Дик Фрэнсис - Ноздря в ноздрю
Почему-то, когда я облачал свои мысли в слова, они становились более убедительными. Однако я все еще чувствовал, что власти отметут мою версию, найдя ее слишком уж вычурной. Но, с другой стороны, не смотрелась она более вычурной, чем организация ближневосточной террористической группой взрыва бомбы на ипподроме Ньюмаркета с целью ликвидации арабского принца.
Полностью я, конечно, в это не верил, но, если мое предположение, что гостей на обеде отравили, чтобы кто-то не смог прийти на ленч, соответствовало действительности, тогда бомбой взорвали именно тех, кого и намечали. Но чем «Делафилд индастрис» не угодила кому-то, да еще до такой степени, что их десант в Англию решили взорвать в знаменательный для компании день? Кто хотел убить или покалечить Элизабет Дженнингс или Брайана и Джун Уолтерс и почему? А может, реальной целью были Ролф Шуман, Мэри-Лу Фордэм и остальные американцы?
Я знал, что «Делафилд индастрис» производит тракторы и комбайны, но чем еще они занимались? Я решил с утра поискать в Интернете информацию и о компании, и о Ролфе Шумане.
Привалившись к спинке, я переключился мыслями на более приятное, вроде концерта в «Кадогэн-Холл», назначенного на четверг, двумя неделями позже. По правде говоря, я не считал себя большим любителем классической музыки, но с огромным удовольствием выслушал бы всю программу, предвкушая последующий обед с Каролиной. От одной мысли об этом мои губы изогнулись в улыбке, хотя пятнадцать дней без Каролины казались мне очень уж долгим сроком. Я даже подумал, а не удастся ли мне выманить ее в Ньюмаркет раньше, скажем, завтра.
Поезд прибыл на станцию Кембридж в двадцать пять минут второго. Как и обычно в столь поздний час, мне пришлось приложить немало усилий, чтобы не заснуть, иначе поезд увез бы меня в Кингс-Линн или куда-то еще.
Автомобиль я оставил на стоянке у станции, как делал всегда, уезжая в Лондон. В пять вечера мне с трудом удалось найти свободное место, но теперь мой старенький «Гольф» дожидался меня в дальнем конце стоянки в гордом одиночестве. За вечер я выпил лишь полбутылки вина, при этом съел плотный обед, завершив его чашкой кофе. Прошло чуть ли не три часа с того момента, как мы с Каролиной допили вино и расстались, вот я и полагал, что могу сесть за руль, не подвергая угрозе ни себя, ни окружающих.
Я несколько удивился, обнаружив, что автомобиль не заперт. Более того, водительскую дверцу даже не захлопнули. Я не помнил, чтобы оставил «Гольф», не заперев его, но, с другой стороны, такое в прошлом случалось. Да и дверной замок после стольких лет эксплуатации барахлил. И требовалось сильно хлопнуть дверцей, чтобы он закрылся. В мастерской мне не раз и не два предлагали поменять замок, но я всегда отказывайся, говоря, что новый замок будет стоить чуть меньше, чем дадут за весь автомобиль.
Я обошел «Гольф». Осмотрел колеса, убедился, что ни одно не спущено. Опустился на четвереньки и заглянул под днище. Ничего. Даже открыл капот и глянул на двигатель. Я, конечно, не знал, как выглядит бомба, и мои шансы что-то заметить не следовало оценивать высоко, но вроде бы никаких подозрительных предметов, подсоединенных к электрическим проводам автомобиля, я не увидел. Может, я становился параноиком? Причину, конечно же, следовало искать во всех этих версиях с отравлением и взрывом. Однако сердце в груди определенно билось сильнее, чем обычно, когда я повернул ключ зажигания.
Двигатель тут же ожил, как и положено. Я придавил педаль газа, он взревел, но внутри ничего не ударялось и не щелкало. Я покрутил руль и опять не заметил ничего необычного. Проехал чуть вперед, резко нажал на педаль тормоза. Автомобиль остановился как вкопанный. Я сделал несколько кругов по площадке, по и против часовой стрелки, энергично вращая руль. На все мои телодвижения «Гольф» реагировал должным образом. «Я действительно параноик», — сказал я себе и поехал домой, куда добрался безо всяких приключений, хотя по пути, на прямых участках дороги, неоднократно проверял тормоза, с силой нажимая на педаль.
* * *В эту, еще одну беспокойную ночь ноги Мэри-Лу Фордэм, точнее Мэри-Лу без ног, неоднократно появлялись из моего подсознания. Конечно, думал я, моему мозгу следовало бы контролировать ситуацию. Конечно, он должен понимать, что меня нужно будить в самом начале кошмарного сна. Но всякий раз эпизод прокручивался от начала и до конца, после чего я просыпался весь в поту, перепуганный насмерть, с часто бьющимся сердцем. И пусть я уже начал забывать лицо Мэри-Лу, ее безногое тело по- прежнему повергало меня в дикий ужас.
Я пытался проигнорировать кошмары, поворачиваясь на другой бок и стараясь вновь заснуть в надежде увидеть что-то более приятное, скажем, Каролину в своих объятьях, но продолжал бодрствовать, пока не снижался уровень адреналина в крови, наконец засыпал, но лишь для того, чтобы вновь попасть в самое начало кошмара. Такой сон не нес с собой отдыха, только еще больше выматывал.
* * *Среда, когда она наконец наступила, принесла с собой чудесное майское утро, какими иной раз радует нас равнинная Восточная Англия: безоблачное синее небо и удивительная прозрачность воздуха. Из окна моей спальни я мог видеть белую арочную крышу трибуны «Тысячелетие» на ипподроме, и в ярком солнечном свете она словно выросла в размерах и приблизилась.
«Если бы жизнь была такой ясной», — подумал я.
Зазвонил мобильник.
— Алло. — Я надеялся, что это Каролина, но такого просто быть не могло, потому что она не знала мой номер.
— Макс, это Сюзанна Миллер. Боюсь, у меня плохие новости. Этим утром я получила письмо из окружного совета Форест-Хит, в котором сообщается об их намерении выдвинуть против нас обвинения по статье семь Закона о качестве пищевой продукции от 1990 года.
«Черт, — подумал я, — если они собираются дернуть в суд компанию, которая осуществляла только общий контроль, они, конечно, выдвинут обвинения и против шеф-повара».
— Они сказали, кого именно собираются привлечь к ответственности?
— Всех, — ответила она. — И меня лично, и компанию. Есть даже письмо для мистера Макса Мортона. Пришло на адрес ипподрома, с тем чтобы мы передали его тебе.
Черт! Скорее всего, еще одно письмо ждало меня в «Торбе».
— И что написано в твоем письме?
Она его зачитала. Ничего хорошего я не услышал.
— Мое письмо наверняка идентично твоему, — предположил я. — Если хочешь, я за ним заеду.
— Да, пожалуйста. Послушай, Макс, ответственность за еду полностью лежала на тебе, и мне придется сказать об этом. Я отвечала только за организацию. Я не могу допустить, чтобы меня обвинили в приготовлении опасной для здоровья пищи, особенно теперь, когда до выхода на пенсию осталось несколько месяцев. Я не могу из-за этого лишиться пенсии. — Она расплакалась.
— Сюзанна, — я пытался говорить как можно спокойнее, чтобы и она пришла в себя, — я это знаю, ты это знаешь, Анджела Милн из совета Кембриджшира это знает. Если кого-то в чем-то и обвинят, так это меня. Понимаешь?
— Да, благодарю. — Она всхлипнула.
— Но, Сюзанна, мне нужна твоя помощь. Во-первых, более полный список приглашенных на обед и фамилии тех твоих сотрудников, которые мне помогали. Во-вторых, фамилии приглашенных в ложи «Делафилд» в день скачки «2000 гиней». Если ты мне все это достанешь, я с радостью скажу, что к еде на том обеде ты не имеешь никакого отношения.
— Но я действительно не имею, — заголосила она.
— Я это знаю. Так и скажу. Но достань мне списки.
— Я постараюсь.
— Приложи максимум усилий. — И я отключил мобильник.
Тут же перезвонил в отдел новостей «Кембридж ивнинг ньюс» и попросил соединить меня с миссис Хардинг.
— Привет, — поздоровалась она. — Проверяете, собираюсь ли я прийти на обед в ваш ресторан?
— Отчасти. А также хочу сообщить вам кое-какие новости, прежде чем вы узнаете их от кого-то еще.
— Какие новости? — Она навострила уши, сразу сработал журналистский инстинкт.
— Местные контролирующие органы обвиняют меня в том, что я накормил людей едой, опасной для здоровья. — Говорить я старался сухо и бесстрастно.
— Правда? И у вас есть что сказать по этому поводу?
— Никто мой ответ не напечатает без предупреждения, что маленьким детям показывать его нельзя.
— Почему вы мне все это рассказываете?
— Я исходил из того, что вы все равно узнаете, и подумал, что лучше самому во всем признаться и остаться с чистой совестью.
— Чистой, как ваша кухня.
— Спасибо вам. Я воспринимаю эти слова как комплимент и считаю, что вы на моей стороне.
— Я бы так не сказала. Мое дело — продавать газеты, и я не знаю, на какой оказываюсь стороне, пока не становится ясно, куда дует ветер.
— Это не укладывается ни в какие рамки. Разве у вас нет моральных принципов?
