Лидия Ульянова - Размах крыльев ангела
В сундук были ровными рядами сложены старые одежды, полуизношенные шерстяные платки – все темное, мрачное, – а в середине на мягких тряпках покоился сверток, нечто тяжелое, туго спеленутое в кусок старинного сафьяна. Маша развернула сафьян – три толстые книги в переплетах из черной кожи, совсем старые на вид. Книги были церковные, напечатанные на старославянском с параллельным переводом. Но и перевод, выполненный старым русским языком, тоже был непонятен Маше. Отдельные слова складывались во фразы, но смысл их был плохо уловим. Датировались книги началом девятнадцатого века.
Маша неудобно сидела на уголке сундука и силилась в скудном свете, льющемся через грязное окно, понять что-то о прежних хозяевах дома, владельцах этой одежды, книг, представить себе их быт, уклад жизни. Вот хозяйка в коричневой складчатой юбке, в кофте в мелкий цветочек садится вечером у теплой печки, принимается прясть мягкую козью шерсть. Мерно жужжит прялка, наматывается на веретено тонкая, ровная нить, а хозяин в синей рубахе с косым воротом, водрузив на нос тяжелые круглые очки в металлической оправе с витыми дужками, читает ей из церковной книги подходящие к настроению места…
Внизу раздался знакомый голос, приехал драгоценный Македонский. А у нее Вася работает! Уж не до книг теперь…
Маша пробежала через чердак, осыпая после себя траву, проворно слетела по лестнице, на бегу ловя себя на мысли, что, может, и та, далекая, неизвестная женщина так же бежала встречать своего мужа, заслышав тележный скрип под окном.
Бешеный Муж хмурил брови, передергивал плечами, недовольный произошедшими в его отсутствие несанкционированными переменами: кругом кирпич, мешки с цементом, куча песка посередине двора, грязные ведра, лопаты. Да ладно грязь, самое главное, самое страшное, что его позволения никто не спросил. Не посчитала нужным опять?
Пока Маша птицей летела навстречу, он успел шугануть подвернувшегося под руку Степаныча, ногой опрокинуть полведра воды. Мария приготовилась давать отпор.
– Сашенька, здравствуй, а я и не знала, когда ты вернешься.
– Лучше бы и не возвращался, – резко перебил Македонский. – Что ты здесь развела?
– Печку кладут, Саша. Я думала, может, к твоему приезду успеют закончить. Все равно, скажи, я молодец?
– Молодец? – нежно переспросил Македонский, словно ослышавшись. – Молодец? – А потом уже нормальным голосом, набирая обороты;—Ты что, совсем? Ты где взяла? Это… Это… Что тебе могут положить? Да тебя ж только разведут на два счета. Кто потом переделывать будет? Я? Скажи, я?
Маша решила не обращать внимания. Понятно же, что кричит так от буйного нрава, от усталости, сам же еще в дом не входил и ничего не видел. А печь получалась мировая, они с Василием не просто так голову ломали, все по уму должно быть. И Вася уже изразцы начал класть. А порушенную часть стены Степаныч почти зашил доской.
– Саша, ты зайди и посмотри, там печник, его Василием зовут. А я пока тебе поесть приготовлю. Устал? – миролюбиво попыталась сгладить ситуацию Маша.
Македонский большими шагами рванул в дом, приготовился к встрече с неизвестным Василием, был на взводе, не пытался даже вникнуть в смысл придуманной конструкции, не оценил качества крепкой, на совесть работы. Вдруг увидел перед собой сидящего на корточках Василия и не закричал. Кричать на лучащегося внутренним светом тихого, хрупкого с виду печника было несерьезно как-то. Вася встал, невысокий и худой, волосики жиденькие, тоненькие, шейка немощная, плечики узкие. Только руки у Васи были сильными и умелыми, но рук Бешеный Муж не разглядел.
– Здравствуйте. Василий, – прошелестел печник умиротворенно, вытер об рубашку руку, протянул Бешеному. Ладошка была узенькой, почти детской.
Македонский руки не принял, а Вася, посчитав, что свою задачу выполнил, спокойно вернулся к оставленным изразцам.
Ситуация складывалась неправильная, словно бы этот цыплюк доходяжный и в расчет хозяина не принимал.
– Сколько денег отдала? – грозно повернулся Македонский к жене.
Маша спокойно назвала цифру, и всем троим было понятно, что сумма-то совсем невелика для этой работы.
– Где взяла? Если заняла, то сама и отдавать будешь.
– У меня были. Мне бабушкина сестра перед отъездом дала.
– Та-а-ак. Значит, у тебя денежки водятся. Та-а-ак. Значит, когда мне нужно было, то не было, а на ветер бросать у тебя есть.
– Не на ветер, Саша. Не на ветер. На тепло. – Маша тоже начинала сердиться. Она точно знала, что сама, без посторонней помощи провернула важное и ответственное дело, а ей вместо похвалы одни необоснованные претензии. – Мне, Саша, иногда кажется, что ты сюда на один день приехал. Зима на носу, холодно спать по ночам. А денег ты у меня и не просил никогда.
– Не хватало еще мне у тебя денег просить! Кто б подумал, что ты у нас миллионерша. Тайком все, молчком. Признавайся сразу, что еще таишь? Может, завела себе кого, пока меня нет, а я и не знаю? Хотя приятели у тебя старые да хлипкие, не стоит, наверно, ничего. Миллионщица!
Маше надоело слушать его бред, надоело терпеть оскорбления в присутствии чужих людей. Она решила достать его окончательно, тем более что сам попросил признаваться. Она выпрямила спину, подняла голову и сообщила:
– Я устроилась на работу. – Не успел муж осмеять эту ее очередную новость, добавила:—Я работаю у Пургина администратором туристического комплекса.
Это был удар ниже пояса. Даже не удар, а пострашнее. Он, Македонский, столько раз добивался встречи с Пургой, его даже на порог не пустили, а она спокойно заявляет, что, видишь ли, администратор. Лучше Саши Македонского Пургин бы администратора в жизни не нашел, у Саши бы все по струнке ходили и темы бы были реальные… Или пошутил Пургин, а она за чистую монету приняла, дуреха? Хотя нет, по глазам ее видно, что не пошутил. Да она только и может, что на стол подавать. Кофе там, чай, как это секретарши делают. Только ведь секретарши еще с боссами… Нет, это исключено. Машка на такое никогда не пойдет, пока Македонский есть, у нее принципы. А может, напрасно он в Норкин уехал, может, упустил контроль? Пургин – это тебе не придурочный Степаныч, не печник-подросток.
Македонский почувствовал, как злость его сменяется обидой. Обидели Македонского, почти что оскорбили.
«Это мы еще посмотрим, – приговаривал про себя оскорбленный Македонский. – Это мы поглядим еще, какой ты, блин, администратор хренов! Это мы подождем, когда тебя, фифу такую, Пургин под зад коленом турнет. Приползешь обратно, эх, приползешь…»
Только ближе к вечеру, когда немного остыл обиженный Саша, Мария вспомнила, что бросила на чердаке свои находки.
– Саша, посмотри, что я на чердаке нашла! – Маша спустилась, прижимая к груди неловко завернутые в старый сафьян книги.
Развернула узорчатую ткань, высвободила фолианты.
– Смотрите, они же старинные? Чьи они могут быть? – радостно обратилась к присутствовавшим рядом Саше, Степанычу, Василию.
Мужчины подошли поближе, с интересом и удивлением рассматривали находки. Македонский по-хозяйски взял одну за другой в руки, переворачивал страницы. Василий словно еще больше просветлел, на лице его появилось новое, благоговейное выражение. Степаныч только громко крякнул.
– Не пойму, они, что ли? – непонятно спросил он Васю.
Вася приблизил глаза к самым страницам, прошелестевшим из рук Македонского прямо по носу, кивнул:
– Пресвятая Богородица! Они, как есть они. Я их, правда, никогда в руках не держал, но точно они. Вот подарок-то, вот праздник!
Македонский плохо понимал, о чем речь, но на всякий случай книги притянул ближе к груди.
– Голову-то убери, какой это тебе подарок! Ты, что ли, нашел?
– Фартовая ты, Мария! – только и вымолвил озадаченный Степаныч. Он-то хорошо себе представлял ценность находки в отличие от темного Македонского.
Вася поедал книги глазами, боролся с собой, чтобы не протянуть к ним руку, не дотронуться. Но не решался, боялся спугнуть.
– Да что вы в самом деле? – Маша топнула ногой. – Объясните же мне кто-нибудь!
Степаныч пояснил, голос его сел от напряжения:
– Это, Маш, старинные старообрядческие книги. Драгоценность настоящая. В них тексты молитв, правильные тексты. Таких книг почти не осталось уже, поэтому молитвы раскольники долгое время из уст в уста передавали, от руки переписывали. Отчего, как ты думаешь, твоя Гавриловна с Никодимом из-за молитв ссорятся? Из-за того, что книг почти не осталось. Эти раньше в Нозорове у Федосия хранились, но их лет уж пятнадцать как у него украли. Я тоже их не видел никогда, но слышал эту историю…
– Погоди, погоди! – Македонскому никакие посягатели на его добро были не нужны. – Это, может быть, совсем и не те книги, это, может быть, вообще ерунда какая-то. Может быть, они вообще современные. Никакого Федосия я не знаю.
– И не узнаешь, нет давно Федосия.
– Тем более. А вы оба их первый раз в жизни видите!
