Анатолий Манаков - Блуд на Руси
Прогресс сказывается и в том, что экспертами, кроме боярынь,, каких мы видели в этой роли при царе Михаиле, выступают ещё и бояре, и даже особо командированный иноземный врач. Так именно была избрана первая жена Милославская, та самая, которая подарила царю 14 душ детей: шесть сыновей и восемь дочерей.
После смерти Милославской, Алексей, как известно, женился на Нарышкиной, и здесь, в этом втором браке, ещё более ярко сказался прогресс в области нравов. Созванных со всех концов Руси невест помещают на этот раз не в закрытых наглухо горницах Кремля, а у боярина Морозова, уже более или менее по европейски. Здесь есть уже цимбалы и клавикорды. Кандидаток расценивают уже не только по весу и по статям "как на базаре", но ещё и по "разговорному умению" и даже манерам.
Нравы смягчаются бесспорно и очевидно. В тех случаях, когда от какого-либо обычая современникам приходится очень уж тяжело, стоит только подождать каких-нибудь 50 годиков, в крайнем случае 100 лет, глядишь, нравы уже и переродились, и тягостный обычай уже отменен. Все дело только в терпении и "крепких нервах"...
Трудно судить, какой кучер получился бы из Алексея Михайловича, если бы он именно этим путем использовал свое дородство и осанистость. Но царем он был плохим. Оказавшись на троне, а не на облучке, он так и не попытался взять в руки вожжи птицы-тройки, в образе которой Гоголь рисовал Русь.
Стиль московский был соблюден полностью: царь-пушка, которая не стреляет, царь-колокол, который не звонит, и царь Алексей, который не царствует. Алексей Михайлович, "очень хороший человек, только не на троне", - был типичным сыном своего века.
Наиболее интересным отражением этого времени являются записки славянофила, хорвата по рождению, Юрия Крижанича... Многие подробности русского быта приводят его в сокрушение. "Иноземцы осуждают нас за неопрятность, - говорит он. - Мы деньги прячем в рот, посуды не моем, головы и бороды нечесаны, как лесовики ходим. В иноземных газетах писали, если русские купцы зайдут в лавку, после них целый час нельзя войти от смрада. Жилища наши неудобные, окна низкие, в избах нет отдушин, люди от дыма слепнут"...
- Ты царь, - обращается Крижанич, ярый поборник самодержавия, к царю Алексею, - держишь в руках чудотворный жезл Моисеев, которым можешь творить дивные чудеса в управлении. Царским повелением в России все можно выправить, все полезное завести, - наивно взывает Крижанич, искренно жалуясь на всеобщее в русском царстве взяточничество и "людодерство".
Тишайший Алексей, конечно, так и не захотел взмахнуть жезлом. "Людодерство" продолжалось полным ходом.
... Нечем вспомнить этого человека. Его главная заслуга сводится к тому, что он впервые надел немецкое платье, впервые стал ездить в немецкой карете, и ещё впервые вывез свою жену в театр, "комедийное действо" того времени.
Иван Василевский( - ) - российский историк.
Работал в конце XIX, начале XX вв.
Показание № 43
В Западной Европе дух личной независимости, который всегда характеризует героический период истории народов, не пропал вместе с образованием государств, потому, что в поземельной собственности высшая и низшая аристократия Европы нашла себе средства для поддержания этого духа. Этот дух, естественно, выработался в рыцарство, которое возвело на первый план сознание личного достоинства, личной чести... В нашей истории этот дух не мог сохраниться, потому что наша аристократия не могла найти ему поддержки в экономической независимости.
Все обстоятельства нашей истории благоприятствовали образованию сильной монархической власти; экономические условия поставили аристократию в крайнюю зависимость от царской власти, а потому аристократия не могла найти нигде опоры для поддержания духа личной гордости. Это чувство появилось у нас в виде смешной и, в высшей степени, вредной для государства гордости родом, которая породила местничество. Московские цари спокойно смотрели на это извращение чувства индивидуальной гордости, которое хотя было вредно государству, но было полезно для укрепления власти, отвлекая силы аристократии на другой предмет и разъединяя её.
В нашей жизни, как мы видели, шла неутомимая борьба церковных идеалов с грубой распущенностью варварского общества, борьбу этих двух начал переживал каждый человек, она отражалась на каждом характере. Если церковный элемент брал перевес, то человек делался энергическим подвижником пустыни, в посте и молитве заглушавшим инстинкты дикой природы. Если церковный, нравственный элемент не касался человека, то он делался удалым разбойником, для которого не существовало ничего заповедного. Разумеется, масса общества была, как всегда, между этими двумя крайностями. Если она приняла некоторые религиозные понятия, то в сущности её нравы сохраняли вполне варварский характер.
Николай Хлебников (1840-1880)
историк.
Показание № 44
Человеческая жизнь ценилась крайне низко, и это презрение к жизни было общим, как для убивающих, так и для убиваемых. Казни прямо ужасны. Продолжают допрашивать осужденных чуть не до эшафота, их снимают с колеса с переломанными уже членами, чтобы привести в комнату допросов, и все это не возмущало никого, даже самих осужденных на казнь.
Абсолютное подчинение индивидуума государству, одна из характерных черт эпохи, объясняет отчасти это явление. Индивидуум часто возмущается, вступает в борьбу с господствующей властью, но, побежденный, подчиняется своей участи и заботится лишь о том, чтобы умереть прилично и праведно, как если бы он был в своей избе. Часто осужденных приводят к эшафоту несвязанными, они спокойно кланяются присутствующим, повторяя: "простите, братцы!" Затем они сами помогают палачам. Зарытые в землю заживо, обвиненные в прелюбодеянии, женщины благодарят кивком головы тех милостивцев, которые бросали в колоды, специально предназначенные для этой цели, монеты на их погребение.
Казимир Валишевский (1849-1925)
польский историк, юрист, писатель.
Показание № 45
Проклятия, грубые ругательства, бранные слова - все это, а также блуд и кражи Стенька Разин старался полностью искоренить. Ибо если кто-либо уворовывал у другого что-либо хоть не дороже булавки, ему завязывали над головой рубаху, насыпали туда песку и так бросали его в воду. Я сам видел, как одного казака повесили за ноги только за то, что он походя ткнул молодой бабе в живот.
И этот жестокий казак так почитался своими подчиненными, что стоило ему только что-либо приказать, как все мгновенно приводилось в исполнение. Если же кто-либо не сразу выполнял его приказ, то этот изверг впадал в такую ярость, что, казалось, он одержим. Он срывал шапку с головы, бросал её оземь и топтал ногами, выхватывал из-за пояса саблю, швырял её к ногам окружающих и вопил во все горло: "Не буду я больше вашим атаманом, ищите себе другого!" После чего все падали ему в ноги и в один голос просили, чтобы он снова взял саблю и был им не только атаманом, но и отцом, а они будут послушны ему и в жизни и в смерти. Столь беспрекословное послушание привело к такому почитанию этого злодея, что все перед ним дрожало и трепетало и волю его исполняли с нижайшей покорностью.
Людвиг Фабрициус (1648-1729)
голландский наемник в русской армии,
участвовал в подавлении восстания Разина.
Показание № 46
Москвитяне изгоняют все знания в такую продолжительную и безвозвратную ссылку, что это надобно приписать, во-первых, самим государям, которые ненавидят их, из опасения, что подданные, пожалуй, наберутся в них духа свободы, да потом и восстанут, чтобы сбросить с себя гнетущее их деспотическое иго. Государи хотят, чтобы они походили на Спартанцев, учившихся одной только грамоте, а все прочие знания заключались бы у них в полном повиновении, в перенесении трудов и умении побеждать в битвах. Потому что последнее едва ли возможно для духа простолюдина, если он будет предвидеть опасности чрезвычайно изощренным знаниями умом. Во-вторых, это следует приписать духовенству: зная, что науки будут преподаваться по-латыни и могут быть допущены не иначе, как вместе с Латинскими учителями, оно боится, чтобы этими широкими воротами, если распахнуть их настежь, не вошел и Латинский обряд, а учители его не передали на посмеяние народу его невежество и не представили бы в полном свете несостоятельность вероучения, которым оно потешается над его легковерием. А в-третьих, виною того старые бояре по зависти, что молодежь получит такие дары, которых, из пренебрежения, не хотели брать они сами, а от этого они справедливо лишатся исключительного обладания мудростью, которое не по праву отвели себе сами, и будут устранены от общественных дел в государстве...
Ни один народ в свете не скрывает своих дел тщательнее Московского. Ни один столько недоверчив к другим и ни один не получил привычки так великолепно лгать о своем могуществе и богатстве. Следовательно, если иностранец спросит о том Москвича, этот, или по действительному, или притворному неведению, либо промолчит о том, либо скажет преувеличенно, из подозрения, что чужеземец хочет разведать государственные тайны с предательским умыслом.
