Владимиp Югов - Человек в круге
Твоя Лена".
"Дорогая моя Леночка!
Дорогая, любимая моя женушка!
Ненаглядная моя! Моя самая единственная и самая стойкая любовь!
Я тут все время думаю о тебе. Думаю, и служба не идет без тебя. Брать же тебя боюсь! Ах, время! И я переборю себя. Я и не знал, что так бывает. Ежеминутно думаю и думаю о тебе. И почему-то мрачные мысли порой бьются крыльями черными вокруг меня. Почему ты так красива? Почему они все пялятся на тебя? И на тех вечерах, на которых мы с тобой были, и на вечеринках... Не вызывать же мне каждого, кто льнет к тебе, на дуэль!
Однако я готов стреляться на дуэлях!
Я готов, готов... Готов, если к тебе они будут заявляться без моего разрешения. Я тут пробуду еще две недели - служба, мой начальник строг зело, ругается и бранится! И не могу я уехать ранее.
Я так не могу.
Твой несчастный Павел."
Я перечитывал письма разных лет, и любовь, трепетная, нежная, строгая, придирчивая, шумящая, требующая, замечательная и пакостная, серьезная и по-детски лепечущая, была в этих письмах. Она жила, любовь. Она торжествовала. Беспокоилась. Плакала в одиночестве и радовалась вдвоем. Она ни минуты не имела покоя. Вплоть до того страшного шага Павла Афанасьевича Шугова она, их любовь, жила.
Что же тогда произошло?
Почему Шугов, этот искренний, любящий человек, сделал такой страшный шаг? Где этому отгадка?
Мы договорились, что я верну письма на следующее же утро.
Идя на совещание в "Известия", я захватил письма - ко времени, назначенному мне Леной, быть на месте и вернуть ей их.
Лена была точна. Она стояла и ожидала меня. Я отдал ей письма, она спрятала их в сумочку.
- Ты торопишься? - спросила меня.
Я назвал время очередного нашего заседания - должно оно состояться не ранее одиннадцати. Выходило, что у меня в запасе полтора часа.
- Тут ты дойдешь за десять минут пешком. Если надо, я тебя провожу. Не возражаешь?
Я кивнул головой.
- Ты заметил это Н.?
- Естественно.
- Все-таки, зачем тебе все это надо?
- Не знаю, - сознался я. - Но не могу от всего этого избавиться.
- Ты помнишь момент, когда выходил из ворот штаба отряда?
- Когда пробежала мимо ты? И поглядела на меня как-то странно? Я, впрочем, всегда хотел спросить, что ты тогда хотела сказать?
- За мной шла просто охрана. Я была под охраной. И меня, по сути, вели на допрос.
- Это было необходимо, очевидно.
- Я согласна. Тем более, в таких обстоятельствах бывают виноваты все. Слава Богу, меня после допросов отпустили.
- Просто так? Или было что-то иное?
- Именно иное. Но не то, что ты думаешь. Там был Н.
- Н.? Но он же пограничник. Он же учился вместе с твоим мужем? А пограничников к расследованию не допустили, как мне тогда показалось. Даже я присутствовал в качестве постороннего, ничего не понимая в пограничной службе. Лишь бы не пограничник!
- Тебя прикрывал Железновский. Он был уверен, что ты переменишь профессию. Не знаю уж почему, но ты ему нравился как товарищ.
- Я увел тогда тебя на танец. От Железновского, самого Железновского! Он подумал: какой хваткий! Пригодится в нашей работе. Я же знал их кадры на тот час, у них их попросту не хватало. Или были некудышние. Я же играл с ними в волейбол. У иных - пара извилин.
- Ладно, это потом, - как-то занервничала Лена. - Н. вчера позвонил мне на дачу. И, по-моему, то, что он говорил, прослушалось. - Она посмотрела на меня изучающе. - Ты понимаешь, кто прослушивает? Ковалев Вячеслав Максимович. Шугов был и остается главным его врагом. Ковалев полетел вниз при Хрущеве потому, что Шугов оттуда передал какую-то негативку на Ковалева.
- Об этом мне известно.
- Я знаю, тебе сказал или Железновский, или...
- Или сам Ковалев.
- Ковалев?
- Не знаю.
- Теперь все то, что было передано, зачеркнуто.
- И что говорил Н.? - не выдержал я ее отступлений от главного.
- Ты сам можешь догадаться. Ковалев буквально заставил уйти Шугова туда. Или тюрьма за эти листики из Боевого устава, или туда. Главное, тюрьма и мне. Разве я была бы первой и последней?.. Ну скажи, лжет Н.? Или, узнав, что я... живу с Ковалевым, хочет расстроить нашу связь? Я ведь тогда и с пистолетом не лягу с ним в одну постель!
- Ты и Н.? - спросил я напрямик. - Что это?
Лена помолчала, взялась за мою руку, показала на часы, что мне надо идти. Мы пошли. Она стала рассказывать, что было с Н. Ничегошеньки не было!
- Я могла бы выйти за Н. И, может, была бы спокойной жизнь. Там, при допросе, Н. выкрутил меня от наказания. Он оказался порядочным человеком. Я не думаю, что ради Шугова и меня он выкручивал Лену Мещерскую от наказания, от тюрьмы. Просто он знал тогда то, что я не знала и никто не знал, кроме Ковалева. Ковалев плел сеть Шугову и заодно мне...
- Ты всегда не была точна во флиртах.
- Моралист! Да знаешь ли ты женщин, чтобы судить о них таким образом?
- Кое-что знаю и о них.
- Напечатал роман и хвастаешься... Подмечено, ничего не скажешь! Она, передразнивая меня, прочитала выдержку из этого романа: "Страсть и чувствительность есть дар божий. Без этого нет женщины". - Мальчик, зеленый огурчик! Подмечено, но далеко от женской сути. Чтобы, зеленый огурчик, суметь посочувствовать похоронившему, надо самому похоронить. Чтобы писать о чувствах женщины, надо побыть в ее шкуре.
Мы подошли к известинскому дому, она сунула мне на прощание руку.
- Советую тебе, - Лена не глядела на меня, - не выступать против Ковалева. Боже тебя упаси!
- Ты дашь мне координаты Н.?
- Нет. Он уже улетел. И, думаю, ему будет жарковато жить. У Ковалева хватка.
- Кто теперь Н.?
- Всего-то полковничек. Дальше - никак. Теперь и подавно.
После совещания я позвонил от своего товарища по вертушке снова Ковалеву.
- Вячеслав Максимович, я подумал над вашим предложением... А что, ежели и вправду создать вам книжку? Я отложу, пожалуй, свою рукопись о подполье украинского комсомола в войну... Только, Вячеслав Максимович, вы знаете... Я дорого ныне стою. При заключении договора я назначу цену. Конечно, по авторскому праву. Отсебятиной заниматься тут не стоит.
- И юрист не позволит, - проворчал Ковалев. - Когда ты хочешь приехать к нам?
- Давайте договоримся на завтра. Совещание уже сегодня завершится. У меня три дня свободных... Правда, покупки надо совершить.
- Ну об этом ты не беспокойся. Я скажу Шаруйке, он это оформит у нас. Ты только список предоставь, что тебе нужно.
- Спасибо, Вячеслав Максимович. Время назначайте. Я-то подстраиваться буду. У вас масштабы.
- И иронией, что ли?
- Ну уж не знал, что искренность мою так толкуете!
- Не взвивайся, не взвивайся! В десять устроит?
- Вполне.
- Я знаю, куда машину посылать. Приедет за тобой, без двадцати - будь готов.
- Всегда готов! - улыбнулся я. - Видите, хотя по телефону и не видно, вскидываю, как пионер, руку!
- Это дело! Когда так все отвечали, и жизнь была нормальной.
Где-то, уже за двенадцать ночи, в номер ко мне настойчиво постучали. Я накинул на себя спортивку, всунул ноги в тапочки и, подойдя к двери, чуть отсунувшись в сторонку от нее, как учил Железновский, спросил:
- Кто?
- Я. Шаруйко.
Голос был знакомый. Я открыл. Шаруйко стоял перед дверью один, за пазухой у него что-то выпирало. Я кивнул туда, спросил, что это у него?
- Бутылка, - ответил он.
Я засмеялся.
- Зачем? Да в такое позднее время?
Шаруйко извинился, сказал, что только закончил свое дежурство.
- Не обижай, одевайся, да посидим там, в холле.
Я оделся на быструю руку, взял ключ и захлопнул дверь. Я понимал, зачем меня зовет туда Шаруйко. У него мания преследования. А, может, и не мания, просто он знает, как все это теперь делается.
Мы сели в мягкие кресла, потихонечку подвинув и низкий письменный столик, и эти кресла, чтобы никому не мешать. В этой престижной гостинице не было случайных людей, и стояла уже в это время тишина. Шаруйко распечатал бутылку - вино было высшего качества. Здесь же, на столике, мы позаимствовали стаканы: они стояли возле графина.
Наполнили стаканы и молча выпили.
- Я не видел вас ни сегодня, ни вчера. - Шаруйко повертел бутылку и решительно снова наполнил стаканы. - Думаю, вас пасут не из ревности. И я говорю вам это серьезно... Знаете, я тогда сказал правду единственную. Ну в тот раз, когда мы встретились с вами. Я сказал о Павликове и его жене. Скорее, я сказал о ней. Это забыли все, что она есть на свете. Единственный человек не забыл - Елена Зиновьевна. О чем это говорит? О человечности. Вы, может, не знаете, но Елена Зиновьевна дружила с Павликовой и тогда. Она к нам приезжала на заставу несколько раз. И когда Павликова ехала за покупками какими в городок, то всегда заходила к Елене Зиновьевне, или просто поговорить, или еще по каким делам. Мне об этом рассказывал Смирнов, которого...
- Уже нет в живых, - сказал я с какой-то ненавистью.
- Что верно, то верно. Что он не насексотил, не связал Павликову и Елену Зиновьевну, ему честь и хвала. И одна бы, и другая покатили бы, поехали по этапу. Де-сговор уж заранее! А они - по-бабски. Знаете или нет об этом, но у Елены Зиновьевны детей не было никогда. И она спрашивала у Павликовой: может, что и как по-другому у них? То есть у Павликовых? Вот о чем и толковали женщины!
