Наталья Солнцева - Золотой гребень для русалки
Еще вчера вечером, уединившись наконец в гостиничном номере, они поспорили о «Хаммере».
— Думаешь, это та самая машина? — скептически усмехался Карелин. — Вряд ли.
— Черных «Хаммеров» в Москве не так уж много.
— Но и не мало. Люди богатеют, покупают крутые авто. Другое дело, что такая машина бросается в глаза.
— Глупо следить за кем-то на «Хаммере», — согласилась Астра. — А Егор Николаевич далеко не дурак. Значит, он хотел быть замеченным.
— Кем? Калгановым?
— Леей…
— По-моему, это идет вразрез с его собственными словами. В «Спичку» Вишняков ездил на другой машине, именно поэтому теперь он взял «Хаммер» — чтобы не раскрываться раньше времени.
— Ты меня убедил!
Сегодня, усевшись в «Хаммер», Астра опять задалась вопросом: та машина или не та? Наверное, Матвей прав.
Город дышал покоем, старозаветной патриархальностью. Метель прекратилась. Кое-где над укрытыми снегом крышами дымились трубы. Кресты, венчающие купола церквей, смотрели на восток, где лениво поднималось малиновое солнце.
— Говорят, такие ряды в старину были почти в каждом русском городе, — говорил Вишняков. — Но в Костроме — самые большие. Борецкий пытался все обойти и сфотографировать, но умаялся, отказался от этой затеи. Он утверждает, что так выглядели типичные русские ярмарки, а те переняли «проект» у ордынского кочевого балагана. Азия влилась не только в наши гены и кровь, но и в культуру.
Ярмарка есть ярмарка, а перед праздником она превращается в людской водоворот. Шум, сутолока, запахи провизии, обилие товаров, — глаза разбегаются. У Астры закружилась голова. Матвей купил для нее красивых печатных пряников и несколько керамических колокольчиков.
— Кваса хочу, — попросила она.
— А может, чего-нибудь горячего? — улыбнулся Вишняков. — Зайдем в чайную?
Они напились чаю в настоящем «Трактире», где все было обставлено по-купечески добротно, от начищенных до блеска пузатых самоваров до больших заварных чайников с пестрыми петухами на боках и расторопных половых, как здесь называли обслугу.
Согрелись и повеселели. Поехали смотреть деревянные шедевры под открытым небом.
Старинные постройки в снегу выглядели как декорации к съемкам фильма про Волкодава или к сказке «Снегурочка». Здесь были и храмы, и дома, побольше и поменьше, — разные.
— Берендеево царство! — ахнула Астра. — Сейчас Мизгирь выскочит… за ним Купава. А Лель вон в той избушке живет, — показала она на скромное строение. — Дудочки к весне мастерит.
— Вижу, ты читала Островского.
— Она фильм смотрела, — опроверг Вишнякова Матвей. — Старый, еще советского производства. Там много поют.
— Я драматургию Островского изучала в театральном. Однажды на Новый год мы ставили отрывок из «Снегурочки».
Лицо бизнесмена озарила широкая улыбка.
— Кстати! — воскликнул он. — Ведь именно Кострома — родина Снегурочки! Этот образ создан как раз Александром Островским — он написал пьесу «Снегурочка» в своем имении Щелыково. Меня Борецкий чуть ли не силой туда затащил. Ты бы видела, с каким благоговением он ходил по дому, с какой нежностью гладил колонны при входе. Будто он литературовед, а не торговец! Не удивлюсь, если он и пьесы писать пробовал…
Около деревянного храма остановилась группа туристов. Многие достали фотоаппараты и видеокамеры.
— Отойдемте в сторонку…
Астра безмолвно зашагала за «гидом». Матвей, оглядываясь, — за ними. Он бы с удовольствием потолкался среди туристов, послушал, о чем они говорят. Пожалуй, и пощелкал бы эти темные от времени срубы, потом бы мальчишкам своим показал.
— …разговаривал с местными крестьянами, — донеслись до него слова Вишнякова. — Расспрашивал их про древние поверья, обряды. Так у него родился замысел пьесы — из языческого ритуала «похорон Костромы», женского божества, чья смерть была необходима для будущего урожая. Соломенное чучело Костромы — прекрасной девушки — топят в реке или сжигают, как Масленицу. Снегурочка тоже погибает…
Матвей вдруг полез в карман за купленными на ярмарке колокольчиками. Они были разных размеров, но имели вид девушки в синей шубке и шапочке, на что он обратил внимание только сейчас. Астра протянула руку…
— Дай мне!
Внутри тянулась по ободку надпись: «Костромская Снегурочка».
— А Дед Мороз родом из Великого Устюга, — сказал Вишняков.
Его мнение никто не оспаривал: Астра увлеклась колокольчиками, а Матвей, разглядывая «Берендеево царство», отстал от своих спутников.
— …хозяин зимы Морозко, Дед Трескун на самом деле был лютым, а не добреньким старичком с мешком подарков для детворы, — донеслось до него. — Грозный дух льдов и холода, он собирал дары, которыми откупались от него испуганные люди, а вовсе не раздавал их. Потом странным образом все переменилось…
Говорил Вишняков, Астра внимала ему с открытым ртом. Матвей раздраженно притопывал ногами: Дед Трескун разошелся не на шутку, пальцы уже одеревенели.
— Я замерз, — заявил он.
— Мы тоже, — откликнулся бизнесмен. И это «мы» резануло слух Матвея. — Я еще кое-что покажу, и едем греться.
Он подвел их к дому с затейливой резьбой на фасаде, доставленному сюда, судя по табличке, из деревни Журавлево.
— Чтобы такую «избушку» соорудить, немалый капитал потребовался, — заметил Матвей.
— Да уж…
Под роскошно украшенным слуховым окошком резчик поместил имя бывшего хозяина.
— Липатов…
— Капиталист! — произнес молодой человек с фотоаппаратом, шмыгая красным от холода носом. — Крестьяне себе подобных излишеств позволить не могли. Вы поглядите, какие узоры из дерева повсюду пущены. Не всякий мастер за такую работу брался. — Он выбрал подходящий ракурс и сделал несколько кадров. — Красотища!
Астра присмотрелась к вырезанной на фасаде фигуре девушки, которая что-то держала в руках. Книгу?
— Что она держит?
Парень забросил за плечо конец вязаного шарфа и поднял голову.
— Кто? А-а! Это русалка. Весьма распространенный для костромских и нижегородских мотивов персонаж. В руках у нее, скорее всего, Велесова книга.
Раскатистый смех Вишнякова заставил их обоих обернуться.
— Велесова книга! Надо же, и правда. Что еще русалкам читать?
— Ничего смешного в этом нет, — обиделся парень. — Лично я верю в подлинность дощечек.
— Каких дощечек? — не понял Матвей.
Вишняков принялся объяснять. По его словам, во время Гражданской войны в каком-то разоренном имении полковник Добровольческой армии Изенбек нашел дощечки с нанесенным на них текстом. Это была история русичей от мифологических корней до Рюрика…
— Если хотите, Священное Писание славян, — говорил он, — изложенное волхвами. Или другим неизвестным автором. Дощечки назвали Велесовой книгой по имени славянского бога Велеса. Изенбек вывез их в Брюссель и хранил как зеницу ока. В августе 1941 года он умер, и табличек больше никто не видел. По одной из версий, они были похищены агентом Аненербе. В Третьем рейхе это общество занималось изучением наследия германской расы. К счастью, тексты кое-как сохранились в виде фотографий и машинописи, сделанной Миролюбовым, эмигрантом, писателем, который увлекался славянским фольклором. По другой версии, Велесова книга — подделка.
Астре не терпелось подать какой-нибудь знак Матвею. Русалка, Велесова книга! Связь с эпизодами на флэшке! Но делать это при Вишнякове она не рискнула. Тот знает больше, чем хочет показать.
Матвей равнодушно слушал, разглядывая девушку с книгой на фасаде дома Липатова. Парень с фотоаппаратом с разных точек снимал резьбу, искоса бросая на Вишнякова недобрые взгляды.
— Все это тебе Борецкий рассказал? — не выдержала Астра. — Про Велесову книгу, про Аненербе?
— Да, — без запинки ответил Вишняков. — И про русалку тоже. Думаете, Илья случайно пригласил к себе «Русалок»? Он же бредит всякими языческими штучками!
«А ты? — едва не вырвалось у Матвея. — Так чешешь про дощечки, будто специально изучал».
— Велесову книгу еще называют языческой Библией, — продолжал тот. — Даром что подлинных табличек никто в глаза не видел, все о них только читали либо слышали от других. Но интереса к ним это не ослабило, напротив, поклонение прабогам становится повальным увлечением. Появляются разные славянские общины, в которых отправляют чуть ли не родоплеменные культы.
— То были «новые русские», теперь «новые волхвы»?
— Похоже, — усмехнулся Вишняков.
— А при чем здесь Аненербе?
— В этом мире все так перемешалось…
* * * МоскваПророчица Любава сидела в полутемной комнате, увешанной панно из трав и какими-то плетенками. В единственном освещенном углу стояло сухое корявое дерево без листьев, на его стволе были вырезаны лица идолов. И само дерево, и «выглядывающие» из него идолы производили устрашающее впечатление.
