Александр Трапезников - Тайны «Монастырского приюта»
– Нам нужен четвертый для преферанса, – сказал он. – Будешь?
– Якши? – немного насмешливо добавил Абдаллах.
– Нон якши, – ответил Александр Юрьевич. – Мы не умеем.
– Научим, – уверенно произнес Абарбанель-Барби. – Я в цирке работал, у меня даже ослы таблицу умножения на зубок знали.
– У меня умственный коэффициент ниже, – сознался Сивере. – Я в школе только три арифметических действия осилил. Боюсь, буду вам в тягость.
– Будешь в тягость – засунем в мешок и сбросим в пропасть, – погрозил Абдаллах.
– Или сварим к завтрашнему обеду студень, – ласково добавил Алоиз. Веселые они оказались старички, а ведь как долго притворялись! Чего это на них сегодня нашло? Полнолуние вроде еще не наступило.
– Нет, господа, в другой раз, – категорически сказал Сивере. – Я не отказываюсь, просто сегодня сильно устал. Голова не варит.
– Ну, как знаешь! – похлопал его по плечу Абарбанель. – В другой, так в другой. Тогда пошли отдыхать. Эх, жаль, что Матвей Матвеевич так не вовремя помер…
– Проиграл – вот и помер, – уточнил Алоиз.
– Конечно, за все надо платить! – вздохнул Абдаллах. – Ну, спокойной ночи, дорогой товарищ.
Они ушли, оставив Александра Юрьевича в некоторой растерянности. Чего это они там плели про «проигрыш»? Хороши шутки. Нет, не стареют душой ветераны. А сойтись с ними поближе стоит. Сделав последний глоток коньяка, Сивере отправился в свой номер.
3
Но дороге ему встретились две тетушки с лисьими мордочками. Церемонно поклонившись им, он услышал:
– А вас ожидает Анна Горенштейн.
– Да-да, и делает вид, что просто прогуливается по коридору. – Они обе подхихикнули, кокетливо погрозив пальчиками:
– Экий вы, оказывается, сердцеед!
– Беда от вас, мужчин, право слово…
Тетушки собирались проскользнуть мимо, но Александр Юрьевич загородил им путь, раскинув руки, будто собирался заключить в объятия обеих сразу.
– Куда же вы, милые? – весело спросил он, решив поиграть с ними в игру, которой пока не придумал названия. – А ведь я вас обманул. Помните, в день приезда? Я действительно Янек Скабичевский из Ковно. Ну, здравствуйте, родные мои! – и он нахально полез целоваться. Тетушки отбивались, смеялись, упирались в его грудь ладошками.
– Фу, противный какой! Отстаньте.
– Будет вам примазываться. Никакой вы не Янек!..
– Шалунишка!
– Ведете себя как ребенок!
Со стороны казалось, что это веселится одна семья. Наконец Сивере угомонился.
– Да, увы, я не Янек, – признался он. – Хотя в детстве мама меня так и называла. Видите ли, дамы, что Александр, что Шандор, что Янек – все это одно и то же. И хотя мои далекие предки из Дании, потом эти графья переселились в Прибалтику, а бабушка из венгерского рода Сегешей, но сам я православный русский. А из ваших добрейших уст я готов принять любое имя… Хоть Абарбанель, – добавил Сивере первое, что пришло на ум. – Мы ведь все на этой земле братья и сестры, потомки Адама и Евы. Так что, вполне возможно, в какой-то степени я действительно ваш племянник. Кстати, зачем он вам сдался после тридцати лет разлуки? Усыновите или уплемятьте меня.
Вновь началось милое заигрывание и прочая суета. Тетушки раскраснелись, на глазах аж слезы выступили. Обе закашлялись.
– Ох, уморил! – выдавила Алиса, вытирая платочком глаза. – Затейник.
– Балагур! – добавила Лариса, поправляя седые букли. – Откуда только такие берутся…
– С неба падают в звездные ночи, – ответил Александр Юрьевич. – Так не примете меня в свою компанию? Я и на мандолине могу.
– Иди уж! – толкнула его в спину Алиса. – Ждут ведь.
– Уйду, если вы обещаете называть меня Янеком, – уперся Сивере. – Иначе вот здесь лягу, а утром комиссар обнаружит мой хладный труп.
– Да успеет он еще обнаружить, успеет! – засмеялась Лариса. Несколько зловеще.
А другая добавила, согласившись на капитуляцию:
– Янек…
И смех тетушек начал таять в воздухе, уступая место скрипам и шорохам в монастыре.
4
В коридоре возле своей кельи Сивере и впрямь увидел томящуюся Анну Горенштейн. Она порывисто шагнула навстречу, затем, смутившись, отступила назад. Прекрасная мраморная вдова заметно нервничала. «Богиня Анаит!» – мелькнула у него мысль. Так вот кого она ему напоминала. Такое же лицо он видел у знаменитой золотой фигуры, вывезенной Антонием еще во времена владычества Рима над Закавказьем.
Теперь она хранилась в Лондонском музее, правда, без вложенного ей в руку, по преданию, хрустального меча, от которого должен погибнуть всякий, посмеющий коснуться богини. Удивительное сходство, возложившее на судьбу Анны особую печать. Странный мир, являющий нам двойников через тысячелетия. Подавив возникшее вдруг волнение, Сивере, довольно прохладно спросил:
– Не пойму я вас, дорогая Анна. То вы мне кидаете записку, чтобы я ни в коем случае не заговаривал с вами на людях, то сами приходите сюда на глазах у всех. Признайтесь, это женский каприз? Монастырские игры с элементами фристайла?
– Изменились обстоятельства, – коротко ответила она. – Пойдемте, нас ждут.
– Кто? Дюжина горбатых карликов с топорами? – пошутил Александр Юрьевич. – Так и бросаются под ноги, проходу нет.
– Нет, ждет Мария Леонидовна, – без тени улыбки ответила Анна. Обреченно вздохнув, историк двинулся следом за ней. Он вынужден был признать, что эта женщина имеет над ним особую власть.
В молчании они поднялись на третий ярус, постучав в дверь, вошли в номер Комамберовых. Кроме вдовы, уже облаченной в траурные одежды и имевшей несколько торжественный вид, здесь же находился и лысый князь Романов. Горело несколько свечей, тлел фитилек в лампадке, пахло какими-то благовониями.
– Садитесь, – сказала Мария Леонидовна. – Извините, что нынче утром я так набросилась на вас. Но вы были последним, кто видел моего мужа живым. И почему только я разрешила ему замыкать процессию, а сама оказалась где-то вначале?
– Теперь уже ничего не поправишь, Машенька, – тихо произнес князь.
«А этот-то чего тут делает? – подумал Сивере. Потом вспомнил: он же приятельствовал с Комамберовым. – А меня зачем позвали?»
– Мы с ним никогда не расставались, – продолжила вдова. – Пятьдесят лет вместе. Я думала, так и умрем в один день. Не вышло. Вмешалась третья сила.
– Какая? – глупо спросил Сивере. Его вопрос не услышали.
– Но остановить меня нельзя, – громко предупредила Мария Леонидовна, погрозив кому-то крючковатым пальцем. – Даже не пробуйте. Я знаю слишком много. И эти знания давят на мое сердце.
«О чем она толкует? – вновь подумал Александр Юрьевич, уже не решаясь спросить вслух. – Уж не хочет ли старая барышня покончить жизнь самоубийством?»
Он скользнул взглядом по стенам кельи, на них висело несколько интересных гравюр, изображавших сцены из монастырской жизни. Хотелось разглядеть получше, но он постеснялся помешать траурному монологу женщины. Тем не менее от ее глаз не укрылось его движение.
– Все он, его работа, – печально промолвила она. – Валентин Данилович был замечательным гравером.
– Художником, в полном смысле этого слова, – негромко подтвердил князь Романов. – Таких больше нет.
На сей раз, улучив подходящий момент, Сивере поднялся, внимательно разглядывая гравюры. Одна из них изображала монаха, борющегося со львом. Другая – старинный обряд погребения. Остальные надо было рассматривать более внимательно, с лупой, поскольку каждый сюжет нес свою смысловую нагрузку. Сейчас просто не было времени, но уже с первого взгляда стало ясно, что качество их исполнения превосходное, достойное настоящего мастера. Неизвестно, каким литератором был покойный, но сомнения в его таланте отпадали сами собой. Александра Юрьевича приятно поразило увиденное.
– Вижу, вам нравится, – заметила вдова. – Вы – человек со вкусом.
– Я всего лишь скромный историк, но немного разбираюсь в художественном творчестве, – ответил Сивере. – Замечательные работы, слов нет.
– И не говорите, – оборвал его князь. – Лучше слушайте. Мы пригласили вас сюда для того, чтобы сделать важное заявление.
– Попозже, – уточнила вдова. Она указала на несколько ученических тетрадей, лежащих на столе в стопке и перевязанных розовой лентой. – Это касается рукописей моего мужа. Последний трактат Валентина Даниловича не окончен. Он начал писать его здесь, в «Монастырском приюте». Кое о чем он уже успел вам рассказать до своей смерти.
– Да-да, – рассеянно подтвердил Сивере.
Он оглянулся на Анну, сидевшую позади него и молчавшую до сих пор. Она приложила палец к губам, словно повелевая умолкнуть и не мешать. Александр Юрьевич откровенно приуныл: разговор о литературной гениальности Комамберова его привлекал мало. Но выбирать не приходилось. Он сумел вставить единственное:
