Анна и Сергей Литвиновы - Незримая связь
– Да, – твердо произнесла Татьяна. – Завтра к семи утра приготовьте мне, пожалуйста, сухой паек. И чай в термосе. Я пойду в горы искать Цирина. Сама.
* * *Август и октябрь, казалось бы, почти рядом. Ну, попрохладней должно быть осенью, дожди, небо хмурое.
Только в Тибете время течет по другим законам. В августе, когда карабкалась в гору, Таня от жары погибала. А сейчас – снег в лицо, колючий ветер. И постоянный зловещий шорох – с гор лавины сходили. Ох, пожалела Татьяна, что отказалась от альпинистской пуховки. Да и свитер из ячьей шерсти сейчас бы совсем не помешал. А в одной лишь куртке из гортекса она уже через час продрогла до нитки. Да и до чего страшно одной!
Едва вышла из поселка, путь ей преградила собака. Тощая, нескладная, черная. Не скалилась, не лаяла – просто встала наперерез и смотрит молча. Таня шаг вперед – начинает рычать. Останавливается – снова тишина.
И что делать?
– Хочешь колбаски? – фальшивым голосом предложила Садовникова.
Вытащила из рюкзака вакуумную упаковку, зубами разодрала целлофан. Мелькнула шальная мысль: «Будто в сказке! Как там было? Ворота смажь маслицем, березке повяжи ленточку…»
Однако в жизни псина смела паек в считаные секунды, но с дороги не ушла. Да еще и морду пригнула, шерсть на загривке вздыбилась.
– Взяток не берешь? – пробормотала Татьяна. И бесстрашно протянула руку, погладила. Попросила: – Ну, пожалуйста, дай мне пройти.
В ярко-желтых глазищах (да не шакал ли это вообще?!) промелькнуло – Тане почудилось – сомнение. И девушка горячо продолжила:
– Мне нужен Цирин. Пропусти меня к нему.
И – фантастика! – псина отступила! А когда Таня двинулась дальше, потрусила за ней. Что ж, вдвоем все веселее.
Вдох-выдох. Хоть бы чем-то согреть замерзшие руки. Еще сто метров. Ветер завывает, забирается под одежки, пробирает насквозь, кровь заледенела – она уже не человек, робот, мумия. Еще пятьдесят вверх. По склону катятся камни, налетел то ли снег, то ли град. Таня поскользнулась, упала. Едва не сорвалась – обрывчик невысок, не убьешься, только обратно залезть уже сил не будет. Вспомнились вдруг теплое мальдивское море, коктейль на закате, шелест пальм. Уже бред, что ли, начался?.. Нет, пока еще она в реальности. Угрожающе топорщится впереди Кайлас, он огромен, и найти где-то там, у южного лица, Цирина – совершенно нереально.
Однако Садовникова – в сопровождении черной собаки – шла и шла. Давно притупились чувства, исчезли мысли, холод сковал руки-ноги так, что она не чувствовала пальцев. «Еще полчаса – и я просто рухну. И подняться уже не получится».
…Таня даже не заметила, когда и как упала. Попыталась встать – тело не слушалось. А главное, не хотелось вставать, лень даже пальцем было шевельнуть. Черная собака подбежала, лизнула шершавым языком, ожгла лицо зловонным дыханием.
– В рюкзаке у меня… есть еще колбаса, – пробормотала Татьяна.
И закрыла глаза.
Но псина – а может, шакал или волшебное существо – не отставала. Тыкалась ей в лицо мокрым носом, скулила.
– Атт-вя-жись, – устало молвила Садовникова.
И вдруг почувствовала, как ее подхватывают сильные руки. Из последних сил распахнула глаза.
Мираж.
Цирин.
* * *Надо отдать ему должное – соображал шаман быстро. Даже не дослушал Таниной истории, молвил с укором:
– Натворила ты дел! Как же ты могла отдать больному ребенку нефритовую чайку?!
– Но я хотела как лучше! – всхлипнула Таня.
– Ты не запомнила моих слов, девочка, – мрачно произнес тибетец. – Что птица предназначена была тебе. Только тебе. Ее секрет прост. Чайка обостряет в человеке самое основное, сильное! Ты от природы – удачливая. И тебе, с помощью моего талисмана, стало везти еще больше. Но у девочки, про которую ты говоришь, ситуация совсем другая. Что сейчас в ее жизни самое главное? Ее болезнь! И фигурка, конечно, недуг только усилила!
– Но что же теперь делать? – отчаянно пробормотала Татьяна. – Юлька, значит, умрет? Из-за моей глупости?!
Цирин задумался.
– У тебя есть с собой… какая-нибудь вещь, что принадлежит этому ребенку?
– Нет, – помотала головой Садовникова.
– Ее фотография?
– Нет, – еще больше понурилась Таня.
– Плохо, – серьезно сказал шаман. – Я могу остановить чайку. Птица перестанет усиливать болезнь. Но, если девочка уже в коме, боюсь, этого будет мало. Слишком поздно.
* * *Юлечка не болеет. Она просто крепко спит, а все эти капельницы, трубки, опутавшие худенькое тельце, я стараюсь не замечать. Врачи говорят, что дочка сейчас ничего не чувствует, но я не верю. Я не свожу с нее глаз и вижу: по ее личику то тень промелькнет, то, мне даже кажется, мимолетная улыбка. Она крепко спит. Настолько крепко, что ей не больно, когда врачи подступают с очередной мучительной процедурой.
– Вам нет смысла постоянно сидеть возле нее, – твердят доктора, – езжайте домой, отдохните.
Но я хочу пробыть с дочерью каждую секунду из тех, что ей осталось провести на Земле.
Порядки в реанимации строгие, однако мне идут навстречу. Позволили одеть Юлечку в ее любимую байковую пижамку и даже разрешили оставить на запястье дочки обожаемый ею браслетик с зелеными камушками (она их называет «зумруды»). И хотя я знаю все про тяжелейшую реакцию «трансплантат против хозяина», присоединившиеся пневмонию и бактериальную инфекцию, я все равно жду: вот сейчас Юлечка откроет глазки. Сладко потянется, увидит меня рядом, улыбнется, попросит лукаво: «Конфетку дашь?»
Или хотя бы – когда дочери станет совсем плохо — она не будет одна.
Юля дышит еле слышно, лицо ее неподвижно. Я беру ее руку, прижимаю к губам. Лапка так исхудала, что браслетик падает на пол, но я этого не замечаю. Впитываю последнее Юлечкино тепло. И не могу смириться с тем, что никогда не отведу ее в первый класс. И никогда не выдам замуж.
* * *Цирин молчал, безнадежно всматривался в черное, напоенное тучами небо. На Кайлас наступали сумерки, и Таня понимала, чувствовала – для маленькой, тяжело больной девочки Юли эта ночь станет последней.
– Неужели ничего – совсем-совсем ничего? – нельзя сделать? – отчаянно спросила она.
– Только молиться, – мрачно отозвался шаман.
Забормотал: «ра-ма-да-са…»
Таня не слушала. Она пыталась не то что согнуть – хотя бы пошевелить пальцами рук и ног, – но ничего не выходило.
И вдруг лицо тибетца расцвело в улыбке. Он вскочил на ноги, простер руки к небу.
Татьяна ахнула. Из черного облака прямо на них неслась большая белая птица.
Она резко спикировала прямо на Цирина – и тут же снова взмыла вверх.
– Слава богам, – выдохнул тибетец.
И разжал кулак.
На его ладони лежал крошечный пластиковый браслет. С тремя яркими зелеными камушками. Дешевая детская вещь. Кажется, Садовникова видела его на запястье у Юлечки. Но это ведь бред! Иллюзия!
Однако Цирин совершенно серьезен.
Осторожно – будто реликвию – обернул браслетик носовым платком. Поместил в карман. Обернулся к Татьяне, быстро сказал:
– Мне нужно срочно туда. К Кайласу.
– А я? – пискнула девушка.
– А ты возвращайся в Дарчен.
– Но я не могу идти!
– А у тебя другого выхода нет. Ночь, ветер и снег в горах безжалостны, – усмехнулся горец. – Или немедленно в поселок – или сразу в рай. Или в ад, это уж как повезет.
Татьяна метнула на него злобный взгляд – и (сама не понимала, как получается на обмороженных ногах) бросилась вниз.
* * *Ложиться в китайскую больницу Таня отказалась категорически. Да и страховки у нее не имелось – когда было оформлять, если рванула в Тибет прямо из кафе, в туфельках на каблуках? Пришлось лечить обморожения «на дому» – то есть в гестхаусе. Садовникова, чтоб уж наверняка, вызвала двух врачей. Официального – тот назначил антибиотики. И «народного» – этот использовал травы. Но оба сошлись на том, что валяться ей в постели придется минимум дней пять, и Татьяна умирала со скуки. Русских книжек в Дарчене не было, телевизора тоже. Только и оставалось принимать гостей да писать эсэмэски.
Танины приятели из китайского ресторанчика навещали ее ежедневно, приносили еду и, тайком от врачей, ее любимое пиво «Эверест». Однажды явился строгий китайский чиновник. Затребовал пермиты (с ними, спасибо Дяде Тибетычу, все оказалось в порядке). Долго выспрашивал: «С какой целью вы явились в Дарчен? Почему отправились на Кайлас в одиночку, без проводника?»
Таня, как могла очаровательно, в ответ улыбалась, хлопала глазами. Бормотала стандартное: про зов сердца, что хотелось ей, уединившись со священной горой, достигнуть просветления. Чиновник глядел подозрительно, повышал голос: «Вы понимаете, что нарушили закон? Что самостоятельные выходы к Кайласу запрещены и я обязан принять меры?»
