Елена Михалкова - Дом одиноких сердец
— Милая, ты у меня просто мать Тереза, — удивленно шутил Витька.
Инна пыталась объяснить ему, что она и хотела бы бросить свою благотворительность, да не может. Но муж ее не понял.
— Не хочешь ходить к бабульке, так не ходи. Какие проблемы? — сказал он. — Совесть мучает? Совесть должна мучить ее дочь. А ты помогла уже всем, чем могла.
Конечно, Виктор был прав. Но только в теории. А на практике Инна попала в зависимость от собственной совести. Теперь она заходила к Марье Васильевне каждый день, включая выходные. Муж сначала недоумевал, потом начал сердиться.
Инна с нетерпением ждала их совместной поездки в Париж, которую они наметили полгода назад. Но за три дня до их отъезда Марья Васильевна свалилась с сердечным приступом. Инна примчалась в больницу, насовала денег всем, включая уборщицу, долго добивалась беседы с врачом… И уже совсем решила, что вот сейчас уедет домой, как вдруг молоденькая медсестра взяла ее под руку и быстро повела за собой.
— Вообще-то у нас не полагается пускать посторонних, — нашептывала медсестра, — но для вас и вашей бабушки…
Инна застыла в дверях, глядя на жалкое лицо с закрытыми глазами. Сделала шаг и почувствовала, что под ногами что-то хрустнуло. Таракан. Жутко воняло хлоркой и чем-то отвратительным, прокислым. Марья Васильевна открыла глаза и застонала. Лицо у нее было в чем-то желтом, уголки губ запеклись.
— Принесите мне воды и губку, — сказала Инна медсестре непререкаемым тоном, ненавидя себя.
Девочка выскочила за дверь и через минуту вернулась.
— Выйдите, пожалуйста, — вежливо и отстраненно попросила Инна, как она разговаривала со всеми сотрудниками своей фирмы.
Как и сотрудникам, медсестре не пришло в голову возражать этой красивой и властной женщине. Инна осталась одна. Она умыла Марью Васильевну, привела в порядок кровать, а потом набрала номер мужа.
— Витенька, — сказала она в трубку, — я не смогу поехать. Марья Васильевна заболела…
Вернувшись домой после приступа, Марья Васильевна совершенно впала в детство. Виктор так и не простил жене, что они не поехали в Париж. Все соседи в доме благословляли Инну, а соседка по площадке так и сказала ей:
— Инночка, голубушка, дай вам бог здоровья за вашу доброту! Если б не вы, Марья Васильевна давно бы уже померла!
Сознание зацепило одно слово — «померла». Инна представила, что Марьи Васильевны больше нет, и поняла, что ей нужно сделать.
Один за другим она перебирала планы убийства и от каждого отказывалась. Удушить женщину она бы не смогла. Утопить — трудно физически. Вытолкнуть из окна? Устроить удар током?
По утрам Инна смотрела в зеркало и не узнавала свое лицо. Неужели это она, Инна Востокова, владелица преуспевающей фирмы? Это она обдумывает, как избавиться от старушки, которой сама же и начала помогать?
«Ты в ответе за тех, кого приручил», — звучало у нее в ушах, когда она делала очередную попытку бросить Марью Васильевну на произвол судьбы. Но теперь поступить так было совершенно невозможно — старушка стала почти беспомощной. Инна наняла сиделку, но после работы не могла не зайти в маленькую квартирку, в которой пахло болезнью. И, глядя в пухлое улыбающееся лицо, ненавидела и его, и себя, и собственную ненависть. У нее начинали дрожать руки, и однажды сиделка удивленно спросила:
— Что с вами, Инна Владимировна? Вам плохо? У вас даже лицо перекошено.
«Пора кончать с этим, — поняла Инна. — Иначе я сойду с ума».
В среду вечером она вышла из лифта возле квартиры Марьи Васильевны, обдумывая идею с передозировкой. И сразу на нее обрушились голоса:
— Инночка, беда-то какая!
— Инна Владимировна, — голос сиделки, — я не виновата! Она сама встала…
— Все там будем… Да уж и возраст-то у нее был…
Дверь распахнулась, и санитары вынесли в мешке тело.
«Умерла! — поняла Инна. — Сама умерла!»
Счастье и облегчение нахлынули на нее. Такое беспредельное счастье и облегчение, что она чуть не задохнулась. Инна закричала, лицо залило слезами, и она почти упала на колени перед мешком. Кто-то подхватил ее под руку, соседки отвели Инну в сторону, уступая дорогу двум небритым мужикам с носилками. В сутолоке кто-то проговорил:
— Батюшки! Инна Владимировна, бедная, как убивается-то! Любила покойницу, прими господь ее душу.
Инна закрыла глаза и с облегчением потеряла сознание».
* * *— Все, милая, — сказал Максим, дочитав рассказ и откладывая рукопись в сторону, — твои построения ни к черту не годятся.
— Почему? — насторожилась Даша.
— Потому что из всех историй к твоим богатеньким стариканам может подходить только первая. А во всех остальных, если ты заметила, есть приметы времени. И они никак не могут относиться к событиям сорокалетней давности, а то и больше. Вот, погляди… — Максим порылся в листах и выудил один из нижних. — Про девочку-сироту, Ирину… Эпизод с паспортисткой не мог произойти тридцать лет назад. И двадцать тоже не мог. А какую, скажи, пожалуйста, милостыню она просила на кладбище?
— Да я и сама знаю, — начала было Даша, но муж не дал ей договорить.
— А про журналиста с женой? — повысил он голос. — Что за бизнес они ставили на ноги? Видеопрокатный! В Советском Союзе? А уж последняя история с бизнесвумен и несостоявшейся поездкой в Париж — просто курам на смех! Что мы тут с тобой пытаемся найти?!
— Да подожди ты, дай сказать! — рассердилась Даша. — Я уже думала над этим, как раз хотела с тобой посоветоваться. Пойми, вовсе не обязательно, чтобы Боровицкий конспектировал их биографии. Даже, скорее всего, наоборот. Я думаю, что каждая история — что-то вроде аллегории. Понимаешь, история из прошлого, переведенная на язык нашего времени.
— Ты хочешь сказать, — задумчиво произнес Максим, — что Инна могла быть, скажем, преуспевающим партийным функционером?
— Ну да, что-то в таком роде. Не забывай, что Петр Васильевич был писателем, любящим всякие ребусы и загадки.
Максим покивал головой и сложил листки аккуратной стопочкой.
— Хорошо, — согласился он, — вполне возможно. Тогда тебе будет еще сложнее определить, к кому какая история подходит. Кстати, ты заметила, что рассказ про Инну и старушку — первый неправильный рассказ? Твой Боровицкий описал небольшой эпизод, причем в самых мрачных оттенках.
— А мне как раз показалось, что не в самых мрачных, — возразила Даша. — Ведь она же бабушку не убила, правда?
— Слабое утешение, — пробормотал в ответ муж. — Между прочим, Дашка, это первая история, где участвует старый человек. Как в доме престарелых. Тебя это не наводит ни на какие мысли?
Даша старательно покопалась в своих мыслях.
— Нет, Максимушка, не наводит, — с сожалением призналась она.
— А меня наводит. По-моему, концовка немного притянута за уши.
— В каком смысле?
— В таком, что Марья Васильевна подозрительно вовремя умерла. Может, на самом деле Инна убила старушку? А Боровицкий историю зашифровал. Дописал счастливый конец, вроде как все само собой свершилось. И что мы тогда имеем?
— Что мы тогда имеем? — повторила Даша, осмысливая предположение мужа.
— Мы имеем первый рассказ, в котором совершается убийство.
Глава 10
Идя через лесопарк к пансионату, Даша тревожно оглядывалась по сторонам. Но о человеке, гнавшемся за ней, ничего не напоминало. Под падающими с деревьев листьями неторопливо прогуливались мамы с колясками, косясь на Прошу. Даша дошла до «Прибрежного», уложила пса в кустах, которые уже начали редеть, и стала осматривать скамейки в поисках знакомых лиц.
Еще вчера они с Максимом решили, что на роль Инны подходят два человека — бывшая балерина Окунева и «божий одуванчик» Римма Сергеевна Красницкая.
— А мать-героиню, Уденич, ты исключаешь? — спросил Максим.
Даша подумала и кивнула.
— Понимаешь, Уденич совершенно не подходит под описание Инны, — объяснила она. — В рассказе Боровицкого Инна занимается своей карьерой, а Ирина Федотовна никогда работе не уделяла внимания. Она всю жизнь растила детей.
— Пожалуй, ты права, — согласился Максим. — Осталось узнать, кто же такая Инна — Окунева или Красницкая.
Именно этим Даша и собиралась заняться, стоя утром перед зданием пансионата «Прибрежный». Но ни той, ни другой старушки не было видно. И тут она заметила Уденич, торопящуюся к входу.
— Ирина Федотовна! — окликнула ее Даша.
Но женщина не отозвалась, и Даше пришлось догонять ее.
— Ирина Федотовна!
Та вздрогнула и обернулась. Лицо у нее было красное, потное.
— Что с вами? — сочувственно спросила Даша. — Вам помочь?
Уденич махнула рукой.
— А, ничем мне не поможешь! Опять эти приезжали, — презрительно кивнула она головой в сторону ограды, — разозлили меня, дуру старую. Тебе, говорят, здесь лучше будет! А сами, поди, ждут не дождутся, когда меня врачи отравят.
