Дональд Стэнвуд - Седьмой лимузин
Джулиан Сполдинг с улыбкой понаблюдал за резвящимися детьми, а затем повернулся ко мне. Он заговорил — но о чем? Даже не могу вспомнить. Что-то насчет того, что малыш похож на Джона, когда тот был таким же маленьким. И как раз в это мгновенье сердитый комар прожужжал в аккурат возле моего правого уха. Я машинально вскинул руку прогнать его. Он меня не ужалил, но, казалось, весь воздух внезапно наполнился смертельной опасностью.
Мать малыша закричала первой. Звук ее голоса заставил нас с Джулианом повернуться. Молодая женщина вместе с мужем стремительно пересекли площадку, затем опустились на колени возле своего ребенка. Правая ручонка у него была залита кровью. Красные солнечные очки валялись на земле, перепуганные чайки, снявшись с места, разлетелись во все стороны.
Чета индусов и две девочки из числа герл-скаутов, разинув рот, застыли на месте. Затем бросились на помощь. Реакция Джулиана оказалась еще более медленной. Где-то вдали, за спиной, я услышал хлопок. Такой, словно меня ударили по плечу. Мы оба посмотрели в ту сторону, где высился отель, а потом обменялись взглядом, подобным прощанию двух соседей по креслам в терпящем крушение самолете.
По наитию я потянулся к старику. Голова Джулиана Сполдинга внезапно взорвалась ало-белыми брызгами, разлетевшимися во все стороны. Как на поле сражения, в фильме ужасов и на далласской улице с Джоном Кеннеди одновременно. В лицо мне полетела светлая и теплая влага. Руки и ноги Сполдинга судорожно задергались, его сбросило со скамейки. Последняя чудовищная дрожь, по-прежнему безмолвная. Пустая шелуха — пустая и сморщенная (так выглядела сейчас его голова) — все так же увенчивалась шляпой. Шнурок на одном из башмаков развязался. У меня возникла безумная мысль наклониться и завязать его.
Должно быть, прошло какое-то время, хотя я по-прежнему стоял здесь как вкопанный, отказываясь поверить собственным глазам. Но я уже попал в убийственные челюсти реальности — и они сходились на мне все крепче и крепче. Где-то далеко, на асфальтовой площадке, простирающейся, казалось, до самого горизонта, туристы, как в замедленной киносъемке, расступались, исчезая из моего поля зрения.
Воздушный шар девочки одиноко и призрачно реял над храмом, затем полетел куда-то еще выше. Шел ли я шагом? Бежал ли бегом? Понятия «быстро» и «медленно» утратили для меня малейшее значение. Мне было известно только одно: я попал в нулевое пространство, из которого надо было каким-то образом выйти. Старик, скамейка, фонтан — все обстоятельства его гибели раз за разом прокручивались передо мной, как в монтажной.
Главные ворота придвинулись ближе, но шум у меня за спиной по-прежнему звучал, будто рядом. Голоса, зовущие на помощь, и другие, взывающие к Господу, умоляющие, чтобы пуля прошла мимо них.
Машины неслись туда и сюда по улице, которую я пересек в тени отеля «Юта». Бип, боп. Бип, боп. Полицейская сирена… неизвестно где. Как и в случае с Элио. Я смахнул со лба налипшую прядь, невольно обратив внимание на залитые кровью пальцы. Полиция. Кто-то, должно быть, вызвал полицию.
Портье все понял с первого взгляда. Я начал было что-то объяснять ему, но он, едва бросив взгляд на мое искаженное ужасом лицо, потянулся к служебному телефону. В вестибюле вокруг меня внезапно образовалась пустота.
Кровавый туман застилал мне глаза. Я снял очки и протер их рукавом. Кондиционированный воздух не должен был, казалось бы, ничем пахнуть — и все же от моих волос несло чем-то кислым и тошнотворным. Внезапно я почувствовал себя совершенно больным.
Портье вернулся в компании мужчины, сложенного, как лесоруб. Мистер Броновски, гостиничный детектив. Он сразу же взялся за меня со всей ретивостью. Полиция? Не беспокойтесь, мистер Эшер, она уже выехала. Какой у вас номер комнаты? 623? Давайте поднимемся, я помогу вам привести себя в порядок.
Пока мы поднимались на шестой этаж, я стоял в кабине лифта, вцепившись в поручни. То ли детектив Броновски помалкивал, то ли я пропускал его слова мимо ушей. В углу кабины под нелепым углом висело зеркало. Чтобы отличать в нем овец от волков, нелепо промелькнуло у меня в голове. Мое отражение — в технике «щучьего глаза» — беспристрастно свидетельствовало о том, что на груди у меня тонкая струйка крови. Я не замечал ее раньше и даже сейчас, в момент обнаружения, не придал ей никакого значения.
Четвертый… пятый… шестой… Мы вышли из лифта, и пошли по коридору к 623-му номеру, мои ноги шли сами по себе, переставляли себя где-то далеко внизу. Броновски завозился со служебным ключом. Поглядел на меня и замер. Я проследил за направлением его взгляда. Полоска у меня на груди стала заметно больше. Мы оба наклонили голову, чтобы рассмотреть ее получше, и с моей стороны это оказалось крайне необдуманным движением. Горячая влага брызнула во все стороны.
Ох! — вот и все, что я сумел произнести, стоя здесь и наблюдая за происходящим. Выглядело это так, словно я опрокинул на рубашку тарелку томатного супа. И тут я начал терять сознание, наступавшая тьма оказалась не черной, а буровато-коричневой, и наступала она, вернее, подступала, откуда-то из-за ушей. И стремилась вперед. Броновски успел поймать меня за руки. С вами все будет в порядке, — вроде бы произнес он. — Только не пытайтесь разговаривать.
Я бессильно привалился к стене. Как это ни странно, я уже не раз мысленно репетировал свою смерть. Оставьте меня, сержант, и продолжайте свое дело. Со мной все кончено. Привет Максу Штайнеру и певцам из «Амврозии», а я свожу последние счеты с жизнью.
Я был в состоянии не ударить в грязь лицом. Я был подготовлен к смерти, по крайней мере, мне так казалось. Но чего же ждать теперь, когда кураж покидает меня с каждым мгновеньем и уже подступает пустота? Больше всего я боялся боли, но ее-то как раз сейчас и не чувствовал.
Броновски не отходил от меня, подбадривал. С призрачной ухмылкой на устах он отпер дверь и широко распахнул ее.
В моем номере находился человек. Мужчина. Я увидел его из-за плеча у Броновски. Человек находился спиной ко мне, «№ 19» значилось на его оранжево-черной куртке. Его ноги болтались в нескольких футах над ковром, медленно изворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Рядом с ним, валялось перевернутое кресло. Шею обвил шнур, другой конец которого оказался обмотан вокруг потолочной лампы.
Броновски действовал быстро. Куда быстрее, чем я бы на его месте даже в своей лучшей форме. Он не стал тратить времени на то, чтобы разрезать шнур. Вместо этого он встал на кресло и ухватился за лампу. Потянул ее раз. Потом другой. Провода и пластик затрещали, потом порвались. Что там заорал мне Броновски? Я не понял. Я обнаружил, что вползаю в номер, пока детектив переносил повешенного на постель.
Ковер на ощупь показался изготовленным из крупы. Прислонившись к переносному телевизору, я увидел винтовку с телескопическим прицелом, приставленную к подоконнику. На первый взгляд она показалась на диво маленькой, показалась фрагментом из документального фильма про Ли Харви Освальда. Невольно рассмеявшись, я взял ее в руки, кому-то же надо было сделать это.
Броновски стоял спиной ко мне; наклонившись над телом, он развязывал сдавившую шею петлю. Лицо лежащего на мгновение попалось мне на глаза, прежде чем Броновский, сдавив ноздри, принялся делать искусственное дыхание рот-в-рот.
Может быть, мой отец был все-таки прав. Когда мама не вертелась поблизости, он подходил к моей постели и принимался рассказывать о том, что Бога нет. Так что, малыш, держи ухо востро. Молись Золотому тельцу или Серебряному Слону или Яхве, только не этой нелепой Троице. Ну, а нужны ли были теперь какие-нибудь дополнительные доказательства? На меня обрушились два удара подряд, Элио Чезале и Джулиан Сполдинг, а теперь — двум разам не бывать, третьего не миновать — дала о себе знать и зловещая Троица. Бородатый Старый Негодяй не только вел со мною нечистую игру, он выкидывал и явно мелодраматические номера.
На полу мне было так спокойно. И я предался этому ощущению. Но потом услышал сдавленный стон. Затем кашель.
— Кажется, ублюдок не сдох, — в изнеможении пробормотал Броновски, прежде чем, повернувшись ко мне, уже формально сообщить о том, что у Теда Чезале восстановилось дыхание.
Глава одиннадцатая
Больница Святого Креста в эти ранние утренние часы пребывала разве что не в коматозном состоянии, ее системы жизнеобеспечения функционировали хоть и надежно, но на низком энергетическом уровне, как автоматическим регулятор скорости космоплана в ходе затяжного межзвездного перелета.
Я уже научился распознавать звуки в моем новом доме, в особенности, когда они угасали и возникали вновь. И прежде всего жужжание сдвоенного осциллографа над головой у меня и у мистера Эрнесто Моралеса, соседа по палате, уцелевшего (только чудом) в результате автокатастрофы. Блип-блип. Выходит, и Эрнесто, и я по-прежнему живы.
