Ева Львова - Вердикт: невиновен!
– Раздевайтесь, надевайте тапочки, – командовала родственница профессора, пропуская меня в квартиру. – Проходите в кухню. Ничего там не трогайте – я вещи разбираю. Так о чём вы хотели со мной поговорить?
Я смерила внимательным взглядом полную румяную женщину и про себя пожалела, что у неё надёжное алиби. Хозяйский тон, которым разговаривала эта дама, выдавал в ней лицо, безусловно, заинтересованное в роскошном наследстве. Чем не мотив для убийства?
– Ольга Михайловна, – проговорила я, оглядывая распахнутые кухонные ящики и выставленные на пол кастрюли, – вспомните, пожалуйста, у вашего брата была постоянная женщина?
– Само собой, была, – без особых раздумий согласилась наследница профессора, громыхая чайным сервизом. – Он взрослый мужчина, к тому же окружённый смазливыми студентками.
– Вы её видели, эту женщину?
– Зачем мне? – удивилась собеседница. – Я в жизнь брата особенно не лезла. Наоборот, старалась приходить, когда он в университете, чтобы не смущать Петра. Убиралась и уходила домой.
– А почему вы решили, что у Петра Михайловича бывала любовница? – допытывалась я.
– Вы что, маленькая, не понимаете? – рассердилась Ольга Михайловна. – Есть определённые признаки, которые указывают на то, что в доме побывала женщина. Например, полотенце, испачканное тушью, пятна на простыне, ватные диски со следами губной помады в мусорной корзине.
– Вам попадались похожие невидимки? – вытащила я из сумочки свой козырной туз.
Сестра покойного мельком глянула на мою ладонь, где лежала невидимка Лизы Исаевой, и тут же утратила к ней всякий интерес.
– Встречались. После убийства я вымела из спальни три точно таких же заколки.
Ольга Михайловна закончила греметь посудой и перешла из кухни в комнату. Я двинулась за ней. Окинув взглядом обстановку профессорской гостиной, я отметила её изысканный стиль. Обращали на себя внимание белоснежная кожаная мебель, стенка из массива венге и шикарный ворсистый ковёр, покрывающий весь пол. А также коллекция кинжалов на стене гостиной. На диване лежали раскрытые альбомы, рядом с ними горкой высились фотографии.
– Для некролога искала подходящую карточку, – пояснила Ольга Михайловна, заметив мой любопытный взгляд.
Я взяла в руки верхнюю фотографию, на которой был изображён плотный мужчина с приятным лицом и пронзительными карими глазами.
– Ольга Михайловна, почему ваш брат так и не женился? – поинтересовалась я. – Вон он какой. Интересный, успешный, да ещё и профессор. Даже удивительно.
Польщённая отзывом о брате, сестра покойного скорбно улыбнулась и устало пожала плечами. Тон её сделался приветливее, а глаза добрее.
– Кто ж его знает? Мы с Петей особенно не откровенничали. Я на восемь лет старше. В детстве знаете, как бывает? Хочется поиграть, а заставляют сидеть с братишкой. А когда подросли, и подавно отдалились: у меня свои интересы, у Пети – свои. После школы я уехала на Север и вернулась только в девяносто пятом, на похороны матери. Да так в Москве и осталась. Вышла замуж, развелась. Стала заглядывать к Пете, прибираться – не чужие всё-таки люди.
Слушая воспоминания Ольги Михайловны, я остановилась у дивана и просматривала снимки. Сначала шли фотографии последних лет, где Пётр Михайлович был запечатлён в основном в костюме и галстуке, зато на более ранних карточках молодой Черненко снимался по большей части в футболках и джинсах, которые очень хорошо смотрелись на его спортивной фигуре. «Не понимаю, зачем Петру Черненко понадобилось насиловать лаборантку, если он с такой внешностью мог легко заполучить любую девицу из их вуза?» – перебирая снимки, ломала я голову. Вдруг моё внимание привлёк пляжный снимок Петра Михайловича, датированный двухтысячным годом. Моложавый брюнет, разоблачённый до плавок, стоял на фоне цветущей акации. Стоял один, без дамы, но не это меня смутило. На всех предыдущих фотографиях покойный предпочитал сниматься в одиночестве, в крайнем случае, в компании немолодых мужчин или не слишком юных женщин, так что о возможной любовнице речь не шла. На пляжной фотографии загорелый живот профессора пересекал небольшой белый шрам. Отложив оставшиеся в руке карточки, я направилась с заинтересовавшим меня снимком к сестре покойного.
– Ольга Михайловна, вы не знаете, откуда у профессора шрам на животе? – протягивая женщине фотографию, спросила я.
– Наверное, операцию делали, – предположила она.
– Вам ничего не известно про случай с лаборанткой? – осторожно осведомилась я.
– А что произошло с лаборанткой? – забеспокоилась Ольга Михайловна, раскладывая снимки по альбомам.
– Я всего не знаю. Слышала краем уха про какую-то некрасивую историю. Думала, вы знаете.
– Про это Петя со мной не говорил, – насторожилась родственница Черненко. – Мы вообще мало разговаривали. В основном брат просил что-нибудь приготовить и подсказывал, куда положить выглаженное бельё.
Ольга Михайловна забрала из моих рук снимок брата и пристроила его в кармашек альбома, после чего вопросительно взглянула на меня.
– Вы не поможете мне убрать альбомы обратно в шкаф? Вон туда, на верхнюю полку, достать я их кое-как смогла, а вот обратно положить будет тяжеловато.
– Конечно, давайте помогу, – оживилась я.
Взгромоздившись на стул, я стала по одному укладывать альбомы на полку. Но они, распухшие от фотографий, не умещались, и пришлось залезть поглубже. Вдруг, откуда-то сверху на меня выпала пачка писем, перевязанных бечёвкой. Я еле успела подхватить конверты до того, как они свалились на пол.
– А это что такое? – заинтересовалась Ольга Михайловна.
Я внимательно осмотрела связку и на верхнем конверте прочитала:
– Владимирская область, город Судок. Улица Большая Коммунистическая, дом пятьдесят четыре. Исправительная колония номер тринадцать УФСИН России по Московской области. Третий отряд. Глаголевой Эмме Васильевне.
– Дайте-ка сюда, – распорядилась сестра профессора, забирая у меня письма.
Дрожащими от любопытства руками женщина принялась развязывать бечёвку. Наконец Ольга Михайловна освободила письма и принялась удивлённо вертеть их в руках.
– Заказные письма от Пети. С уведомлением. Не пойму, почему они не распечатаны?
– Наверное, Эмма Глаголева отказалась их получить и письма вернулись к отправителю, – выдвинула я предположение.
Женщина вскрыла один из конвертов, и вместе с письмом на пол выпала сторублёвая бумажка старого образца. Честно говоря, я надеялась, что Ольга Михайловна станет читать письмо вслух, но не тут-то было. Сосредоточенно морща лоб, сестра Черненко пробежала глазами рукописные строки, после чего раздражённо заметила:
– Что за бред? Петя просит прощения у какой-то Эммы за то, что жизнь ей испортил.
– Можно взглянуть? – робким голосом попросила я, рассчитывая, что за помощь по хозяйству мне не откажут в такой малости. Для большей убедительности я даже скроила трогательную мину, имеющую магическую власть над пожилыми дамами, но напрасно я надеялась на доброжелательность со стороны сестры покойного. Ольга Михайловна точно очнулась и сердито глянула на меня.
– Извините, у меня ещё уйма дел, – ледяным тоном проговорила она. – Пойдёмте, я вас провожу.
– Как вы не понимаете, может, из-за Эммы Глаголевой и убили вашего брата, – не выдержала я. – Эмма работала лаборанткой в университете, и Пётр изнасиловал ее…
Я хотела продолжить историю двадцатилетней давности, но Ольга Михайловна гневно вскинула голову и царственным жестом указала мне на дверь.
– Уходите, – выдохнула она. – Петя не мог никого изнасиловать! Мой брат был не так воспитан!
– Ну да, конечно, – вспыхнула я, надевая в прихожей пальто. – Все родственники так говорят! Мой сын не мог украсть, мой брат не мог изнасиловать, мой отец не мог убить! Однако воруют, насилуют, убивают! И каждый вор, насильник, убийца чей-то сын, брат, отец!
И, закончив обличительную речь, я выплыла из квартиры, оставив сестру покойного профессора переваривать услышанное в гордом одиночестве.
Между тем Борис прибыл в Лефортово на вечеринку в свою честь. Запарковав машину так, чтобы не мешала проезду, Устинович-младший пешочком отправился через территорию университета к зданию общежития. Чтобы не обременять небогатые студенческие кошельки, кудрявый друг предусмотрительно заехал в «Ашан» и накупил там провианта на роту оголодавших солдат. Теперь он тащил тяжеленные сумки с продуктами, оттягивающие руки, ругая на чём свет стоит университетские правила, запрещающие въезд машин на территорию учебного заведения.
С трудом подняв свою ношу на второй этаж, Борис безошибочно угадал, куда ему нужно двигаться. Громкая музыка доносилась из-за двери двести второй комнаты, находящейся в самом конце коридора. Адвокат заглянул в комнату и увидел накрытый стол, вокруг которого сидели два парня и две девушки. Одну из студенток, светленькую Юлю Щеглову, Боря видел у адвокатской конторы, поэтому, кинув сумки на пол, распахнул объятия и двинулся на девушку.
