Михаил Демин - …И пять бутылок водки
– Ну, не то чтобы полностью, – медленно проговорил Савицкий. – Но все же… Настоящих улик-то ведь нет!
– Но подозрения…
– Подозрения – еще не аргумент для ареста! Да и кроме того, сама потерпевшая отказалась от иска, решительно отказалась.
Савицкий щелкнул замком портфеля и извлек оттуда листок с заявлением Наташи.
– Вот, пожалуйста, прочтите сами!
Собеседник Савицкого принял бумагу. Снял очки. (У него оказались крошечные, блеклые, близко сошедшиеся к носу глаза.) И, помаргивая и щурясь, низко склонился над заявлением.
– Что ж, – сказал он, погодя. – Вы правы. Отказывается она от иска весьма решительно… – И добавил, кладя заявление в ящик стола: – Хотя это, конечно, тоже еще не аргумент.
– Почему? – удивился Савицкий.
– Ну, конечно, голубчик, – улыбнулся работник прокуратуры. – Личное свидетельство далеко не во всех случаях бывает бесспорным.
Округляя губы, он подышал на стеклышки – протер их тщательно. И вновь прикрыл глаза очками.
– Согласитесь: бывают всякие сложности… Человек иногда попадает под чье-нибудь влияние, испытывает давление со стороны. Да мало ли существует причин, по которым пострадавший может сознательно исказить правду! Вам, как криминалисту, это полагалось бы знать.
– Знаю, – махнул рукой Савицкий, – учил…
– Вы, кстати – из какого университета?
– Из Московского.
– Что ж, МГУ – это марка, – сказал, почесывая усы, работник прокуратуры. – Учителя там почтенные. А практику где проходили? Тоже в Москве?
– Да, в МУРе.
– Стрельников там еще работает? Знаете такого?
– Знаю, – сказал Савицкий. – Работает. Держится старик.
– Вот со Стрельниковым, с Михаилом Савельичем, мы когда-то в Харьковском губрозыске трудились. Давненько… Да, давненько… Вас тогда и в помине еще не было! – Человек за столом вздохнул легонько – блеснул на Савицкого очками. – Вы только начинаете, а я уж пожил, голубчик. И всякого повидал на веку. Какие мне только дела не попадались! И, помнится, поначалу я тоже вот так: горячился, пенился, все хотел решить с маху, с налету. А с налету нельзя. С маху только дров наломаешь, а дело-то, глядишь – и проморгал…
– Но позвольте, – нетерпеливо шевельнулся на стуле Савицкий. – Я что-то не пойму. Значит, данное заявление…
– Данное заявление мы здесь еще рассмотрим, – быстро сказал его собеседник, – обсудим все, взвесим. И тогда уже будем решать. Вот так. – Он помолчал с минуту. – Ну-с, а по поводу остального… Спасибо за сведения. Это все мы учтем – и тоже обсудим.
Когда Савицкий вышел – он плотно притворил за ним дверь. Задумчиво – поскребывая бородку – прошелся по кабинету. Затем шагнул к телефону. Набрал номер городского управления милиции. И сказал, дохнув в мембрану:
– Попросите, пожалуйста, парторга Проценко.
В ту же ночь – на квартире Наума Сергеевича – грянул телефонный звонок. Хозяин еще не спал. Позевывая и кутаясь в халат, прошел он в кабинет – уселся, закурил, вялым жестом снял трубку.
– Слушаю, – сказал он сонным, липким голосом. И сейчас же подобрался весь, посерьезнел лицом – услышал голос парторга.
– Привет, – пророкотал Проценко. – Я тебя не разбудил?
– Да нет… А в чем дело?
– Есть к тебе разговор. Серьезный.
– Серьезный?
– Да, и очень. – Парторг помолчал, сопя. – В общем, хорошо, что ты – здесь… Я уж, признаться, думал, – ты укатил куда-нибудь.
– Как видите, здесь, – сказал, с тонкой усмешкой, Наум Сергеевич. – Я не спешил. Знал, что понадоблюсь – рано или поздно.
И он шевельнулся, устраиваясь поудобнее. Закинул ногу на ногу. Прикусил зубами папироску.
– Итак, слушаю вас! Что ж все-таки случилось?
– Разговор не телефонный. Но – если вкратце – то вот… Понимаешь, этот твой преемник, москвич, начал вдруг проявлять чрезмерную активность. Чрезмерную! И, должен заметить, опасную.
– Ого! – удивился Наум Сергеевич. – Это как же понять?
– Он, видишь ли, обнаружил в том деле, которое ты вел, кое-какие неувязки, оплошности… И поспешил, подлец, не ко мне, а – прямо в прокуратуру.
– Не может быть! – процедил, отделяя слова, Наум Сергеевич. – Ну, сукин сын, ну, пройдоха!
Он сильно затянулся папиросой – и захлебнулся дымом, закашлялся. И какое-то время сидел, весь сотрясаясь, с трудом умеряя дыхание.
– Вот то-то – не может быть, – проворчал в трубку парторг. – Хорошо еше, что товарищ, у которого этот хлыщ побывал, – мой давнишний приятель. Но вообще-то, знаешь: на Бога надейся, а сам не плошай.
– Да, конечно, – отдышавшись, проговорил в трубку Наум Сергеевич. – Давайте-ка встретимся, потолкуем поподробнее… Вот что. Приходите завтра утром в кафе, возле парка. Туда, где мы с вами похмелялись – помните?
А в это самое время, на воровской малине (не на той, разгромленной, что помещалась возле базара, а – на новой, находящейся в привокзальном трущобном районе) коротала досуг – пила и шумела – полтавская шпана.
Притон был новым, но люди в нем – все те же… Та же царила здесь хозяйка (дебелая, пухлая, с лицом обрамленным желтыми патлами, с лиловой наколочкой на руке), и тот же выводок проституток окружал ее, и та же самая гитара надрывалась и пела и плакала, трепеща в руках сухощавого, смуглого, цыганского типа парня. Гитарист сидел на обычном своем месте – за столом, в самом центре, развалясь на стуле. И песня, которую он пел, была старая, известная каждому.
А ты не стой на льду, лед провалится.
А не люби вора – вор завалится.
Вор завалится, будет чалиться.
Передачу носить не понравится…
Гитарист пел, полузакрыв глаза, уронив почти к самым струнам косую черную свою челочку. Потом, тряхнув ею, он распрямился и оборвал песню. Гитара замолкла, гудя.
– Выпить надоть, – сказал он с хрипотцой. – В глотке – сушь… Эй, хозяюшка. – Он поворотился, отыскивая взглядом Розу – махнул ей ладошкой. – Поднеси-ка, родненькая, пивка!
Гитариста, как и всегда, окружали любители музыки. Компания тоже была своя, привычная, – за исключением одного лишь нового лица. Пришлый этот человек был худ и темен лицом, и коротко – по-арестантски – острижен. И сейчас, когда все вокруг вспомнили о выпивке и закуске, он с жадностью потянулся к стоявшей на столе бутылке. Плеснул в стакан – и залпом выпил из него. Придвинул миску с квашенной капустой. Ухватил оттуда полную щепоть, и, кинув капусту в рот, начал хрустко жевать, сопя и капая рассолом на брюки.
– Давай, давай, – похлопал его по костлявой спине Гитарист. – Кидай в кишку! Кормись! Набирайся витаминов!
Парень только что освободился из местной тюрьмы – с ходу явился к друзьям и теперь наслаждался их обществом и питьем, и закусками.
– Ах, хорошо, – пробормотал он. Звучно икнул и наморщился блаженно. – Хорошо… – И потом, слизнув с губы белесую капустную водоросль: – В камере со мной сидел один шустрячок, по кличке Копыто. Забавный малый. – Рассказчик покрутил головой. – Его на старой нашей малине взяли – во время облавы… Так он об одном только убивался: пожрать, мол, гады не дали, оторвали прямо от харчей. И все перечислял – что тогда было на столе: и капуста с брусникой, и маринованные грибки, и ветчинка, и баклажаны, и огурчики малосольные…
– Копыто? – прищурился Гитарист. – Что-то, вроде бы, помню… Это – который с востока приехал?
– Ну, да, – кивнул парень, – он… И, кажется – не один приехал. С ним раньше какой-то Интеллигент партнировал. Об этом своем старом партнере он частенько вспоминал… Часте-е-енько! – Парень усмехнулся, морща сухие запавшие щеки. – Ох, и ненавидит он его, братцы! Прямо трясется весь. Увижу, говорит, Интеллигента, встречу когда-нибудь – с ходу зарежу.
Подошла Роза – принесла Гитаристу свежего пива. Услышала имя Интеллигента и сразу зажглась, заинтересовалась беседой. Подсела к ребятам. Облокотилась круглым локтем о край стола.
– Зарежешь такого, как же! – проворчал Гитарист, сдувая со стакана желтую пену. – Он, небось, не фрайер. Старая рысь. Всегда при оружии.
– У него, говорят, и револьвер и нож, – и еще черт-те что, – добавил кто-то, – с ножем он вообще никогда не расстается – ни днем, ни ночью.
– Постойте, мальчики, – встрепенулась Роза. – А ведь я что-то слышала… Что-то такое – похожее…
На лоб ее набежала складочка. Тоненькие – ниточками – брови полезли вверх. Мясистые губы поджались.
– Ну, да. Ну, да, – проговорила она затем, – все точно. Это позавчера было. В понедельник.
– Что – было? – стремительно спросил Гитарист. Реплика Розы явно заинтересовала его; он даже пить перестал. Он держал стакан в приподнятой руке – чуть касаясь им рта – и смотрел на бандершу не мигая.
– Ну, разговор мой, – пояснила Роза. – Я в понедельник с зареченской шпаной виделась. С теми парнями, что возле моста ошиваются – вы их, наверное, знаете. Они мне иногда кое-какой товар сбывают…
– Ладно, – нетерпеливо прервал ее Гитарист. – Не отвлекайся! И что же – они?