Михаил Михеев - Запах «Шипра». Сочинский вариант
Плохи твои дела, товарищ инспектор ОБХСС! Нет у тебя никаких вещественных доказательств. Одни подозрения. Чем ты их можешь подтвердить? Даже для санкции на производство обыска повода нет.
Есть только убежденность.
Но что толку от моей убежденности? Ее не положишь на стол следователю как вещественное доказательство.
Башков может спать спокойно.
Он и спит спокойно. Его не мучают опасения и тревоги, что он будет разоблачен. Он может приглашать женщин, чтобы разделить с ними «тоску мужского одиночества». Может тратить наворованные деньги, за которые пока тоже не несет ответа. А Вали Бессоновой нет…
Только я одна держу в руках тоненькую ниточку, которая может оборваться в любой момент.
Но Валюши нет в живых, и я не хочу уйти отсюда просто так.
Он спокоен только потому, что поверил уже в свою безнаказанность. Уверен, что из квартиры Бессоновой к нему не протянется след.
Он не знает, что осталась одна улика.
Я сама.
Он забыл про эту улику. Я ему напомню про нее…
Я взяла из вазы апельсин и начала его очищать. Вздохнула поглубже, как перед прыжком в воду.
Настоящая дуэль начнется только сейчас.
…я разрушу
Твой сладкий мир, глупец, и яду подолью!…
— А вот и наш кофе! Перед кофе по рюмочке, Евгения Сергеевна!
4
Он сидел передо мной, опершись локтями о стол, такой нежный и внимательный. Мирный, домашний, пьяненький. Совсем не страшный. Видно было, что никакие тревоги или переживания не беспокоят его сейчас… А может быть… может быть, он и на самом деле не виноват? Может, все мои подозрения — нелепое совпадение случайностей… встреча на лестнице… ключик… Интуиция?…
Я допила свой кофе. На дне фарфоровой чашки остался осадок — кофейная гуща.
Как это раньше ворожили на кофейной гуще?
— Вы меня совсем не слушаете, Евгения Сергеевна. Наверное, уже утомил вас своими разговорами.
— Голова что-то шумит.
— Вам, наверное, скучно со мной?
— Что вы, совсем нет.
Это была правда, уж что-что, а скучно с ним мне не было.
— Я все болтаю и болтаю, а вы молчите, Евгения Сергеевна. Что-то вы задумчивая сегодня. Расстроены чем-то?
— Вспомнилась одна история.
— Вот и расскажите.
— Страшная.
— Люблю страшные истории.
— Боюсь вам настроение испортить.
— Будет вам, Евгения Сергеевна. Я человек с крепкими нервами.
Он взял из вазы апельсин и одним движением большого пальца вспорол его оранжевую кожуру. Я смотрела на его руки. Мне было трудно смотреть ему в лицо.
— Подруга у меня была. Милая, хорошая девушка. Тоже работала в торговой сети. Вот только недавно мы поминали ее. Она работала кладовщиком на Главном складе Торга. У Аллаховой. Слыхали, может быть?
Его пальцы замедлили движение.
— Аллахова, говорите?… Что-то слыхал, кажется. Знаете, не работаю там давно, забывается как-то.
— Вот у нее и работала моя подруга. Жила она в однокомнатной квартире по улице Гоголя. Собралась выйти замуж. А тут однажды не вышла на работу. Начали ее искать, стучаться к ней в квартиру. Потом взломали дверь…
— Знаю, — даже обрадовался он. — Читал в «Вечерке». Отравилась газом. Так она была ваша подруга?
— Была.
— Печальная история. Что поделать, Евгения Сергеевна. Такие несчастные случаи у нас еще встречаются…
Он отделил одну дольку апельсина и начал очищать ее от волокон.
— Мне кажется, это был не несчастный случай, — сказала я.
— А что же?
— Это было убийство.
Он уже очистил дольку апельсина и хотел отправить ее в рот, но положил на скатерть. Это могло быть простым непроизвольным движением заинтересованного слушателя. Ничего не скажу — нервы у него на самом деле были крепкие.
Я подняла на него глаза.
Я постаралась, чтобы в них не было даже намека на угрозу. Мне, кажется, это удалось. А может быть, и нет. Но он встретил мой взгляд спокойно. Правда, он уже не улыбался. Но улыбаться и на самом деле было нечему.
И тем не менее какое-то внутреннее ощущение говорило мне, что я попала в цель.
— Почему вы так думаете? — спросил он.
— Сама не знаю — почему. Дело в том, что это я привела ее домой с вечеринки у Аллаховой. Пьяную.
— Вы?
Голос его прозвучал чересчур громко, и вопросительная интонация показалась слишком резкой. Хотя опять же это могло мне почудиться. Рука моя лежала на столе, наручные часы показывали половину одиннадцатого. В одиннадцать должно приехать такси… Пока не нужно ускорять события.
Я спокойно пожала плечами:
— Мы вместе были на вечере, и я пошла ее проводить. А чему вы так удивились?
— Я?… Что вы, просто спросил. Продолжайте, продолжайте.
— Когда я укладывала ее спать, она все жаловалась мне… говорила, что кого-то боится. Ей не хотелось оставаться одной, она просила меня ночевать у нее. Надо было мне остаться, тогда ничего бы, может, и не было. Но я ушла. А на лестнице было темно, очень темно, и я вдруг натолкнулась на мужчину. Он поднимался наверх.
— Ну и что?
— Как «ну и что»? Вот он зашел к Бессоновой, она была пьяная, ничего не слышала, а он открыл газ и ушел.
— Зачем он это мог сделать?
— Ну… мало ли зачем.
— Он мог к этой… Бессоновой и не заходить. Шел по своим делам.
— Он ни у кого не был. И никто его там не ждал.
— Откуда вы это знаете?
— Следователь сказал.
— Вы были у следователя?
— Конечно. Ведь я оказалась последней, кто видел Бессонову живой. Мне целый час пришлось рассказывать следователю, что и к чему. Он очень заинтересовался этим мужчиной.
Башков давно уже оставил апельсин. Руки его лежали на столе. Пальцы были большие и сильные. Я чуть выпрямилась на стуле. Нет! Он не рискнет. Он вначале выслушает все до конца. И даже, выслушав все, не проявит себя больше ничем. Слишком неожиданно нависла над ним беда, и в душе его еще не накопились сомнения и тревоги: а не оставил ли он за собой каких-то улик?…
Я не знала, что делать. Взяла свой апельсин и начала отдирать от него остро пахнущую маслянистую кожицу.
— Вижу, что заинтересовала вас своей историей?
— Да, занятный детектив.
Руки его пришли в движение, он взял очищенную дольку, пожевал, причмокнул, Да, нервы у него были хоть куда!…
— А вы, — он сунул в рот вторую дольку, — а вы, значит, так и не разглядели того мужчину?
— На лестнице было темно…
Я старательно отдирала кожицу от апельсина. В комнате повисла тревожная тишина. Внезапно она наполнилась нарастающим гулом, над городом шел на посадку тяжелый рейсовый самолет. Он шел низко, в окнах даже задребезжали стекла. Потом все стихло.
И тут резко брякнул дверной звонок. Башков вздрогнул.
Ага, значит, он тоже может пугаться…
— Это за мной, — сказала я.
— За вами?
— Я заказала на ваш адрес такси. Не хотелось одной идти пешком. Это, наверное, шофер. Он вовремя приехал, мне пора домой. Откройте ему, пожалуйста.
Башков молча вышел в прихожую.
Я сунула в портфельчик «Фотографию»— я же приезжала за ней. Шофер — мужчина лет сорока — стоял в дверях и хмуро поглядывал то на меня, то на хозяина.
— Кто заказывал?
— Я заказывала. Сейчас иду.
Шофер отступил за порог, Башков прикрыл за ним дверь и снял с вешалки мой плащ. Я без колебаний повернулась к нему спиной. Он опять чуть задержал руки на моих плечах, потом деликатно поцеловал меня за ухом. Я промолчала.
— Мы еще увидимся с вами, Евгения Сергеевна?
— Конечно! Должна же я рассчитаться с вами за журналы.
Я выскользнула на площадку. Он вышел следом. Я махнула на прощание рукой и побежала вниз. На лестнице было пусто, тускло светили на площадках запыленные лампочки. Уже на площадке первого этажа я услыхала, как глухо щелкнул вверху кассовый замок…
Петра Иваныча дома не оказалось. В кухне еще держался запах кофе. Моя чашка была накрыта блюдцем, на котором лежал символический соленый огурец. В рюмке с водой стояла веточка облепихи, густо покрытая оранжевыми ягодами.
Я сразу догадалась, кто был у нас.
Под чашкой лежала записка: «Уехал с Максимом в Ордынку. Вернусь завтра».
Я съела соленый огурец, запила его холодным кофе.
Долго еще сидела на кухне, обкусывая с веточки терпкие кислые ягоды.
Я не знала, что мне делать дальше.
Ясно пока было одно. Я затеяла рискованную дуэль с человеком, нервы у которого оказались крепче, чем я предполагала.
5
Утром меня разбудил телефонный звонок.
Я спросонья добралась до аппарата, взяла трубку, но сколько ни кричала в нее: «Да, да, я слушаю!»— телефон молчал.
