился на пол. Руки дрожали. Горло сдавила судорога. Я чувствовал, что из моих глаз вот-вот польются слезы.
— А-а-а… А разве никак нельзя получить эти деньги, не вступая в должность?
— Это невозможно, — с американской доброжелательностью отказала женщина. — А что, собственно, вас беспокоит? Разве в России вам предлагают более выгодные условия работы?
— Нет, я не могу сказать так, — неуверенно пробормотал я, — но дело в том, что я не планировал переезжать в Америку. Я был уверен, что вы просто купите мою работу, а деньги переведете в какой-нибудь банк.
— Как вам сказать, чтобы вы правильно поняли меня, — ответила женщина. — Ваш труд сам по себе не представляет особой ценности. Но он характеризует вас как исследователя и ученого, определяет ваши мыслительные потенции. Нам не нужна эта работа без вас. Мы хотим купить ваш ум. Мы должны иметь уверенность, что вы будете работать только на благо США.
