Елена Арсеньева - Крутой мэн и железная леди
И тут зазвонил телефон.
Неужели снова он, этот?..
– Да, добрый день. Заказ на банкет? – Голос Жанны оживился, глаза засияли. – Конечно, охотно приму. Какое число, сколько человек? Наша программа вас интересует?
Алёна вынула из ее пальцев стодолларовую бумажку. Жанна рассеянно кивнула и схватила ручку. Она начала что-то быстро записывать в блокнот, а Алёна воспользовалась удобным моментом и выскользнула из кабинета. Жанна едва заметила это.
Ишь как удачно всё устроилось!
В зале гремела музыка, на сцене продолжалась репетиция. Теперь это был ча-ча-ча.
При виде Алёны Игорь споткнулся и чуть не сбил с ног Андрея. Лена взвизгнула: Андрей схватился за нее, чтобы удержаться, и едва не свалил на пол.
«Не он! – отчаянно глядя в мрачные глаза своей несостоявшейся любви, подумала Алёна. – Около адресного бюро я буду через семь-десять минут! А у него репетиция! И вряд ли успеет кончиться! И во дворе был не он! Но сто долларов за удовольствие… он рассказал кому-то о моем предложении? Или кто-то случайно слышал наш разговор? Стыдоба-а… Ладно, не впервой!»
* * *Из дневника приема.
Расшифровка магнитофонной записи
Пациент О.
– …Когда умер отец, мне было четырнадцать. Это случилось шесть лет назад, в 98-м. Но к дефолту это не имеет отношения. Его… убили. Так можно сказать. Мама знала, кто, но мне сказала только недавно. Она во всем винит его, того человека, – в том, что случилось со мной. А при чем тут он? Со мной это вообще через два года случилось. Конечно, само собой, тот человек виноват и будет наказан, но не за тот день. А за тот день точно так же можно винить шофера автобуса, который сломался…
– Какого автобуса?
– Да рейсового автобуса! Из Доскино! У нас там был дом, не то дачный, не то деревенский, на окраине. Рядом стоял еще один домик, туда иногда приезжала пара – муж и жена. Он был журналист, а она… она была она .
– Понятно.
– Короче, дело было так. Я эту нашу дачу ненавидел и практически туда не приезжал. Но мама заболела и послала меня вечером полить там всякую хренотень, помидоры, огурцы, клубнику… Всё, короче. Я поливал, торопился успеть на последний автобус. У меня всё рассчитано было по времени, я закончил, убрал шланг, выключил насос, закрыл сарайчик, где у нас была скважина, собрал клубники полведерка и рванул на автобус. Еще мчался как пес, помню, боялся опоздать. Не опоздал, даже ждать пришлось. Потом этот «Лаз» или как его там причапал – ужас, древность, уродство, сплошной чад и гарь, место ему только на свалке! – и шофер сказал, что обратно в город не поедет, бензонасос у него полетел. Тогда народ потащился на трассу ждать последнего автобуса из Богородска, проходящего. Я тоже пошел, полчаса прождали, и того автобуса нет, кто-то сказал, мы опоздали. Что делать, думаю? Маманя там с ума сойдет. И тогда я вспомнил, что у нашей соседки, жены того журналиста, есть сотовый. Думаю, пойду и попрошу позвонить домой, маме. Вернулся на дачу и постучал к ней в калитку.
– А она там осталась ночевать?
– Ну да, я видел, как она поливала свой участок, а потом ушла в дом. Мужа ее в тот вечер не было, он вообще редко приезжал, она там одна колготилась. В основном возилась с клубникой и с цветами. У нее вообще цветы дуриком росли – ирисы и гладиолусы, я таких потом никогда в жизни не видел, каких-то фантастических оттенков, огромные… Вся деревня ходила на них смотреть. Ну вот. Я постучал в калитку – никто не выходил. Думаю, телевизор, наверное, смотрит. Я перелез через забор, подошел к крыльцу и увидел ее платье. Она в этом платье поливала свои цветы. Ничего особенного – платье обыкновенное такое, голубое в белых цветочках, старое уж, оно на ней висело, как на вешалке. Она вообще, эта соседка, раньше была такая… пухленькая, а потом вдруг – раз, и похудела. Стала шмотки эффектные носить в обтяг, ну а на даче одеваются же кто во что горазд, вот она и носила свои старые вещи. Я, помню, видел один раз из-за забора, как она, смеясь, это платье чуть ли не два раза вокруг себя обернула и мужу показала, а у него такое лицо злое стало… Ему, наверное, не нравилось, что она похудела.
– А вам?
– Что мне?
– Вам нравилось, что она похудела? Она вам вообще нравилась?
– Да, так она была ничего, улыбка веселая, она очень вежливая, со всеми на «вы», даже со мной. А впрочем, мы с ней почти и не говорили-то, здрасьте – до свидания.
– И тем не менее вы замечали, как она одевается.
– Ну, замечал. И что?
– Хорошо, дальше рассказывайте.
– Ну ладно, ладно, если правду сказать, нравилась она мне. Высокая, красивая, мне вообще очень нравятся высокие девушки. Ноги у нее были красивые, глаза, волосы… Да, я на нее часто смотрел… тихонько. Между прочим, ее моя мама не слишком-то любила, потому что отец на нее тоже… иногда смотрел. Ну, она выйдет поливать свои цветы или что-нибудь полоть – в купальнике, там фигура, ноги от ушей… ну как не смотреть? Ладно. Короче, я посмотрел на это платье и так, помню, завелся! Я до сих пор помню, как завелся… Мне тогда уже исполнилось шестнадцать, но я был совсем мальчишка: меня смерть отца как-то от всех и от всего отдалила, я стал очень угрюмый, тихий, ни о чем таком не помышлял. А тут – помню! – посмотрел на это мокрое платье – меня как ударило! Я вообще уже ни о чем не думал, толкнулся в дверь, она не заперта, вошел тихонько…
– Почему тихонько?
– Почему? Я хотел за ней подсмотреть…
– Чтобы она вас не видела?
– Ну да.
– А если бы она испугалась, если бы приняла вас за вора?
– Да я ни о чем тогда не думал, говорю. Я почему-то решил, что она телевизор смотрит. Думал, я на нее минуточку погляжу, а потом постучу. Но она не смотрела телевизор.
– А что она делала?
– Она стояла в халате около проигрывателя и меняла пластинку. Это был не магнитофон, не лазерник, а такой проигрыватель для старых пластинок с колонками. У нас дома тоже такой был, но сломался, а здесь остался. Она поставила музыку – это было танго, я потом узнал, что оно называется «Champagne splаsh», «Брызги шампанского», – и начала танцевать. Ну, не танго, конечно, а просто двигаться под музыку. Так красиво… Свет не горел, но в окно светило заходящее солнце – это же было где-то полдесятого вечера, середина июня, а ее окно выходило точно на этот поздний закат, и оно как-то было все вместе: и музыка, и солнце, и ее движения… Она танцевала, а потом начала медленно снимать халат. Я тогда слово такое знал, конечно, – «стриптиз», но никогда его не видел. А тут понял, что она не просто так раздевается, а танцует стриптиз. Она его так долго снимала, этот свой маленький халатик… я чуть не умер, потому что никак не мог понять, у нее под халатом что-то есть или нет ничего. Я шагнул немножко в сторону, вижу – она, оказывается, перед зеркалом танцует и смотрит на себя. У них стояло такое огромное зеркало, старое, в красивой раме, то есть она, рама, наверное, была красивая, но теперь как-то облупилась, облезла, а все равно это было необыкновенное зеркало. И я увидел, что у нее под халатом лифчик и трусики. Она наконец-то сняла халат, а потом начала лифчик снимать. Я думал, умру, пока она сняла его… Я уже не мог на месте стоять, совсем влез в комнату. И вдруг она меня увидела в зеркале… И замерла ко мне спиной, прижав руки к груди. А я смотрел на ее спину, на трусики, которые были такими узкими, что я видел ямочки пониже поясницы. Она смотрела на меня, а я на нее – в зеркало. Потом я подошел и встал сзади нее на колени и поцеловал эти ямочки. Тогда она так тихонько засмеялась и ко мне повернулась. И взяла меня за волосы. И ерошила их, пока я ее целовал и раздевал, и все время меня дергала за волосы…
– А потом?
– Я ничего не помню, только как она мне все время говорила: «Тише, тише, радость моя…» Наверное, я орал как сумасшедший. И еще музыка играла все время… танго, танго, танго. Это всё было со мной в первый раз, это было так… больно, страшно, невыносимо.
– Невыносимо – в каком смысле?
– Во всех. Я думал, у меня сердце от счастья разорвется. Из этих всех ощущений я точно помню: сердце почти разорвалось. Потом оно вдруг раз – и остановилось. И я отключился. То ли уснул, то ли сознание потерял.
Очнулся или проснулся – лежу там же, на коврике в комнате. Под головой подушка, сверху одеяло. Моя одежда на стуле… а я не помню, как раздевался. Ее нет. Но я знал, что у них спальня на втором этаже, в мансарде. Наверное, она туда поднялась, там спит.
Я не знал, что мне делать. Посмотрел в зеркало… и как будто увидел, как она там танцует! Меня опять в жар бросило. Хотел пойти к ней, но испугался. И вдобавок вдруг вспомнил, что так и не позвонил вчера маме! Она там, наверное, с ума сходит! А у нее после смерти отца сердце болело, припадки бывали такие, что «Скорую» приходилось вызывать. У меня сразу весь жар пропал. Начал одеваться и вдруг слышу, – она по лестнице спускается. Появилась. Волосы спутанные, глаза заспанные, из-под халата видны пижамные штанишки с кружавчиками. И я подумал в эту минуту – но это был как бы не я, а кто-то в моей голове спросил: интересно, сколько ей лет? Да ведь она ровесница моей мамы, наверное! О… я тогда чуть не умер от стыда, от ужаса. А она тоже смутилась, говорит: «Тебе ехать пора, правда? Твоя мама мне ночью звонила, я сказала, что ты на автобус опоздал, но утром сразу приедешь. Автобус через двадцать минут, как раз доберешься. Или позавтракаешь сначала?» Я головой помотал и попятился. Смотрю на нее и думаю: какая она… немолодая! Вчера вечером была молодая, а сегодня утром… Она говорит: «У тебя деньги-то на автобус есть?»
