Анна Данилова - Издержки богемной жизни
Оля, покраснев от унижения, закрыла глаза и кивнула головой – она все поняла…
21
– Знаешь, я долго молчал, делая вид, что у нас все хорошо, и я, в принципе, согласен с тем, что ты помогаешь следствию. На самом же деле я не знаю, куда мне деваться и как себя вести, чтобы ты поняла, насколько все это смешно и нелепо. – Марк всплеснул руками и застонал, вцепившись пальцами в свои волосы. – Да, у нас сейчас не все в порядке в семье, у нас разладились отношения, ты никак не можешь простить мне той измены, которой никогда не было и которую ты сама придумала. Но сейчас я говорю с тобой так, словно у нас с тобой ничего не произошло, то есть словно мы не находимся на грани развода… просто, как Марк говорит своей Маргарите…
Рита стояла в передней, она только что вернулась от Оли Барсовой, уставшая, во всем и так, без этих жестоких слов Марка, сомневающаяся; сумочка выпала из рук на пол, слезы покатились из глаз, волосы зашевелились на голове от услышанного, и главным были слова о разводе. Все кончено! Они никогда больше не будут любить друг друга. Все безвозвратно потеряно для них обоих. Марк никогда больше не прижмет к себе Риту, а она не обнимет Марка. Они потеряли друг друга. И где? В жаркой, душной Москве, где все было таким чужим, таким безысходным… Они находились в чужой квартире, в чужой прихожей, и так много всего навалилось чужого, что они и сами тоже стали чужими – и друг другу, и самим себе.
– Марк… Я не знала, что ты так ненавидишь меня, – она проглотила слезы, всхлипнула, подняла сумочку и достала платок. – И давно это с тобой?
– Я не ненавижу тебя. Не в этом дело! Просто тебя окружают настоящие профессионалы, отлично знающие свое дело. А ты? Что делаешь среди них ты? Думаешь, я ослеп и ничего не вижу, не понимаю, что ты просто хочешь быть среди мужчин, ты постоянно ловишь на себе их взгляды, мысленно ты уже давно изменила мне – и с Пашкой, и с этим… Зиминым? Ты хочешь изменить мне, но у тебя пока что это не получается. И знаешь, почему?
С Марка градом катился пот, он смотрел вытаращенными, страшными глазами на Риту и не походил на себя. Дрожащими руками он нервно то ерошил волосы на голове, то приглаживал их, словно не зная, что с ними делать. На кончике его носа сверкала капля пота, как слеза. Он достал большой платок и промокнул им все лицо.
– Марк, ты ревнуешь меня?
– Нет. Просто я никому не позволю унижать меня! Пашка уже признался тебе в любви. Напился и признался. А разве не ты спровоцировала его на это? Разве не ты всем своим поведением позволила ему расслабиться настолько, что он, бедолага, совсем забылся! Да он по тебе с ума сходит!
– Что ты хочешь? Чтобы я уехала?
– Нет. Уеду я. Немедленно! Сию минуту! А ты можешь оставаться. Вроде ты ведешь расследование, занимаешься важным делом, а на самом деле ты рано или поздно окажешься с ним в одной постели. А утром будешь печь ему блины, мать твою!
– Как в кино, – сказала она тихо и улыбнулась.
– Что как в кино?
– Лифт. Слышишь? Это Паша вернулся. Сейчас он войдет сюда, как раз в ту минуту, когда мы говорим о нем. Как бывает в кино. Мне бы не хотелось, чтобы он опять увидел, как мы ссоримся. Уезжай, если тебе так хочется. А я останусь еще ненадолго. Думаю, дело скоро будет раскрыто.
Раздался звонок. Рита открыла дверь и увидела на пороге двух мужчин: Павла и еще одного, высокого симпатичного старика в светлом льняном мятом костюме.
– Знакомьтесь, господа, это Михаил Дмитриевич Белозеров. Миша, знакомься, эта прелестная женщина и есть Маргарита Орлова.
– Рад, очень рад, что вы все же дождались меня и не уехали. Я знаю, что в Москве жарко, тут невозможно жить и, тем более, кого-то ждать, непонятно зачем. Но вы дождались, и я ужасно благодарен вам.
У него был приятный низкий голос, манеры светского льва, подстриженные ежиком короткие серебристые волосы, огромные голубые глаза и крупный, мягкий, словно набитый сливами, нос. (Однажды в разговоре о носах одна приятельница научила Риту определять армянский нос: если тебе кажется, что он висит, как слива, значит, это армянский нос). Вот такие глупости полезли в голову, когда она рассматривала этого маршана[1] – путешественника с внимательными, умными глазами опытного оценщика всего прекрасного.
– Я вам так скажу, господин Белозеров, – на одной ноте, бесстрастно проговорила Рита, чувствуя, что не может сдержаться, ей просто необходимо разрушить уже все до конца, разорвать все нити, связывающие ее с Москвой и обязательствами, которые у нее были перед Смирновым и перед самой собой. – Мой муж, Марк, выслал фотографии моих работ без моего разрешения. У меня есть постоянные покупатели за границей: в Германии, Голландии, Бельгии, Франции. Но я даже им еще не показывала их, поскольку не решила, что мне с ними делать. Возможно, я украсила бы ими свою кухню в загородном доме.
– Рита, давайте пройдем в комнату, что ли, – мягко предложил Павел, оценивший обстановку с порога, но не почувствовавший, однако, никакого смущения перед своим долгожданным гостем за столь неожиданное и дерзкое поведение Маргариты. Он, казалось, одним своим голосом был способен успокоить временно враждующие стороны, то есть увязших в семейном кризисе супругов. – Миша, хочешь холодного пива?
Михаил, проходя мимо окаменевшей Риты и обдавая ее крепким ароматом хорошего дорогого одеколона, легонько и так, чтобы никто не заметил, ущипнул ее за локоть. Она резко повернулась и встретила плутоватый мальчишеский взгляд. Вот это да! Вот это перекупщик! Меньше всего ей представлялся именно такой тип мужчины. Прежде она встречала сухих, со злыми глазами, довольно-таки наглых и жадных представителей этой профессии. Конечно, и с такими фривольными и свободными манерами этот Белозеров мог быть и алчным, и наглым, но пока что он производил на нее впечатление приятного, склонного пошутить и подурачиться, уверенного в себе, а потому спокойного мужчины.
– Между прочим, сколько я знаю художников, и все говорят одно и то же: мол, я не собираюсь пока что продавать свои работы, мне они дороги, и все в таком духе, – продолжил тем не менее поднятую Ритой тему Белозеров, усаживаясь в глубокое кресло и принимая из рук Паши бокал. – И не скажу, что они кокетничают или набивают себе цену. Нет, эти работы действительно им дороги. И тогда я начинаю им объяснять, что далеко не каждый день им будут делать выгодные предложения, а потому нечего сидеть в обнимку со своими работами, их надо отпустить на волю, продать, чтобы потом, почувствовав некую пустоту внутри себя и жажду творить, они могли бы приняться за что-то новое. Как видите, все просто. Что же касается ваших работ, Рита…
Рита, понимая, что она не может вечно стоять в этой прихожей, тоже прошла в комнату и села в другое кресло. Перед ней появился бокал с шампанским. Марк же, стоя возле стола, пил маленькими глотками виски. Паша заметался между кухней и комнатой, накрывая журнальный столик. Вскоре появилась закуска: колбаса, сыр, остатки грибного и рыбного салатов, кусочки подсохшего пирога с капустой, маринованная семга.
– Что же касается ваших работ, Рита, поверьте, они попадут в хорошие руки. Один мой друг – он живет в Москве, коллекционер, – готов купить их у вас. Но прежде, само собой разумеется, мы должны приехать в Саратов, в вашу мастерскую, и взглянуть на них. Мы могли бы отправиться туда вместе с вами уже завтра.
– Нет-нет! У меня здесь есть кое-какие дела, мне хотелось бы их закончить, – поспешила сообщить она, увидев боковым зрением, как напрягся Марк. Он залпом допил виски. – А вот мой муж – он с удовольствием покажет вам мои работы. Если хотите, можете отправиться туда прямо сегодня, в полночь отходит последний поезд, следующий через Саратов. Кажется, Астраханский.
– Рита, вы удивляете меня, – широко улыбнулся Белозеров. – То вы не собираетесь продавать свои картины, то готовы расстаться с ними немедленно. Вы, художники, непредсказуемые люди, но вам все прощается. Я чувствую, вы сегодня не в духе. И я знаю, почему.
– И почему же? – скандальным голосом спросила она.
– Виной этому – жара. Поверьте мне! Сейчас все не в себе. Чтобы вы немного пришли в себя, мы могли бы прямо сейчас отправиться ко мне, за город, у меня есть бассейн. Мы могли бы провести там вечер, ночь и целый день, а вечером все вместе отправились бы в Саратов. Как вам мое предложение, Марк?
На этот раз он обратился к Марку.
– Бассейн – это отлично.
– Вот вы и поезжайте, а я останусь здесь. Одна. Говорю же, у меня дела. И еще… извините меня за этот тон.
Она не хотела извиняться – никогда и ни перед кем, но все же сделала это. Ей стало стыдно, что она демонстрирует перед чужими людьми свое душевное состояние. И надо же было такому случиться, что в самый тяжелый период своей жизни она оказалась не дома, а среди посторонних людей, и теперь еще ей приходится извиняться!
– Ты действительно хочешь остаться здесь одна? – спросил Марк, подходя к ней и пытаясь заглянуть в ее лицо. – Это правда?
