Анатолий Манаков - Тринадцатый знак
Обзор книги Анатолий Манаков - Тринадцатый знак
Манаков Анатолий
Тринадцатый знак
Анатолий Манаков
Тринадцатый знак
Из личного досье полковника разведки
От автора
Для начала, наверное, надо представиться. Судя по всему, перед вами один из тех, кто еще не устал ломать голову над вечными загадками природы человеческой и чья биография, если пробежать ее наскоро, выглядит примерно так:
Свои первые двадцать пять лет жизни земной со всем многообразием ее слагаемых я склонен считать по сути лишь подготовкой к более позднему периоду - работе по тайной казенной надобности, которой мне выпало отдавать себя без принуждения, искренне веря в историческую миссию нашей страны помочь "воспрять всему роду людскому". О сделанном выборе жалеть не приходилось, хотя бы потому, что дело это учило многое видеть глазами других людей, беспристрастно вглядываться и в себя самого, признавая обнаруженное далеким от совершенства.
Но, наверное, всему свое время, и каждому на земле уготовано свое место. Отслужив четверть века во внешней разведке, я ушел в отставку с ощущением неистощимости жизни, где один вид энергии незаметно переходит в другой, и при желании всегда можно най-ти занятие, которое не внесет разлада между собственными ощущениями и сознанием пользы, приносимой общему делу. К тому же, накопилось у меня немало такого, о чем можно вспомнить, над чем поразмыслить без суеты и что поведать - на сей раз не согласовывая с мудрецами в высоких кабинетах власти.
Разрабатывая собственные версии осмысления постоянно ускользающих мгновений, я отношусь уже с большим доверием к гипотезе о некоей запрограммированности судьбы любого из земных скитальцев, предопределяемой как его личным геномом1, так одновременно и окружающим миром, в коем мы вольны усматривать все что душе угодно, не обольщаясь своим якобы железным иммунитетом к паранойе. Ну, а нескитальцы душой и телом мне на пути просто не попадались.
Размышляя о времени минувшем и нынешнем, я часто сравниваю свою Родину с другими странами, отыскиваю оправданные и малооправданные аналогии, тщательно взвешиваю доводы "за" и "против" сделанного мною, пытаюсь извлечь пользу из моего заграничного опыта. К публичному покаянию в принятой ныне форме, прямо признаюсь, отношусь настороженно, объясняя это тем, что у всех смертных на роду написано блуждать по закоулкам собственного сознания, грешить, каяться и снова грешить, ни перед кем не открывая свою душу до конца. Исповедоваться же, думаю, следует всем без исключения, однако сохраняя веру в собственное прозрение и ожидая от людей понимания твоих мыслей и чувств.
Короче, когда, как говорится, "полковнику уже никто не пишет" и приказать ничего никто не может, он должен действовать сам и по совести, а что из этого вый-дет, рассудит время. Дабы же паче чаяния результаты расследования криминальной истории, в которую он вольно или невольно был втянут, не ввели никого в заблуждение, все желающие приглашаются в жюри присяжных. Итак...
I
Зов памяти и привычки сердца
Версия первая
БЕЗЖАЛОСТНАЯ "БРИТВА ОККАМА"
Если хочешь научиться всем языкам мира, узнать обычаи всех народов, проехать дальше всех путешественников, освоиться со всеми климатами и заставить Сфинкса разбить себе голову о камень, послушай совета древнего философа и Познай Самого Себя.
Генри Торо
Любопытно, какие инстинкты, мысли и чувства были заложены во мне природой еще до появления на свет? Вероятно, их было немало, иначе в душе моей не пробуждалось бы время от времени стремление водрузить на пьедестал и с той же легкостью сбросить с него очередного идола или кумира, да и вообще сотворить нечто, к чему обычная мерка не подходит.
Особой загадки, быть может, здесь нет, если учесть, что пращуры мои дальние перенимали понемногу от всех народов, тоже откуда-то пришедших и кого-то подмявших под себя, наследовали душевные задатки как собственных предков, так и языческих, приглаженных христианством Византийской империи. Принадлежали пращуры племени, чья начальная летопись в истории мировой цивилизации казалась незаметной, хотя их соплеменникам, обуреваемым мелкими передрягами или во- влеченными в беспощадные, кровавые разборки и междоусобицы между правителями, неведома была мирная жизнь. Им приходилось защищаться от набегов соседей со всех сторон света, но и сами они весьма охотно прибирали к рукам чужие земли и богатства. Дикий разбой сопровождал становление государства и у других народов, где власть тоже захватывали наиболее удачливые, смелые, жестокие предводители, нередко призывая на помощь чужестранцев. Да потом, как говаривал Гете, "зачем во всем чуждаться иностранцев, есть и у них здоровое зерно".
Однако установить на Руси более или менее прочную государственность даже варягам оказалось не под силу. Мятежная славянская душа металась по бескрайним просторам, меняя места обитания, не желая со своим философским кредо: "Нет порядка и не надобно!" прочно врастать в землю. Лишь со временем на принадлежавшей некогда финнам земле нашли предки наши наконец главный свой устой - Москву и отдали предпочтение монаршей власти; а дабы как-то укротить свою строптивую сущность, воздвигли на холме Кремль для царя, собор в честь почитавшегося святым юродивого и рядом Лобное место, чтобы было где отсекать головы супостатам.
В результате причудливой игры природы и истории родители мои осели в отдаленных друг от друга краях: мать - на берегу Плещеева озера в Переславле-Залесском, отец - у подножия нашпигованной титаном уральской горы Кочконар. Встретились они и поженились в Москве, где и прошли мои первые годы, - на Таганке, во дворе большого дома, отгородившего Центральную пересылочную тюрьму от Новоспасского монастыря. Тюрьму в пятидесятых годах снесли, храм Божий стоит до сих пор.
Еще при Иване Калите дважды переносили монастырь с одного места на другое, пока не вознесся он на крутом берегу Москва-реки. Когда-то в усыпальницах его соборов покоились останки знатных воевод, у восточной стены в маленькой часовне была похоронена дочь императрицы Елизаветы Петровны - княжна Тараканова, скончавшаяся под именем монахини Досифеи. В двадцатых годах нашего века монастырь превратили в "Исправительный дом № 2", где под стражей содержались заключенные женщины - спекулянтки, воровки, проститутки. Верующим, правда, оставили один из семи храмов - неофициально, под надзором местного начальства.
Во времена моего детства Новоспасский монастырь уже не служил местом заточения, там обитали простые советские граждане, но по-прежнему представлял собой жалкое зрелище: колокольня зияла башенными пустотами, кресты покосились, сохранились лишь немногие надгробья разоренного кладбища. Быть может, ему удалось выжить благодаря размещенному на его территории "Исправительному дому"?
Тюрьма и храм - вечные свидетели тому, как по-разному "правят правду Божию на земле". Между ними и началась моя жизнь.
Одно из самых ранних воспоминаний до сих пор вызывает у меня недоумение, и никакими догадками я не могу объяснить этот случай. Однажды поздно вечером родители уже увели своих чад по домам, но за мной в детсад почему-то не приходили. От нечего делать я взял деревянную саблю, сел на лошадь-качалку и, размахивая ею, крикнул: "Сталин злой! Да здравствует Чапа-ев!" Две неподалеку стоящие воспитательницы превратились в мумии. Сойдя с лошади, я примостился на табуретке у окна, сам опешив от такой дерзкой выходки. Вскоре пришел отец, одна из воспитательниц что-то прошептала ему на ухо, он крепко взял меня за руку и повел домой. "Будет пороть", - пронеслось в голове, и уже мысленно представлялось мне это действо. Однако дома ничего страшного не произошло, отец лег на диван, долго ворочался, потом заснул. На дворе стояла зима 1949 года, детсад был ведомственный - органов безопасности, а отец служил офицером в Кремлевском полку правительственной охраны. Воображаю, что произошло бы, сообщи эти две женщины куда было принято. Кого благодарить, что этого не случилось? Наверное, только судьбу свою и тех женщин.
Не давая покоя своему мозгу, я извлекаю из памяти годы детства, постоянные стычки с ребятами, жившими за высокими стенами монастыря, ничем не мотивированные драки с ними - просто они и я были из разных ватаг и каждая стремилась утвердить свое верховенство. Задирой я не был, скорее застенчивым, однако с каким-то мистическим, безудержным влечением несколько раз участвовал в этих стычках.
Помню себя и в других дворовых компаниях - голубятников, стиляг, хулиганов, но нигде надолго не оседал, стараясь утвердиться в чем-то другом. Наиболее упорные в своей заносчивости сверстники не умели вовремя "выйти из игры", а самые задиристые оказывались порой на скамье подсудимых; меня же словно что-то удерживало от стремления к подобным острым ощущениям. Пересиливала, думаю, тяга к тому, чтобы расширять горизонты своего восприятия, набираться новых впечатлений, обращаться с людьми, которые дают пищу уму и душе. Наверное, свою роль сыграла тут и музыка, заниматься которой побудили родители - она делала меня неравнодушным к красоте и гармонии, заставляла воспринимать ее не только органами слуха, но ощущать звуки всем своим существом...
