Павел Саксонов - Можайский — 5: Кирилов и другие
Кальберг опешил: такого сопротивления он не ожидал, и оно, сопротивление это, его, как опытного игрока, насторожило:
«Что вы имеете в виду?» — осторожно спросил он.
Анастасия ответила недвусмысленно:
«Это вам нужно со мной поговорить, а не мне с вами. Мне-то, милостивый государь, разговаривать с вами в сущности не о чем!»
«Ошибаетесь!» — сказал тогда Кальберг. — «То, что я собираюсь сказать, вас касается куда больше, нежели меня!»
«Да что вы!» — снова отбила подачу Анастасия. — «Уж не думаете ли вы, что я не знаю, о чем пойдет речь?»
Кальберг недобро прищурился. Одну руку он положил на борт коляски, а другой снял шляпу и обмахнул ею свое лицо. Это почти театральное представление, явно призванное произвести нешуточное впечатление, вызвало, однако, обратный эффект:
«Садитесь уж!» — бросила Кальбергу Анастасия, подбирая юбку и чуть сдвигаясь на сиденье. — «Мы только напрасно теряем время!»
«Нет, моя дорога всезнайка! Это вы спускайтесь сюда!»
«Еще одно слово, и я поеду в полицию…» — Анастасия тронула кучера, тот обернулся. — «Здесь ведь недалеко?»
«Быстрее ветра домчим: хоть на Мойку[62], хоть на Кирпичный[63]!»
«Я тебе домчу!» — Кальберг схватился за вожжи. — «Анастасия Маркеловна!»
«Вот как! Я вновь — Анастасия Маркеловна?»
Анастасия усмехнулась, Кальберг побледнел.
«Что вы такое говорите? Какая полиция?»
«Но ведь должна же я заявить права на наследство!»
«Помилуйте! Какое наследство?»
«От брата, разумеется!»
Теперь уже Кальберг усмехнулся:
«Стоит ли возиться из-за таких мелочей! Я…»
«Не знаю, что вы, — перебила Кальберга Анастасия, — но я повозиться намерена. Видите ли, дорогой барон, четверть миллиона рублей и…»
Кальберг вскочил в коляску:
«Какие еще четверть миллиона?» — прошипел он.
«Хотите об этом поговорить?»
В следующее мгновение коляска снова катилась по Невскому.
В Пассаже Кальберг безропотно — внешне, по крайней мере — брел за Анастасией из магазина в магазин. Анастасия же — по собственному ее признанию — буквально наслаждалась ситуацией. Она посетила Эмму Ваниянц, заглянула в «Кокетку», на добрых полчаса задержалась у «Аннет», но больше всего времени провела в «О бон гу» Михайловой и Гурьева, в «О бон марше» Романова и у старшего Боне[64]. У последнего она по самую макушку напиталась новостями парижской моды и перемерила столько шляпок, насколько у нее хватило сил!
Можете себе представить, господа, насколько был деморализован Кальберг к тому моменту, когда Анастасия соизволила, наконец, снизойти до разговора! А уж то, как она его начала, и вовсе повергло барона в прах, да так, что он уже перед этой женщиной не оправился!
«Окажите любезность, барон, — попросила Анастасия, кося на Кальберга кокетливым взглядом, — оплатите вот эту!»
«Вот этой» была высокая шляпа из белого бархата, шелкового атласа, с кружевом — бежевым с шоколадно-коричневой оторочкой, синелью и брошью хорошего золота и настоящим жемчугом.
«Отличный выбор, мадам!» — расхвалила Анастасию услужливая девушка.
Выбор и впрямь был сделан со вкусом, но Кальберг побагровел. Вряд ли его взволновала цена: денег у него было достаточно. А вот что его действительно могло возмутить, это — бесцеремонность, с какой Анастасия — ни много, ни мало — выставила себя… гм…
Митрофан Андреевич запнулся.
— Любовницей! — подсказал я.
— Сам знаю! — буркнул, краснея, Митрофан Андреевич. — Да, — продолжил он, — любовницей барона. Это его добило. С одной стороны, конечно, в таком предположении был и определенный лестный момент, но с другой — Анастасия как пара не очень-то ему подходила: женщина она приятная, но простоватая. Да и одета она была пусть и с определенным для своего круга шиком, но… вы понимаете?
Я кивнул:
— D’une manière vulgaire[65].
— Вот-вот! — подхватил Митрофан Андреевич. — Точно подмечено!
— И?
— Барышня из магазина смотрела на них — Анастасию и Кальберга — с нескрываемыми чувствами: с завистью в отношении Анастасии и с пренебрежением к барону, опустившемуся до такой странной для него спутницы. И это, как я уже сказал, добило барона окончательно. Швырнув деньги чуть ли не в лицо злополучной продавщице, он выскочил из магазина и стал дожидаться снаружи. А ждать ему пришлось немало: шляпу предстояло упаковать в коробку — со всеми тщанием и предосторожностями!
Когда, наконец, Анастасия вышла из магазина, держа в руке нарядную коробку, Кальберг уже находился в том помрачении рассудка, когда и лучший из игроков мало на что годится.
«Теперь мы можем поговорить». — милостиво предложила Анастасия.
«Но не здесь же!» — взмолился барон.
«Пойдемте».
Они вышли из Пассажа. Анастасия взяла барона под руку — Кальберг было, сопротивляясь, дернулся, но ему пришлось подчиниться и этой выходке — и повлекла его по Садовой.
«Вы ведь ничего не имеет против прогулки по Михайловскому саду?»
«Нет», — огрызнулся барон.
И, верите ли, господа, мне так и хочется добавить — «несчастный»!
Митрофан Андреевич на мгновение-другое умолк.
— В саду, — оправившись, продолжил он, — и состоялся тот самый разговор, ради которого Кальберг на свою голову и напросился к Анастасии.
«Итак, — начала женщина, — вас почему-то смутила названная мною цифра. Четверть миллиона. В чем дело, господин барон?»
Кальберг пробормотал что-то неразборчивое.
«Вы считаете, что это много?»
Тогда Кальберг вырвался из-под руки Анастасии и посмотрел на женщину с неподдельной злобой:
«Да вы хоть знаете, о каких деньгах идет речь?»
«О тех, полагаю, — ответила она, — которые на вашей службе заработал мой брат. А еще…»
Барон перебил Анастасию:
«Это ваш брат сказал вам, что он заработал именно столько?»
«Разумеется. Но и это…»
«Четверть миллиона?»
«Да!»
«Рублями?»
Теперь Анастасия растерялась:
«Что значит — рублями?» — спросила она, не поняв странное уточнение Кальберга.
Барон же задал новый вопрос:
«Кредитными билетами?»
«Да о чем вы, в конце концов!» — растерянность Анастасии сменилась гневом: она решила, что Кальберг вполне уже оправился после полученного в Пассаже урока и попросту над ней издевался!
«А!» — едва ли не зарычал Кальберг. — «А! Я так и думал! Ничего вы не знаете! И братец ваш ничего не знал! Четверть миллиона! Ха-ха! А резаную бумагу не желаете?»
Анастасия — до этого момента она и барон худо-бедно, но все же шли по дорожке — резко остановилась:
«Резаную бумагу?» — переспросила она.
«Вот именно!» — злорадно подтвердил барон. — «Бумагу!»
«О чем вы?»
«А как вы думаете, в чем держал свои накопления ваш брат?»
Анастасия задумалась, но на память ей ничего не пришло: Бочаров никогда не сообщал ей такие детали. Все, что ей было доподлинно известно, это — существование safe’а в столичной конторе Московского купеческого банка: Бочаров арендовал его за несколько месяцев до свей гибели, и аренда оставалась действительной еще добрых месяцев семь. Ключ от ящика лежал в запечатанном конверте, каковой конверт, в свою очередь, находился у поверенного. Именно он — этот поверенный — должен был вручить Анастасии конверт после того, как будет официально зачитано завещание. Может показаться странным, что Анастасия вообще об этом знала, но о своих распоряжениях ей рассказал сам Бочаров: возможно, предчувствуя недоброе или, что тоже возможно, опасаясь за свою жизнь в связи с начатым им расследованием относительно Кальберга.
«Не знаю», — честно призналась Анастасия.
«Тогда я вас просвещу!»
«То есть?»
Кальберг стащил с руки перчатку и щелкнул пальцами:
«Пуф!» — воскликнул он. — «В фальшивых облигациях ваш брат хранил свои сбережения. Вот в чем!»
На мгновение Анастасия застыла в понятном потрясении, но тут же опомнилась. Перед ее мысленным взором пронеслась недавняя сценка: при слове «полиция» барон хватает вожжи, а затем и вовсе вскакивает обратно в коляску.
«Ах, вот как!» — медленно, с расстановкой и с явной угрозой произнесла Анастасия. — «Вот, значит, как!»
Кальберг явно угрозу расслышал. Его лицо, только что насмешливое и с победительным выражением, резко изменилось:
«Вас это не смущает?»
Анастасия хохотнула:
«На мой взгляд, так даже лучше!»
Барон растерялся окончательно:
«Не понял?» — с выраженным удивлением протянул он и повторил: «Не понял?»
Анастасия тут же, издевательски улыбаясь, пояснила:
«Как вы думаете, что произойдет, когда я предъявлю эти бумаги к оплате?»
«Но вы не можете это сделать!» — воскликнул барон.
«Отчего же нет?»
«Но… но…» — барон начал запинаться, аргументы явно не шли ему на ум.
