Елена Михалкова - Алмазный эндшпиль
– Тогда объясни мне: что ты делаешь в этой истории? Тебе предложили уйти, но ты этим предложением отчего-то не воспользовалась. Но почему? Твоих евреев ждет печальное будущее. Кто бы ни добрался до них первым, Купцов или Хрящевский, им в любом случае не поздоровится. Но зачем тебе быть замешанной в этом? Сейчас нужно держаться как можно дальше от них, потому что они лезут в откровенную уголовщину. Ты это понимаешь?
– Понимаю.
– Тогда позвони и скажи, что ты не выйдешь на работу ни завтра, ни послезавтра – вообще больше никогда. Это единственное верное решение. Поверь мне, Майя, я знаю, кто такой Хрящевский: с ним действительно лучше не шутить. Считай, что твой Верман отныне чумной. Уходи от него.
Майя покачала головой и сильнее закуталась в одеяло.
– Я не могу.
– Почему? Он что, шантажирует тебя? Не выплачивает тебе денег?
– Не в этом дело, Антон. Все он мне выплачивает, – отмахнулась Майя.
– А в чем же тогда?
Она подумала немного, разглядывая его. В конце концов, этот человек уже столько знает, что бессмысленно наводить таинственность вокруг ее незамысловатой семейной истории.
– Наверное, нужно кое-что рассказать, чтобы ты лучше понял… – медленно начала Майя. – Тебе правда интересно?
Антон кивнул, совершенно искренне.
– Тогда слушай.
Она пристроилась поближе к нему, обхватила колени, и в ее облике появилось что-то детское.
– Меня воспитывал отец. Маму я помню, но не очень хорошо: она заболела и умерла, когда мне было три года. Ее родители хотели забрать меня к себе в Воронеж, но отец не согласился. Кстати, из-за этого вся родня с ним перессорилась – они-то считали правильным, чтобы ребенка воспитывали дедушка с бабушкой, а не одинокий мужчина. Вслух выразили ему свое неудовольствие, а втайне рассчитывали, что он образумится, отдаст меня. К тому же бабушка с дедушкой очень тосковали после смерти дочери и высказали папе, что он поступает жестоко: у них такое горе, а он даже не пытается помочь им пережить его. Вот если бы у них была маленькая девочка, о которой они могли бы заботиться, воспитывать ее – тогда другое дело.
– А что твой отец?
– Папа заявил, что не позволит затыкать родным ребенком дыры в чужом горе. Он вообще был резким человеком, а смерть мамы сильно ожесточила его. Он ее очень любил. Много лет спустя признался мне, что хотел жениться второй раз исключительно затем, чтобы у меня была мачеха – но не смог. Оказался не в силах представить кого-то на ее месте. Папа был однолюб, что казалось невероятным при его внешности: высокий, синеглазый, черноволосый. В него влюблялись женщины, писали ему удивительные признания – а он не знал, что делать с этими признаниями, смущался, мучился, даже со мной пытался советоваться, когда я подросла. Он был такой немножко неуклюжий во всем, кроме своей профессии.
– Чем он занимался?
– Он был ювелир, причем самоучка. Я любила смотреть, как он, такой большой, встрепанный, сидит над рабочим столом, и из-под его рук выходит тончайшее, нежнейшее украшение. Папа проводил со мной очень много времени: читал мне, лепил из пластилина целые города со смешными человечками, играл во все дурацкие игры, которые я придумывала…
Майя замолчала, с улыбкой глядя куда-то за спину Антона.
– А бабушка с дедушкой?
Она встрепенулась, словно он разбудил ее своим вопросом.
– Бабушка?.. Да, меня отправляли к ним на лето под Воронеж. Она и дед практически не общались с отцом, связующим звеном была только я. И его дело не считали мужским, так прямо и говорили: бабское занятие. Я огорчалась, даже плакала из-за этого. Только потом узнала, что самые известные ювелиры – мужчины.
– То есть вырастил тебя отец…
– Да. Я все это рассказываю затем, чтобы тебе было понятнее, что случилось потом. Три года назад я стала замечать, что папа хуже себя чувствует. Он храбрился, бодрился до последнего, и мне пришлось буквально силком привести его на обследование. И тут начались сложности… Мы ходили от одного врача к другому, пока наконец очередной диагност не сказал: опухоль надпочечников, но нетипичной локализации. Не буду грузить тебя медицинской терминологией… Самое главное, этот врач посоветовал клинику в Германии, специализирующуюся именно на диагностике и лечении такой болезни, и предупредил, что у нас, в России, могут возникнуть сложности с тем, чтобы точно определить заболевание. К тому времени мы с отцом уже и сами это видели. Забегая вперед, скажу, что врач оказался прав: это действительно была опухоль, и именно надпочечников.
Майя тяжело вздохнула.
– Когда я связалась с немецкой клиникой и мне назвали стоимость обследования и операции, я чуть не заплакала. У нас не было таких денег. Не было даже десятой их части. Можно было продать квартиру, но за три месяца до этого, как нарочно, выяснилось, что в нашей квартире каким-то образом оказались прописаны три человека.
– В этой?
– Да. Наверное, это послужило катализатором папиной болезни, потому что он страшно волновался и нервничал, переживал, что нас выкинут на улицу и мы останемся без своего жилья. Я успокаивала его, объясняла, что мы имеем дело с распространенным мошенничеством, но отец меня почти не слушал.
Антон нахмурился, слушая ее рассказ.
– Чем все закончилось с квартирой? – спросил он.
– Было заведено уголовное дело, нашли виновных, последовал суд, на котором дали условный срок паспортистке нашего района и еще каким-то мелким чиновникам… Но это случилось потом. А тогда мы оказались владельцами квартиры, которую не могли продать.
Одеяло сползло с ее плеча, и Белов поправил его. Она даже не заметила этого, погруженная в свои воспоминания.
– Что мне было делать, Антон? Я пошла к папиным друзьям – просить их о помощи. Пыталась занять у одного, второго, третьего… Все отказали. У папы начались сильные боли, его положили в больницу, но я видела, что лечение – симптоматическое, оно лишь облегчает на время его страдания. И тогда, наверное, от беспросветного отчаяния я пошла к тому человеку, который вовсе не был папе другом – он считался его конкурентом, и они с отцом терпеть друг друга не могли.
– Неужели к Верману?!
Майя кивнула.
– Не могу объяснить, что мной двигало – ведь казалось очевидным, что Моня откажет. Но он согласился. Помню, я смотрела на него как баран, не в силах осознать, что мне сказали «да»… Верман прекрасно знал о нашей ситуации и не мог не понимать, что нам нечем будет возвращать ему деньги. Вопрос с квартирой тогда висел в воздухе, мы фактически остались нищими, со смешными копеечными сбережениями. Но Моня все равно согласился. Я помню, как он наморщил лоб и проронил: «Пускай твой отец будет здоровым, чтобы мне было над кем посмеяться». До папы доходили шуточки Вермана, который любил позубоскалить в его адрес. Моня говорил, что русский ювелир – все равно что еврейский извозчик: смешно всем, кроме его клиентов. А папа не умел парировать, и его это задевало.
– Верман заключил с тобой договор? Что-то потребовал взамен? – уточнил Антон.
– Ничего, в том-то все и дело! Он дал денег, мы с папой оформили визы, уехали в Германию, и там его сначала обследовали, а потом, когда диагноз подтвердился, прооперировали. Операция прошла нормально, хотя восстанавливался он долго, около месяца. Когда мы вернулись в Россию, Моня был первым, кому отец позвонил.
– Так ты рассказала отцу, откуда деньги?
– Да.
– И не боялась, что он откажется…
– …взять их? Боялась, конечно! Но обмануть отца я бы не смогла. К тому времени он так измучился, что, кажется, ему было почти безразлично. Но когда мы вернулись и он позвонил Верману, я слышала, что он едва сдерживает слезы.
– А что Верман?
– Не знаю, я не стала подслушивать их разговор, а отец больше к этому не возвращался. Он был так счастлив оттого, что его больше не мучает боль, он так наслаждался каждой минутой жизни… Мы гуляли с ним во дворе под липами, он говорил о маме, о том, как они познакомились, как вместе ездили дикарями в Крым – обо всем том, что он не успел рассказать мне до болезни и, наверное, боялся, что уже не успеет. Наверстывал упущенное. И, знаешь, это время после его выздоровления – оно вспоминается как одно из самых счастливых в нашей жизни.
Майя помолчала, смяла уголок одеяла в руке и закончила:
– А через восемь месяцев папа умер.
– Подожди… – приподнялся Белов. – Как – через восемь месяцев?!
– Да. У него случился инфаркт, когда меня не было дома. В этом никто не виноват, ни врачи, ни сам папа, просто столько ему было отмерено жизни.
– Получается, что операция была зря? – не подумав, сказал Антон.
– Эта операция добавила к папиной жизни восемь счастливых месяцев, – горячо возразила Майя. – За это время я узнала о своих родителях столько, сколько не узнала за всю предыдущую жизнь. И я помню каждый день, который мы провели вместе, все прогулки до единой!
Она отвернулась от него к окну.
