Светлана Успенская - Голая правда
Конечно, он хотел. Сначала хотел, потому что был в нее влюблен. Дух захватывало от перспектив, которые она разворачивала перед ним, рисуя будущее крупными сочными мазками розовых и голубых тонов. Но позже, на излете их отношений, в минуты, когда плохое настроение овладевало им и хотелось поныть, выплеснуть накопившееся раздражение на мнимые или настоящие неудачи, на неприятности, сыплющиеся как из рога изобилия, он говорил ноющим тоном, страстно желая услышать опровержение своим словам.
— Да, тебе хорошо рассуждать, — с легким оттенком милой капризности канючил Владик. — Ты уже, конечно, на коне. Все у тебя есть, все у тебя схвачено, все тебя знают, а я… Кто я? Твой любовник? Третьеразрядный комедиант? Мне этого мало…
Стараясь не дрогнуть уголком рта в насмешливой улыбке, Евгения деланно удивлялась, внутренне довольная его неуверенностью в себе и внезапно вспыхнувшей страстью к самоунижению:
— Чего ты хочешь, дорогой? Раз-два — и вылезти в дамки? Не-ет, так не бывает… Надо потолкаться локтями, побороться за место под солнцем! А ты хочешь, ничего не делая, получить дивиденды с мертвого еврея. Ты считаешь, я за свои красивые глазки все это имею? — Она обвела рукой только что отремонтированные и заново обставленные покои. — Кем бы я была сейчас, если бы надеялась на то, что мне принесут все на блюдечке с голубой каемочкой? Вечно беременной мамашей, гоняющей с сумками в поисках дешевой рыбы и выклянчивающей милостей у худрука? Нет, милый, я сразу поняла, что не хочу для себя такой доли. И тебе советую не желать ее даже во имя мифического благородства.
— Что делать? — деланно стонал Владик, зарываясь лицом в душистые складки ее платья. — До чего же тошно жить!
— Каждый человек, а тем более в искусстве, нуждается в стартовом пинке. У меня такой пинок был, не скрою. Ты знаешь, кого я имею в виду, — намекнула она на известного актера Кабакова, чьей пассией ее долгое время считали. — Лишь немногие обходятся без поддержки и пробиваются сами, — продолжала философствовать Евгения, откинувшись на спинку дивана, устремив стального цвета с темным ободком глаза куда-то вдаль. Ее рука с голубоватыми прожилками меланхолически перебирала волосы Владика.
«Гладит, как своего кота. — Обидное сравнение внезапно пришло на ум, и он неожиданно разозлился. — Легко ей рассуждать, сытой и ухоженной, получала бы она мои двести тридцать тысяч, посмотрел бы я, как она запела…»
— Но ты можешь не волноваться, — со смешком, в котором проскальзывало едва уловимое ехидство, продолжала она. — Уж я-то позабочусь о том, чтобы обеспечить тебя хорошим стартовым пинком!
И она расхохоталась во все горло, а Владик не отважился ей возразить.
Примерно в то же время он понял, что перестал во всем и полностью доверять своей влиятельной подруге. Ссориться с ней было опасно, противоречить — себе дороже, и Владик, желая обеспечить себе «запасной аэродром», начал исподтишка действовать за ее спиной.
К тому же Евгения, по забывчивости или сознательно, не спешила выполнять обещания относительно карьеры своего друга. Скорее всего, ей было просто выгоднее и спокойнее держать при себе неуверенного, робкого юношу, которым можно вертеть, как ее душеньке угодно, — гораздо выгоднее, чем иметь дело с человеком, чья сила вышла бы из-под ее контроля. Владик ждал, ждал, перестал ждать; кроме немногих подачек и услуг, он не видел от нее ничего, что напоминало бы обещанную стартовую поддержку.
Тогда, трезво оценивая шансы на успех и размеры своего скромного таланта, он понял, что, пожалуй, кинозвездой ему не стать, очень уж многие рвутся на артистический Олимп, а будущее себе обеспечить не помешает. И, придя к такому, неутешительному выводу, он решил втихомолку обеспечить себе сносное будущее, материальная основа которого не зависела бы от прихоти капризной Фортуны и зижделась на вещах более основательных, чем эфемерные приманки славы и таланта. Он решил выгодно жениться. Естественно, не на Евгении Викторовне — на то, что она снизойдет до него, невозможно было надеяться, да и находиться под жестким прессингом ее властного характера всю оставшуюся жизнь ему не очень-то улыбалось.
А что оставалось делать? Связей в жестком иерархическом мире искусств у него нет. Да и откуда им взяться, если мама Владика — научный работник, а папа-инженер погиб давным-давно в автомобильной катастрофе. Надежды на Шиловскую оправдывались мало, друзья Владика были такие же, как и он, актеры погорелого театра и пробавлялись случайными заработками на стороне.
Осуществление владиковской мечты пришло к нему в лице юной девицы почти двухметрового роста, с задорным курносым носиком и буйной шапкой кудрей, скучавшей за стойкой ночного бара в ожидании, когда ее подруга наобнимается в танце со своим только что приобретенным кавалером. Они как-то нечаянно оказались рядом, а потом, обменявшись беглыми взглядами, заговорили, перекрикивая стодецибеловую музыку. И, поскольку Владик был не нахален и вообще довольно мил, они скрепили едва завязавшееся знакомство ликером «Мертвая голова» — одним словом, «встретились два одиночества».
Знакомясь с девушкой, Владик ни на что не надеялся и ни на что не рассчитывал, разве что на легкий пересып на квартире у милой девчонки, чье круглое лицо то и дело вспыхивало застенчивым румянцем, но после первого же разговора по душам резко переменил намерения. Девушка (ее звали Таня) случайно обмолвилась с заговорщическим видом, что ей еле-еле удалось сбежать от надоедливых телохранителей, и ей сейчас замечательно здорово оттого, что за ней никто не следит. Владик навострил уши.
Кто она такая, что ее оберегают как зеницу ока от потенциальных покусителей? Задать прямой вопрос он не решился. На первых порах он не решался и на прямолинейные действия в направлении более тесного интимного знакомства.
Они гуляли по ночной Москве, и огни реклам освещали неоновым светом греческий профиль Владика, читающего монологи из Шекспира, заученные еще в училище. Владик декламировал с надрывом, свойственным всем плохим чтецам, но на Таню его искусство произвело сильное впечатление. Во-первых, этот вдохновенный юноша был едва ли не первым, кто не стал после первого приветствия лезть ей под юбку, а во-вторых, он был так начитан! Они договорились встретиться через несколько дней.
Во время второго свидания Владик придерживался той же тактики осторожного ухаживания, которая, по-видимому, стала приносить ощутимые плоды. Из обрывков фраз, брошенных новой приятельницей по поводу своей семьи, он уловил, что ее отец или банкир, или что-то в этом роде, а сама она учится в МГИМО на третьем курсе и надеется на очень хорошее место где-то во Внешторге.
Эта девушка казалась пределом его мечтаний. Счастье само плыло в руки. Надо было только не мешать госпоже Фортуне катить свое колесо в его сторону.
Вскоре талантливый, но пока безвестный актер Владик Пансков был допущен в святая святых — в семью Дачевских, где его приняли очень мило, но с едва ощущаемой прохладцей.
Семейное гнездо — огромный дом — произвело на неискушенного юношу большое впечатление. Здесь все было создано на века: дубовые перила, отполированные искусными столярами, легкая вязь чугунных решеток на окнах, массивная деревянная мебель прошлого века, придававшая стильному дому благородный душок аристократизма, — все это носило отпечаток респектабельности, основательности и, естественно, непоколебимого материального благосостояния.
«Я буду здесь жить», — решил для себя юный искатель удачи и стал работать в этом направлении, пока вслепую, как крот роет нору, ориентируясь по магнитным полюсам Земли. Владик интуитивно чувствовал, чего не хватает этой семье скоробогачей, которые, разбогатев сравнительно недавно, еще не забыли вкуса стояния в очередях, еще не забыли, как тяжело добывается первый миллион, но уже считают себя белой костью, новорожденной аристократией.
Им не хватало именно того, что он чувствовал в себе: тонкости натуры, свойственной лишь потомственной интеллигенции, к коей Владик смело себя причислял. Шестое чувство говорило ему: его могут принять в эту семью, если он будет играть по правилам. И он готов был играть, несмотря на то что их правила были ему пока неизвестны.
Ради достижения цели, известной пока лишь ему одному, Владик старательно создавал себе имидж глубоко порядочного человека, которого не прельщает богемная жизнь и для которого радости семейного очага превыше всего. Он и правда верил в то, что проповедовал, — он играл эту роль так глубоко и удачно, с таким искренним чувством, что даже сам себе верил.
Мама Тани, моложавая женщина с морщинистыми руками и тщательно закрашенной сединой, одобрительно кивала. Ей нравился скромный юноша с правильными взглядами на жизнь.
— В каком театре вы работаете? В каких ролях играете? — Вопросы сыпались как из рога изобилия.
