Екатерина Лесина - Клинок Минотавра
Нет, Вовка еще тот поганец, Иван помнит, как дрались с ним. Но когда это было? Давно, когда Иван учился в школе. В младших классах. И в средних тоже. И в старших еще, но там по-серьезному, из-за девчонки. Дуэль на кулаках и секунданты. Горький песок и нос разбитый. Кровь льется и никак не останавливается, а губы не слушаются.
Вовкина протянутая рука и гулкое:
– Ты это, извиняй, я сил не рассчитал.
Он же рвал подорожник и тысячелистник, тер в красных слишком крупных для подростка ладонях, а растерев, совал Ивану, чтобы тот приложил. Кровь остановится.
Вовка жил в Козлах подолгу. Что-то там у его родителей не ладилось или, наоборот, ладилось, и они спроваживали сына, чтоб не мешал. А тот быстро привык и к бабе Гале, и к свободе… потом, Иван слышал, в легионеры подался, а вернулся не так давно. И Антонина про него рассказывала, хмурилась… вроде про хорошего психотерапевта спрашивала.
Он кого-то порекомендовал и забыл.
Почему сейчас вспомнил?
Вовка таки выпустил рыжую. Откуда она взялась? Или Вовка невесту в Козлы привез? Додумать у Ивана не получилось. Вовка схватил Сигизмунда за отвороты пиджака и поднял.
– Ну, паскуда, – Вовкин бас гремел на всю улицу, – сознавайся!
– В чем? – дрожащим голосом произнес Сигизмунд. – Я ничего не делал!
Иван ему не поверил. Вовка тоже, он тряхнул писателя и повторил:
– Сознавайся.
– В чем?
Сигизмунд, удивительное дело, успокоился быстро. Вовки он не боялся.
– Я ничего не делал! И будьте так любезны немедленно меня отпустить! Евгения, скажите вашему спутнику, что он ведет себя неподобающим образом!
Рыжая покраснела, но промолчала.
– Зачем Женьку пугал? – Вовка переформулировал вопрос.
– Кто? Я? – совершенно неискренне удивился Сигизмунд. – Простите, Евгения, если наш с вами разговор вас смутил… мне очень жаль… но это еще не повод вести себя подобным хамским образом! Владимир, я буду жаловаться! Я на вас заявление напишу!
– Пиши, – ответил Вовка, но жертву все-таки отпустил. – Слушай сюда, паскудина. Я не знаю, кто тебе помогал, но еще одна подобная выходка, и я тебя вместе с тем котом закопаю.
– С к-каким котом?
Удивительное дело, теперь Вовка говорил негромко, но спокойно и уверенно, так, что даже Иван понял – и вправду закопает.
– С тем, которого твой дружок Женьке подбросил.
Вовка разжал руку и пиджачок измятый пригладил. Хотел по шляпе похлопать, но Сигизмунд отскочил:
– Я не виноват! – взвизгнул он, прячась от Вовкиной заботы за широким стволом тополя. – Это не я!
– Не ты… но я сказал, а ты услышал.
– Не посмеешь…
– Сигизмунд, – Вовка улыбался. И глядя на эту его улыбку, Иван понял, что вряд ли хороший психотерапевт помог Вовке, если к нему вовсе обращались. – Ты не поверишь, сколько всего я смею… и посмею…
Рыжая Евгения положила ладошку на могучее Вовкино плечо, и он вдруг успокоился. Отступил.
– Нехорошо женщин пугать, Сигизмунд.
– Псих!
– Интересная личность, – шепотом сказала Иллария. – Но это не он… точно не он…
…А Вовка понравился бы Машке? Вряд ли… сильный, это да. И с прошлым, которое могло бы показаться загадочным. Но сложно представить, что Вовка обладает в достаточной мере трепетной душой, чтобы Машку привлечь. И поэзия – не его конек, и вообще тонкие движения разума. Нет, он слишком прост, слишком груб, пускай местами и нарочито.
Тоже маска.
И странно, что такой человек, как Вовка, под маской прячется. Защищается? Надо бы подойти и… и что сказать? Помнишь, как ты мне нос сломал?
Вовка ушел, утащив за собой рыженькую, а Сигизмунд остался. Он тщательно оправлял одежду, а потом глянул вслед Вовке и сплюнул под ноги. Сказал что-то, но очень тихо, так, что Иван не расслышал. Потом вытащил часы и нахмурился…
– Мы за ним? – деловито поинтересовалась Иллария. И сама себе ответила: – За ним. Подозрительный тип… мне он не нравится.
– Он никому не нравится.
– Понятно… – она протиснулась вперед Ивана. – Слушай, а если он свернет, то как мы тогда?
– Когда свернет, тогда и решим.
Детская игра, казаки-разбойники. Разбойники прячутся, казаки ищут. И не приведи боже в засаду попасть, не помогут лихие шашки, из гибких веток вырубленные, и пистолеты не спасут от жгучей крапивы… можно орать, что так не честно, но на то разбойники и разбойники, чтобы без чести быть.
Сигизмунд шел уверенно, и тросточка постукивала по сухой дороге. Нелепый человек, вызывающий непонятное подспудное отвращение… почему?
Иван не знал.
Просто следовал в отдалении, прячась за разросшимся кустарником, протискиваясь через старые разваленные заборы. Дома жаль, говорят, дачники собираются расширяться, а значит, снесут. И малинник выкорчуют, и сныть покосят, и засеют газоны травкой… не о том надобно думать.
Сигизмунд все же повернул.
– Сиди здесь, – Иван выбрался из кустарника. – Я скоро.
– Ты…
– Встрече со мной он не удивится. Приехал. Гуляю.
Вид, правда, как подозревал Иван, несколько легенде не соответствовал, но это мелочи.
Над дорогой плясали мошки. Баба говорила, что мак толкут, а Ивану было интересно, для чего им мак… деревенские забытые легенды, от которых только и остались, что слова. Не время задумываться о них, главное, Сигизмунда из поля зрения не выпустить.
Иван уже понял, куда тот идет, но все равно старался не отставать.
За прошедшие два года старый дом обзавелся новой крышей из финской черепицы, нарядными резными ставнями и высоким забором. Впрочем, ворота были открыты.
Сигизмунда встретил захлебывающийся от ярости собачий лай. Волкодав плясал на цепи, натягивая ее, то припадая к земле, то прыгая. И на голос его выглянул хозяин дома.
– Сигизмунд? – без удивления, но и без особой радости произнес он. И повернувшись к собаке, бросил: – Фу.
Пес разом успокоился и лег, впрочем, не спуская с гостя внимательного взгляда желтых глаз. Псу гость не нравился. И в чем-то Иван его понимал. Он сам остался в стороне, у куста сирени, который хоть как-то заслонял Ивана от полковника и его гостя. Слышно же было и вовсе замечательно.
– Чего тебе надо? – без тени дружелюбия поинтересовался Владлен Михайлович.
– Сам знаешь.
Сигизмунд глядел на пса, точно опасаясь, что цепь все же недостаточно крепка.
– Мы, кажется, договаривались, – Владлен Михайлович вышел во двор как был, в старых спортивных штанах с лампасами, в растянутой майке и фартуке в горошек.
Шлепанцы на босу ногу. В руке – лопаточка. Готовил человек… и не собирался идти на встречу?
– Договаривались, – прошипел Сигизмунд. – И я тебя ждал! Я тебя полчаса прождал и…
– А уже пора? – Владлен Михайлович вытащил из кармана часы. – Надо же… совсем я завозился. Извини, Сигизмунд. Не нарочно вышло.
Иван не поверил. Сигизмунд тоже. Он напрягся и осторожненько подступился к полковнику.
– Думаешь, – прошипел, – что надо мной куражиться можно? Что Сигизмунд за себя не постоит… а я ведь и на договоренность наплевать могу…
– Неужели? – полковник сунул лопаточку в карман фартука.
– Не догадываешься, что будет, если я заговорю?
– Нет.
Жилистая рука вцепилась в глотку, сдавила.
– Но догадываюсь, что ничего хорошего. Сигизмунд, ты же слышал, что шантажисты частенько не своей смертью умирают. Скажи, тебе оно надо? Ты же разумный взрослый человек…
Он не сжимал, но и не отпускал. И Сигизмунд то наливался опасной краснотой, то смертельно бледнел. Стоял, рот разевая…
– И с таким дерьмом связался. Нехорошо это, Сигизмунд.
Полковник руку разжал, и Сигизмунд отпрянул.
– Ты… ты за это…
– На, – белый конверт появился из того же кармана фартука. – И вправду на кухне завозился. Еще, Сигизмунд, я тебе заплатил, но вздумаешь сунуться вновь или рот свой брехливый открыть, урою. Благо, кладбище рядом.
Это полковник произнес почти дружелюбно.
Сигизмунд выкатился со двора и понесся по улице бегом. Он добежал до старого колодца, крышка с которого лежала на земле и, обернувшись, крикнул:
– Я тебя не боюсь.
– Знаю, – отозвался полковник и велел: – Иван, хватит прятаться. Что вы как ребенок, в самом-то деле…
– Извините.
Иван кое-как выбрался из кустов, которые явно не желали отпускать добычу, цеплялись тонкими веточками, липли паутиной.
– Взрослый же человек, – укоризненно покачал головой полковник. – Заходите.
– Простите, но меня ждут…
– Подождут, – тон полковника возражений не предусматривал. – Раз уж вы стали свидетелем безобразной сцены, то я могу хотя бы пояснения дать?
В доме пахло блинами и еще вареньем. На старенькой, но начищенной до блеска плите, стоял цинковый таз, в котором важно, неторопливо булькало черное варево.
– Люблю зимой чаек с черной смородиной, – сказал полковник и, вооружившись черпаком, снял пенку. – Теперь-то в моде все джемы… или крем… или еще чего… моя супруга, когда жива была, морозила на компоты. А я вот больше по старинке. Вишню уже поставил. Пробовали вишню в собственном соку? Меня когда-то бабка научила, а я вот, похоже, рецепт с собой унесу. Семейный, жалко. Но рецепт унесу, так хоть вареньем поделюсь.
