Юлия Вознесенская - Благодарю за любовь
— Прекрасно! И одежда мне подошла, и теперь я знаю, что мне делать, и хочу поскорей добраться до дома. Но если вы позволите, я сначала провожу вас, Елизавета Николаевна.
— Да нет, не стоит, я ведь на машине. И потом тут еще осталось немного этого замечательного печенья, и я не покину этот дом, пока не доем все до крошки! Вот вам моя визитная карточка, и вы, дорогой, обязательно позвоните мне сразу после Нового года: расскажете мне, как вы начали новый год и новую жизнь. Договорились?
— Договорились!
Виктор условился с Ириной Фаддеевной, что через день-два заедет к ней за своей одеждой, немного постеснявшись, взял у нее предложенные в долг пятьдесят марок и отправился восвояси, оставив двух старых женщин вдвоем. «Пусть теперь сплетничают обо мне, грызя печенье своими вставными зубками! — весело подумал он, спускаясь по лестнице и насвистывая, — А что им, бедным, еще остается?»
Он все так же весело насвистывал, идя по коридору к своей квартире, открывая дверь и входя к себе домой. И только включив свет в комнате, резко оборвал свист — он увидел на своей кровати полуосыпавшийся венок из еловых веток, но уже без единой розы.
ГЛАВА 6
СМЕРТЬ ВИКТОРА ГУРНОВА
Новый год Елизавета Николаевна Апраксина встретила в Париже, в гостях у своих замужних внучек, но почти сразу же вернулась в Мюнхен, чтобы Рождество встретить в своем приходе. Отдохнув с дороги, она позвонила Ирине Фаддеевне.
— С новым годом, Ирочка, и всех тебе благ в наступающем году!
— И я тебя поздравляю, дорогая! Как девочки?
— Прекрасно! А как твой подопечный? Распутался он со своими венками?
— Ах, Лизонька, прямо не знаю, как тебе и сказать… Виктор ведь вернулся в тот же вечер! Вернее, ночью, поэтому я и не стала тебе звонить, и вернулся он сам не свой, буквально полумертвый от страха: кто-то снова подложил ему тот самый венок. И представь себе, дорогая, на этот раз венок внесли прямо в комнату и положили Виктору на кровать. Нет, ну какая наглость! Он понял, что у его преследователя уже есть ключ от его квартиры — яснее это нельзя было продемонстрировать. Естественно, он перепугался и, слава Богу, догадался немедленно вернуться ко мне, несмотря на такое неподходящее для визитов время. Я его успокоила, как могла, напоила корвалолом и уложила спать. Наутро мы пытались дозвониться до тебя, но ты уже уехала.
— Да, я с вечера собралась и утром отправилась на вокзал. И что было дальше?
— Виктор пробыл у меня три дня и как будто стал приходить в себя. Мы решили ждать твоего возвращения, Лиза, чтобы вместе пойти в полицию. Но тут неожиданно ранним парижским поездом вернулся мой сын. Ох, Лизонька, ты ведь знаешь Жоржа! Когда я попросила его вести себя потише, потому что в его комнате спит мой гость, он этому вовсе не обрадовался. «Вечно ты всех подбираешь, мама! — сказал он. — Ты хоть знаешь этого человека?» Прости, но мне пришлось сослаться на тебя: я сказала, что это твой клиент и его знакомый Виктор Гурнов. Не скажу, чтобы это его обрадовало, но во всяком случае примирило с вторжением незваного гостя, и когда Виктор поднялся к завтраку, он встретил его вполне прилично. Они поговорили, и вроде бы все уладилось: Жорж даже сам спустился в подвал, принес раскладушку и поставил ее в своей комнате. Мне он шепнул, что пусть уж лучше гость ночует в его комнате, чем занимать диван в гостиной в праздничные дни. Потом Жорж на весь день ушел по делам, а Виктор до самого вечера тихо сидел в гостиной и смотрел телевизор. Но утром тридцать первого, пока я на кухне делала «наполеон», у Жоржа с Виктором произошла ссора. Я слышала разговор в повышенных тонах, но я в это время как раз взбивала крем и не могла оторваться — крем осел бы, понимаешь? А когда крем был взбит, и я поставила его в холодильник и прошла наконец в комнату Жоржа, он уже был один: Виктор ушел, даже не попрощавшись со мной. Уж не знаю, чем Жорж мог его так обидеть…
— А может быть, это Виктор чем-то оскорбил Жоржа?
— Как же, обидишь моего Георгия, он сам кого хочешь обидит! Мне он только сказал, что не потерпит в доме еще и на Новый год этого «трусливого слизняка, который сам может кого угодно убить из трусости». И знаешь, что он мне заявил? «У тебя, мать, испортился вкус: наверное, и ты стала смотреть сериалы. Ты что, не понимаешь, кого ты пригрела? Ты пригрела не змею даже, а глиста, паразита! Тьфу!» Я очень на него обиделась за эти слова, Лизонька…
— Ира, ты не должна сердиться на сына! Как это ни печально, но он совершенно прав. Таких, как наш Виктор, обожают женщины, но мужчины, особенно настоящие мужчины, как твой Жорж, их на дух не переносят.
— Но выгнать человека на улицу в канун Нового года!
— Так ведь не Рождества же!
— Вот так и Георгий сказал — не Рождество, мол. Я на него накричала, но это с него как с гуся вода. В ответ он посоветовал пересчитать серебряные ложки.
— А у вас есть серебряные ложки?
— Откуда! Это так, фигура речи. Словом, мы крупно поговорили, и Георгий ушел из дома, хлопнув дверью. Ты только представь: Новый год я встречаю совершенно одна, сижу с бокалом шампанского, смотрю два раза подряд «С легким паром!» по двум разным каналам и слушаю, не раздастся ли звонок или звук открываемой двери…
— И за кого же из них ты больше беспокоилась, Лиза?
— За Виктора Гурнова, естественно! Я предполагала, что Жорж просто отправился к своим музыкантам встречать Новый год, и так оно и оказалось. Утром этот негодник позвонил мне, поздравил и доложил, что катается в Гармише на лыжах. А Виктор мне так и не позвонил и не поздравил до сих пор!
— Ну, его можно понять…
— Я за него так волнуюсь, Лизонька.
— И совершенно напрасно! У господина Гурнова есть моя визитная карточка, и если мы действительно будем ему нужны, он нам позвонит, не сомневайся.
Но Виктор так и не позвонил ни той, ни другой. Позвонил друг и коллега Апраксиной, инспектор мюнхенской криминальной полиции Рудольф Миллер и сообщил, что полицией обнаружен труп русского эмигранта Виктора Николаевича Гурнова, а в кармане его куртки была найдена визитная карточка графини.
— Это я ему ее дала, — упавшим голосом проговорила Апраксина. — Я выезжаю к вам немедленно.
— Нет-нет, графиня! Я звоню вам из машины, и, услышав ваш голос, я сразу же повернул к вашему дому. Я уже возле Восточного вокзала, так что буду минут через пятнадцать.
В гостиной Апраксиной топился камин, и Рудольф Миллер, войдя и поздоровавшись, сразу же направился туда и встал перед камином, потирая руки.
— Неужели на дворе такой мороз, что вы успели замерзнуть, идя от машины до дверей моего дома?
— Очень холодно, — кивнул инспектор. — Мороз как в Сибири — двадцать градусов!
Апраксина слегка улыбнулась и покачала головой.
— Чаю или кофе, инспектор?
— Если можно, кофе, но потом. Сначала я хотел бы ввести вас в курс дела и попробовать уговорить вас помочь с ним разобраться.
— Считайте, что уже уговорили. Рассказывайте и показывайте.
— Что показывать?
— Материалы дела. Вы же не с пустым портфелем ко мне ехали!
Миллер присел к столу и раскрыл портфель.
— Вот фотография трупа. Вы действительно знаете этого человека?
Прежде чем ответить, графиня Апраксина долго вглядывалась в фотографии; инспектор заметил, что рука ее подрагивала. Наконец она положила фотографию на стол, вздохнула и сказала:
— Инспектор, кого вы видите перед собой?
— Вас, графиня.
— А подробнее можно?
— Я вижу перед собой графиню Елизавету Апраксину, многолетнего сотрудника мюнхенской криминальной полиции и лучшего из известных мне детективов Европы.
— Нет, инспектор. Вы видите перед собой выжившую из ума старую дуру и бывшего успешного детектива, ныне пребывающего в полном расцвете маразма. Или, если хотите, в состоянии самого сокрушительного провала за всю свою жизнь. Пора, пора мне по-настоящему выходить на пенсию, писать мемуары и сажать цветочки! Но перейдем к делу. Это Виктор Николаевич Гурнов, лицо без гражданства, пятьдесят четвертого года рождения, уроженец Ленинграда.
— Графиня…
— Спрашивайте, что вы хотели меня еще спросить.
— Хорошо, графиня… Вы знали этого человека лично?
— Да, я хорошо его знала… По крайней мере мне так казалось.
— А когда вы с ним виделись в последний раз, не припомните?
— Нет ничего проще: второй и последний раз в жизни я виделась с ним двадцать шестого декабря прошлого года с двадцати часов до двадцати трех с четвертью.
— Но вы ведь только что сказали, что хорошо его знаете, а теперь говорите, что виделись с ним всего два раза!
— Не ловите меня на слове, инспектор, вы же знаете, что это ни к чему. Я этого Виктора Гурнова знаю лучше, чем он сам себя знал, бедняга. В тот вечер он рассказал мне всю свою жизнь, и половина рассказанного была правдой, а о второй, нерассказанной половине я догадалась сама.
