Евгения и Антон Грановские - Дневник тайных пророчеств
Когда когти пантеры, острые, как бритвы, готовы были перерезать человеку яремную вену, тот ловко увернулся и полоснул кошку кинжалом по ноздрям. Пантера взвыла, повернулась и затрусила в лес.
Усатый мужчина проводил ее взглядом, затем склонился над Гумилевым и пощупал ему шею пальцами. После чего достал из-за пояса флягу, приподнял Гумилеву голову и влил ему в рот глоток водки. Гумилев дернулся, закашлялся и открыл глаза. Увидев усатого, он хотел что-то сказать, но не смог.
- Сейчас! - сказал человек в шляпе. Он достал другую фляжку, скрутил колпачок и прижал ее к губам Гумилева. Тот стал жадно пить. После нескольких глотков усатый убрал фляжку. - Хватит пока, - спокойно сказал он. - Нужно убираться отсюда. Мертвая гиена - лакомый кусок для многих обитателей леса. Давайте я помогу вам встать.
- Да… - выдохнул Николай Степанович. - Сейчас…
Тяжело опираясь на руку усатого, Гумилев попытался встать, но вскрикнул и снова повалился на землю.
- Кажется, у вас вывихнута нога, - сказал усатый. - Если вы не против, я попытаюсь ее вправить.
Гумилев кивнул и закрыл глаза. Перед глазами у него по-прежнему все плыло, язык распух, и ворочать им было чрезвычайно трудно. Усатый засучил Гумилеву штанину, осмотрел колено, затем обхватил ногу пальцами и одним сильным рывком вправил вывихнутый сустав.
Гумилев вскрикнул и открыл глаза.
- Нога в порядке, - сказал усач. - Но руку я вам привести в порядок не смогу. Если я выну стрелу, откроется кровотечение. Придется потерпеть.
Николай Степанович кивнул и поглядел в лицо своего спасителя. Ему показалось, что он где-то уже видел это загорелое лицо. Где-то совсем недавно…
- Кто вы? - тихо спросил Гумилев.
- Петруччио Браккато, - ответил усач. - Мы с вами виделись в «кают-компании». Вы можете идти?
Гумилев подвигал ногой. Острая боль ушла, но сустав все еще болел.
- Думаю, смогу, - сказал Гумилев.
- Что с вами случилось? - спросил Браккато. - Где паренек-негр, который увязался за вами?
- Он… мертв, - глухо проговорил Николай Степанович. - Сколько я отсутствовал?
- Пятнадцать дней.
- Ясно. - Николай Степанович посмотрел на мертвую гиену и спросил: - А как вы здесь оказались?
- Сопровождал на сафари нашего русского набоба, - ответил итальянец. - Но два дня назад набоба сожрал лев, и теперь я слоняюсь без дела, пытаясь раздобыть денег на дорогу до Санкт-Петербурга.
- Куницына сожрал лев? Как это случилось?
- Я ранил льва и предоставил господину Куницыну добить зверя. Куницын выстрелил, но по нелепой случайности патрон в его ружье оказался холостым. Второго шанса лев ему не дал. И, в сущности, его можно понять.
- Вот оно что, - тихо проговорил Гумилев, внимательно вглядываясь в непроницаемое лицо итальянца. «Черт тебя знает, приятель, что ты такое», - как бы говорил этот взгляд.
- А почему уцелели вы?
Браккато пожал плечами.
- Я дал зверю понять, что воздерживаюсь от схватки. Он не возражал.
- На редкость сообразительный зверь, - заметил Гумилев.
- Я тоже так думаю. Вам повезло, что я оказался поблизости.
- Вам тоже, - сказал Гумилев. - Я могу включить вас в состав экспедиции.
- Что за экспедиция? - поинтересовался, прищурив серые глаза, итальянец.
Гумилев нашел в себе силы усмехнуться.
- А вам это важно? - хрипло проговорил он.
Итальянец тоже усмехнулся.
- Не очень. Я готов работать кем угодно, хоть чесальщиком спины, лишь бы поскорее унести ноги с этого проклятого Черного континента. Когда вы возвращаетесь в Россию?
- Через неделю.
- Мне это подходит, - кивнул итальянец. - А теперь пора двигаться в путь. До лагеря пять километров. Нужно успеть пройти их до заката, а ходок вы неважный.
- Ничего, справлюсь. Только помогите мне встать.
Браккато протянул Гумилеву руку, и тот, стиснув зубы, чтобы не застонать, поднялся на ноги.
Шли медленно. Вдали за спиной послышалось звериное рычание и вслед за тем визг и вой.
- Нашли гиену, - сказал, нахмурив брови, итальянец. - Сейчас начнется сражение. Хорошо, что мы успели уйти.
Николай Степанович шел, морщась от боли. Приглядываясь к Браккато, Гумилев пытался понять, знает итальянец что-нибудь или нет. Но загорелое лицо итальянца по-прежнему было непроницаемо. В конце концов Николай Степанович решился спросить напрямую.
- Господин Браккато, - обратился он к итальянцу, - я говорил что-нибудь в бреду?
- Да, - ответил итальянец и продолжил путь.
- Что же?
- Вы говорили стихами. Кстати, я видел тетрадку у вас за поясом. Но я ее не читал.
Гумилев нахмурился.
- Почему? - сухо спросил он.
- Во-первых, мне хватает и своих забот, - небрежно проговорил итальянец. - А во-вторых, я не слишком любопытен.
Несколько минут они шли молча. Первым молчание прервал Гумилев.
- Я расскажу, - сказал он. - Я был в племени «зверей». И записал их предсказания.
Браккато удивленно посмотрел на Гумилева.
- Вы с ними общались? - спросил он.
- Я участвовал в ритуале. Видел, как они вызывают духов… - Гумилев подозрительно прищурился на итальянца. - Вам смешно?
- Нисколько, - ответил тот. - За свою жизнь я видел множество чудес и ничему уже не удивляюсь. Хотя в данном случае я удивлен, - добавил он вдруг. - Во-первых, как это они допустили вас? Во-вторых, на каком языке они говорили, что вы их поняли?
- Я не смогу ответить вам ни на первый, ни на второй вопрос, - сказал Николай Степанович.
- Почему?
- Я… Просто я не знаю. - Гумилев остановился и схватил итальянца за руку. - Подождите… Дайте отдышаться…
Дышал он тяжело и хрипло. Браккато терпеливо ждал.
- Меня убьют на родине, - выпалил вдруг Гумилев. - Убьют тогда, когда я буду готов к великим свершениям.
- А вы политик? - осведомился Браккато.
Гумилев качнул головой и ответил:
- Нет.
- Полководец?
- Тоже нет.
Итальянец усмехнулся.
- О каких же великих свершениях идет речь?
- Я пишу стихи, - ответил Гумилев. - И пытаюсь достичь в этом совершенства. Но, скорее всего, не успею.
Наконец Николай Степанович отдышался, и мужчины двинулись дальше.
С полчаса они шли молча. Потом Гумилев принялся что-то тихонько бормотать себе под нос. Браккато, обладавший тонким слухом, услышал следующее:
Юный негр восседал на персидских коврах
В полутемной неубранной зале.
Точно идол, в браслетах, серьгах и перстнях.
Лишь глаза его дивно блистали.
Вплоть до моря он славен своим колдовством…
Поняв, что это стихи, итальянец отвернулся. К стихам он был равнодушен. По крайней мере сейчас, когда на горизонте маячили более захватывающие перспективы.
2
Москва, март 1921 года
Скверное зрелище представляла собой Москва в этот мартовский день. С неба сыпался дождь, перемешанный с мокрым снегом. Промокших людей и лошадей обдувал холодный ветер, под ногами чавкало и скользило. Мокрых лошадей стегали по понурым спинам сердитые извозчики. Милиционеры ходили по улицам с поднятыми воротниками и, поводя озябшими плечами, поглядывали на прохожих, как дворовые псы на чужаков.
Улицы тонули в серой сумеречной скверне. Лишь в окнах ресторанов и пивных призывно горели желтые лампочки.
В одной из пивных, расположенной в самом центре Мясницкой улицы, шел напряженный разговор, беспрестанно подогреваемый пивом и водкой. Трое мужчин, прочно и надолго занявшие ближайший к окну столик, страстно о чем-то беседовали.
Один был коренастый, светловолосый, со скуластым и слегка одутловатым, словно только что вынырнул из похмельной спячки, лицом. Второй - худощавый шатен. Лица третьего было толком не разобрать из-за надвинутой на глаза широкополой шляпы. Этот был усат и широкоплеч и говорил по-русски с небольшим акцентом.
Сжав в руке стакан с пивом, скуластый, которого звали Сергей Есенин, хрипло и азартно говорил, поглядывая на собеседников голубыми, мутноватыми от выпитой водки глазами.
- Еще Достоевский предупреждал: «жид погубит Россию»! - яростно говорил он. - Не читали? Так надо было читать! Кто сидит в правительстве? Троцкий, Зиновьев, Каменев, Свердлов, Луначарский! Из двадцати народных комиссаров девятнадцать - евреи! Остался один, и тот не русский, а грузин.
- Это кто? - поинтересовался итальянец.
- Разбойник с большой дороги, - небрежно ответил Есенин. - Называет себя Сталиным, но на самом деле Джугашвили. Слишком слабая фигура, на доске не устоит. Эх, да что там наркомы, - горестно проговорил вдруг Есенин. - Сам Ленин кто? Еврей! Девичья фамилия его матери - Бланк! Вот и рассуждай после этого.
Худощавый шатен, которого звали Алексей Ганин, горячо и пьяно кивал в такт словам приятеля. Время от времени он порывался что-то сказать, но тут же замолкал, как бы впадая в свирепую задумчивость, поэтому слова Есенина были обращены в первую очередь к усатому гражданину в широкополой шляпе.
- Вы вот сказали, что вы итальянец, потомок гордых римлян, - сказал Есенин. - Ваша империя развалилась, правильно?
