Леонид Словин - Время дождей
Вскоре следователь ушел и увел понятых. Обстановка следственного изолятора их угнетала, они уходили с явным облегчением.
Сенников держал платок в руке. В аккуратно сложенном носовике был блатной шик: «Мы дома, здесь мы не на год, не на два, в отличие от фрайеров, стараемся и в тюрьме выглядеть прилично».
С Сенниковым было ясно. Признаться в совершенном преступлении он не хотел, потому что, во-первых, как рецидивист не надеялся на снисхождение и, во-вторых, оттого, что долгое время считал главными своими добродетелями упрямство и неумение идти на компромиссы. Были и иные причины. Ждать, что Сенников выведет управление на след Спрута или похищенных икон было бессмысленно. И в то же время понятно, что Сенникову иконы не нужны, в них он не разбирается.
Таков результат поверхностного анализа.
Инспектор по особо важным делам, раздумывая, прошел по кабинету. Он не решил, начать разговор или подождать, пока в треугольнике Спрут — Сенников — Нестор появятся хотя бы примерные параметры.
— Фотография моего старика была на квартире, в вещах! — заговорил Сенников, когда они остались одни. — Верите?
— А письмо?
— Письмо?
— «Признали, что нерв болит, выписывают натирания…» — процитировал Ненюков.
— Что письмо? — Похоже, Сенников и про письмо слышал впервые.
Ненюков достал репродукцию, он все еще не мог дать объяснения странным уликам.
— «Живем с бабушкой, — прочитал Сенников по складам, — никого не держим и козу убрали…» Что письмо? Тоже подбросили!
Магазин «Филателия» размещался недалеко от метро «Юго-Западная», в недавно возведенном массиве. Гонте пришлось подождать, пока крикливая особа, оставшаяся за оценщика, просматривала принесенные на комиссию марки.
— Зайдите на той неделе!
— Здесь дефект — не хватает зубца…
С удостоверением инспектора она знакомилась так же скрупулезно, безотчетно взяв в руки лупу.
Гонта уже побывал в местах обмена марками — Нескучном саду, у «Факела». Перед ним прошли работники магазинов на Ленинском проспекте, набережной Тараса Шевченко, коллекционеры, мелкие спекулянты и фарцовщики, которые не прочь заработать на непосвященных. В комиссионном магазине Гонта тоже встретил их примелькавшиеся физиономии.
— Чем могу быть полезной? — оценщица вернула удостоверение.
Гонта показал фотографию Нестора.
— Не знаете?
— Нет, — возвращая фотографию, она привычно осмотрела состояние обратной стороны.
У окошка еще стоял владелец отвергнутых марок.
— Разрешите? Я тут всех знаю.
Гонта показал снимок.
— Володя-филателист! На прошлой неделе сдал Абу-Даби!
Ситуация изменилась. Нашелся оценщик — старик в тюбетейке, в пенсне, он оказался в соседней комнате, отгороженной стопой марочных каталогов. Крикливая особа принесла извинения. Гонта записал домашний адрес Володи-филателиста, значившегося в уголовном деле как Нестор.
Через двадцать минут он уже стучался в квартиру на первом этаже старого дома напротив Белорусского вокзала.
— Вам Володю? — Открывший дверь был маленький, узкоплечий и тучный. Он сильно косил водянистыми, как у слепого, глазами. — Володи нет дома.
— Я подожду, — сказал Гонта.
Человек показал на вешалку. На вид ему было не меньше семидесяти.
Они прошли в комнату, которую можно было назвать столовой.
— Садитесь! Володя знает, что вы приедете? — хозяин квартиры навел на него водянистые большие глаза.
— Мы не успели договориться.
Мужчина кивнул.
— Но мне кажется, он вас ждал. Часто спрашивал: никто не звонил? Никто не приходил? — Когда человек сидел, узкие плечи его казались под жилетом еще уже. — Могло так быть?
— Конечно, — Гонта успел освоиться, оглядеться по сторонам.
— Вы из милиции. Не надо ничего говорить. — Он пошевелился, стараясь не потревожить огромный живот. — Когда ко мне на базу приходили молодые люди вроде вас и начинали спрашивать: «Как со складными метрами?», или, скажем: «Дверные петли вы направляли в шестой магазин?» — я говорил помощнице: «Раечка, достаньте книги, будем с божьей помощью снимать остатки…»
— Володя тоже служил на базе?
— Разве я сказал? Володя — санитар скорой психиатрической помощи… И между прочим, давно здесь не живет.
— Не живет? А его новый адрес?
— Откуда я знаю? — он откинулся в кресле.
Оставалось ждать, пока хозяин квартиры снова разговорится:
— Каждый раз у меня находили недостачу: тридцать — сорок копеек, не больше. Я привык спать спокойно. Бывало, звонит земляк-закарпатец, заведующий другой базой: «Как тебе удается уснуть? Что ты принимаешь?» — «Принимаю? Ничего. Поужинаю, беру газету — и вот уже сплю».
Гонта вооружился терпением.
— Звонит другой борбыль: «Можно оставить у тебя мои игрушки?» — «Что именно?» — «Пару обручальных колец». — «Не надо. Хочу спать спокойно…»
Он сделал короткую паузу, теперь Гонта действовал осторожнее.
— Что такое «борбыль»?
— Парикмахер, так у нас говорят, в Закарпатье.
— Впервые слышу. Володя тоже знал борбыля?
— Я познакомил их. А что?
— Ничего… Володя — ваш родственник?
— Один раз мне позвонили. «Кто?» Молодой голос: «Я должен с вами говорить». Пожалуйста…
Комната, в которой они сидели, носила следы запустения: обои отклеивались, портьеры на окнах провисли. Сбоку, над двухтумбовым письменным столом, висело несколько любительских акварелей — Гонте не удавалось их рассмотреть.
— Молодой человек вашего возраста. Мы прошли сюда, в мой кабинет. Он говорит: «Я хочу вас убить». — «Почему?» — «Вы работали завбазой, живете один, у вас должны быть деньги». Спрашиваю: «У вас нет денег?» — «Есть, но мне надо больше». — Рассказывая, человек отвел глаза в сторону. Гонта сообразил, что именно так ему удобнее видеть своего слушателя. «Имейте в виду, — я сказал, — можно работать завбазой и оставаться честным. Вы думали об этом?» Оказывается, не думал. Я поставил чай, разговорились. Сидели до часа ночи. Метро закрылось. Я сказал: «Берите подушку, ложитесь на диване…»
— Не боялись? — Гонта поднялся к акварелям.
Старик не ответил.
— Это был Володя. Недели через две он приехал снова, у меня были гости. Я познакомил их. Потом он попросился временно пожить здесь.
— Это Володя рисовал? — Гонта показал на акварели.
— Способный молодой человек, я же говорю. Но! Если ему дать базу, на которой я проработал двадцать восемь лет, он бы размотал всю скобяную галантерею, все складные метры, дверные ручки за неделю!
На акварелях была изображена одна и та же деревушка, напоминавшая Торженгский погост. За деревушкой белело тихое озеро.
— Откуда он приехал? Почему ему негде жить?
— Скажу, — кресло заскрипело. — У Володи квартира, какая нам не снилась. Отец служил начальником по строительству. В семье не хватало только птичьего молока. Но! Если ты начальник — надо работать! А если только пиры, так, во-первых, выгонят с работы, во-вторых… Что говорить! Отца накрыли на каком-то деле, срок дали. Володина мама — интересная еще молодая женщина — вышла замуж. Отчим заставлял Володю учиться. Володя не хотел, занялся марками, фарцовкой. — Он помолчал. — Вы, извините меня, лейтенант?
— Старший лейтенант.
— Я так и подумал. Вы не знакомы с Володей?
— Не знаком.
— Я сказал себе: «Старший лейтенант не знаком с Володей, но он знает, что Володи нет». — «Где же может быть Володя?» — задал я себе вопрос. И ответил: «Сидит!»
— Его вещи здесь?
— Он выехал в декабре. Здесь его шкатулка — чеки посыл-торга, пара обручальных колец… Ну и книги! Он ведь начал с марок, потом были монеты, книги. Теперь иконы.
— Я хотел бы взглянуть.
Процесс перехода в гостиную занял несколько минут, после чего бывший завбазой едва отдышался. В гостиной царило еще большее запустение. Казалось, солнечный свет никогда не попадал в нее.
— Все собираюсь начать генеральную уборку, отциклевать полы. — Старик посмотрел с грустью на свой живот. — Где я вырос, там была вода с реки и с горы. Мой отец всю жизнь пил воду с горы и никогда не болел…
Гонта вздохнул сочувственно.
Над кушеткой была прикреплена полка. Гонта переписал заглавия книг — «Уставъ общества древнерусского искусства при Московском публичном музеуме», «Книга о живописном искусстве», «Тезисы докладов Всероссийской конференции, посвященной новым исследованиям в области древнерусского искусства и итогам экспедиции музеев РСФСР». Рядом лежали аккуратно заполненные тетради с записями. Гонта заглянул наугад:
«Сопоставление цветового строя и палитры иконы выявляет характерную торжественность и нарядность колорита, своеобразные и только ему присущие характерные приемы и системы в изображении лиц и отдельных деталей одежды».
