Евгений Сухов - Я подарю тебе «общак»
Они вместе пошли за дом и застигли бабушку, что называется, на месте преступления с топором в руках.
– Лизавета Сергеевна, а куда это вы с топором нацелились? – с улыбкой поинтересовался следователь.
– А, Захар, привет! – признала она его после секундного колебания. – Там слива засохла. Ее надо срубить и пересадить на это место красную смородину, а то там, в углу, она загибается, а тут место хорошее.
– Мама, может, хватит? – возмутилась Алла Львовна. – Положи топор, и пойдем в дом чай пить. Праздник нынче, Захар нечасто ведь к нам захаживает.
– Нет, смородину надо пересадить. Я тебе талдычу вот уже несколько месяцев, а ты все никак, – заупрямилась бабушка.
Совместными усилиями им кое-как удалось уговорить ее отсрочить мероприятие и перейти в дом. Алла Львовна поставила на плиту чайник, стала накрывать на стол. Захар Петрович присел на лавку рядом с бабушкой, открыл папку и вытащил фотографию статуэтки «Дочь кузнеца»:
– Вот, бабуля, глянь, ты рассказывала, что в детстве была знакома с каким-то скульптором, который делал скульптуры в стиле соцреализма. Не твоего ли знакомого эта работа?
– Ой, сейчас, подожди, очки надену. – Лизавета Сергеевна щурилась на фотографию, подносила ее то ближе к себе, то дальше, потом встала, разыскала на серванте очки, водрузила на переносицу и пригляделась к изображению уже внимательнее. Вдруг в лице ее произошла перемена, глаза наполнились слезами. Схватившись за сердце, она застонала и согнулась.
– Что такое? – подскочил к ней следователь, подозревая, что у бабушки сердечный приступ. Мать уже стояла рядом со стаканом воды.
– Со мной все в порядке, – тихо проговорила Лизавета Сергеевна, взяв из рук дочери стакан. Антонов усадил ее на лавку и, успокоившись немного, бабушка начала:
– Эту статуэтку сделал друг папы, скульптор. Папа сказал моей бабушке, что спрятал в эту статуэтку сокровище для меня, чтобы мы ни в чем не нуждались. Потом его друг пропал, и мы не знали, что произошло. Сказали, что его вроде бы арестовали. Не знаю, что там было за сокровище, но, наверное, что-то ценное. За отцом тогда все гонялись – и милиция, и бандиты… Я вот помню его, как будто это все вчера было. Высокий, сильный, красивый, и всегда шутил…
Захар Петрович был ошеломлен. Он силился сказать что-нибудь и не мог. Мысли теснились в голове, налезая одна на другую. Сокровище в статуэтке, которое его прадед хотел передать бабке, – в такое не сразу поверишь. Может, это всего лишь бабушкины фантазии? Шутка ли, человеку уже девяносто два года, в таком возрасте легко и второе пришествие узреть, и летающие тарелки.
– Бабуля, а какое сокровище он туда спрятал? – поинтересовался Антонов. Он мыслил логически – статуэтка маленькая, полость внутри еще меньше, много туда не спрячешь.
– Не знаю, – всхлипнула Лизавета Сергеевна, – он не сказал, но намекнул матери, что только я смогу его получить.
– Что-то уж больно таинственно как-то все, – недоверчиво заметил Захар Петрович.
Сама его профессия заставляла не доверять людям, показаниям и различного рода доказательствам. Он все подвергал тщательной проверке перед тем, как принять. Только крупный бриллиант, спрятанный в статуэтке, мог потянуть на сокровище. Но откуда у прадеда такие вещи?
– Вы мне не верите, думаете, что я спятила, выжила из ума, – всхлипнула бабушка, промокая глаза платочком.
– Нет, конечно же, мы так не думаем, – заверил ее Захар Петрович и осторожно спросил: – А откуда у моего прадеда, простого милиционера, сокровище? И почему ты сказала, что за ним гонялись не только бандиты, но и милиция? Он что, стал «оборотнем»?
Бабушка гордо выпрямилась. Ее голос обрел силу, а глаза сверкнули озорным огоньком:
– Я все придумала, что мой папа был милиционером. Хотела, чтобы вы не повторили его ошибок. Он был самым ловким в городе «медвежатником» по кличке Лапа. Я участвовала в его последнем деле. Папа ограбил одного барыгу, который держал воровской «общак», поэтому сокровище у него имелось – это точно.
В комнате воцарилось гробовое молчание. Следователь как стоял, так и сел на лавку с открытым ртом. Глаза матери округлились, руки взметнулись к груди, будто она собиралась закричать. Немая сцена. Одна бабушка торжествовала и упивалась моментом. Она смогла доказать, что тоже не лыком шита.
Первым нарушил молчание Захар Петрович. Он прокашлялся и растерянно пролепетал:
– Как же так? Ты мне эти истории в детстве рассказывала, про дедушку-милиционера. Я и в училище МВД из-за этого пошел, чтобы быть как он. А выходит, все это ложь?
– Если бы я тебе правду рассказала, – грустно усмехнулась бабушка, – ты бы проникся блатной романтикой и уже, наверное, по тюрьмам мотался, а так – человеком стал.
– Охренеть, – тихо пробормотал следователь.
– А парни-то действительно крутые, не босота какая, – заметил Стул, глядя на подъехавший серебристый джип.
– Я где-то уже видел эту тачку, – буркнул Кано. Он никак не мог вспомнить, где, и от этого на душе у авторитета стало еще паршивее от нехороших предчувствий. Вдруг это кто-то из ментов или прокуратуры, шишка какая-нибудь? Определенно этот джип маячил где-то в районе областной администрации. Но отступать уже было некуда.
Люди, вышедшие из джипа, мало напоминали чиновников, а больше отморозков. Лишь у одного вид был более-менее представительный. Он и заговорил первым:
– С кем я разговаривал по телефону? Кто главный?
Кано выступил вперед и бросил ледяным тоном:
– Говори со мной.
Краем глаза он видел, как Гранит прикрыл его справа, а Овсянка слева. За спиной, плечом к плечу, стояли Стул, Битюг и водитель, которого все звали Арабом за смуглую кожу, черные волосы и восточную внешность, хотя тот утверждал, что он из донских казаков.
– Где статуэтка? – требовательно спросил Алекс.
– А где деньги? – в свою очередь, поинтересовался Кано. – Покажи, и я покажу товар.
– Я вообще-то первый спросил, – обиженно заметил Алекс.
– А ты меня на «первый-второй» не лови, – резко ответил Кано, – мы не в первом классе. Я сказал, покажи бабки, или сделка отменяется.
– Ладно, – криво улыбнулся Алекс, повернулся и пошел к джипу, шепнув по дороге Пьеру на французском: – Приготовьтесь.
Взяв в машине сумку, он вернулся назад, встал у невидимой линии, разделяющей противоборствующие стороны, и расстегнул «молнию».
Кано увидел пачки тысячерублевых купюр, но ему было невдомек, что это обычные «куклы». Зое всю ночь резала бумагу из толстых журналов по медицине, купленных Алексом в ближайшем киоске, а потом они все вместе упаковывали пачки. Только верхние купюры были настоящие.
– Один вопрос, парни, – хищно улыбнулся Кано, – кто вы такие? Я вас что-то никогда не видел раньше, но тачка знакомая.
– Это не твое дело, кто мы такие, – ухмыльнулся в ответ Алекс, – поверь, тебе лучше не знать этого. А тачку мы у знакомого одолжили, не хотели свои попортить.
«Точно, менты или ФСБ», – подумал про себя Кано. Он хотел остановить бойню, но уже не успел…
Шарль-Анри понял, что настал момент истины. Больше медлить было нельзя. Его рука медленно потянулась к ножу. Он старался не шуметь, но снайпер все же почувствовал его, какое-то шестое чувство подсказало ему обернуться. Стиснув зубы, Шарль-Анри выхватил клинок из ножен и метнул в противника. Лезвие вошло точно в горло. Вражеский снайпер захрипел и повалился на спину, захлебываясь собственной кровью. Однако, даже умирая, он все равно пытался навести на него винтовку и потянулся к спусковому крючку. Шарль-Анри подхватил свою винтовку и одним выстрелом разнес противнику голову. Оружие снайпера сползло из ослабевших рук в траву. Стрелок спокойно оттолкнул дергающееся тело в сторону в болото и занял позицию. Опаздывать нельзя, противники на площадке уже готовились сойтись в смертельной схватке. Установив винтовку и открыв прицел, Шарль-Анри стал целиться в человека, который вел себя как вожак среди русских бандитов. Схватить цель никак не удавалось – мешали его громилы, но терпения и упорства Стрелку было не занимать, и он продолжал ловить момент. Каждая пуля должна попадать в цель – он стремился придерживаться этого девиза.
В процессе прицеливания глаз неизбежно устает, поэтому в целях сбережения остроты зрения для наиболее ответственного момента Шарль-Анри разделял прицеливание на два периода. Во время первого, пока он еще не начал выбирать спуск, проверялась правильность изготовки и незначительными движениями рук, локтей, ног и туловища устранялись различные мелкие неудобства. Этот подготовительный период занимал половину всего времени прицеливания, иногда и больше. В это время он не напрягал зрение, а просто смотрел в прицел, чтобы глаз привык к освещению и примерно сфокусировался на цели. Второй период – начало обработки выстрела. Затаив дыхание, он усилил давление на спуск, а его глаз четко контролировал положение мушки на точке прицеливания. Пошло удержание мушки в желаемой точке прицеливания до момента выстрела. Прицел заполняло лицо русского авторитета, он что-то говорил Алексу. Громила справа не загораживал его. Настал идеальный момент. Шарль-Анри замер, как каменное изваяние. Оба глаза были открыты. Он всегда стрелял с открытыми глазами, так как при этом сохранялись преимущества бинокулярного зрения. Только непрофессионалы зажмуривают один глаз. Им невдомек, что бинокулярность острого зрения на дистанциях до 800 метров значительно облегчает визуальное определение расстояния до цели. Кроме того, второй, неприцельный, глаз позволяет улавливать изменения на поле боя.
