Владимиp Югов - Человек в круге
На второй день я позвонил С. Позвонил из сотки, из кабинета моего друга, сделавшего бешеную карьеру и дослужившегося до заместителя редактора "Известий". С. ответил тут же, четко, уважительно, с чувством собственного достоинства.
- Здравствуй, здравствуй! - Он гудел весело и открыто, с какой-то даже любовью ко мне. - Слышал! На прочуханке? Совещаешься?
Я засмеялся.
- Ну впитывай, впитывай все новое! А я, знаешь, по-стариковски уж по-старому жить буду. Мы так жили и так будем жить. А твои знакомые в болотных сапогах - туда им и дорога. Ты знаешь, что я снова на службе? Полностью и безоговорочно.
- А чего же вам и звоню! Похвалить вас, попресмыкаться, поподхалимничать!
- Это правильно. Ласковое телятко две матки сосет.
- Вы мне хотели рассказать об одном сержанте, который у вас служит теперь?
- Это Шаруйко, что ли?
- Он и есть.
- А какой у тебя интерес к нему?
- Да думаю все... Как-то раскрутить хотя бы в душе все, что тогда видел.
- Смешной ты. И наивный. Или не заметил, как все повернуло? Ну чмокнули того... Кто к вам приезжал... Ну наломал он у вас дров! И что теперь? Об этом печалиться, когда такой ворох работы? Забудь и выплюнь! Не ты разотрешь, за тебя разотрут! Ты продвигайся лучше по газетной линии.
- И все же, Вячеслав Максимович. Как бы увидеть его?
- Можешь ты все-таки просить! Да приезжай хоть сейчас. Я его сегодня заступившим видел. Подменим, поговоришь. Машину прислать?
- Много чести, наверное?
- Значит, так. Жди машину. Через десять минут подъедет. И ко мне зайди потом.
Машина действительно подкатила ровно через десять минут. Когда мы приехали, Шаруйко уже подменили, он с любопытством оглядывал меня. Это был невысокого роста молодой еще человек. Лишь лицо, особенно глаза, опоясали морщинки, он был не по годам сед, правда, выглядел свежо, уверенно теперь глядел на меня.
- А я вас не знаю, - покачал головой. - Откуда вы меня знаете?
- По общему списку сержантов.
- А что, выходит, вы первый за нас хлопотали? Вячеслав Максимович в первый же день про вас сказал. Спасибо вам большое.
Я пожал плечами:
- За что спасибо мне? Вам спасибо, что выдержали.
Я увидел, как лицо этого человека в форме сморщилось в обиде, глаза увлажнились.
- Простите меня... Вы знали сержанта Матанцева?
- Тоже из списка.
- Я не прощу никогда этим бандюгам. Сколько жить буду - стрелять и вешать стану. Рука не дрогнет... Мы не успели на помощь... Они его... за то, мол, что права качал... ногами убили!
Я помолчал вместе с ним, потом осторожно сказал:
- Мне хотелось бы...
- Не надо! - Глаза его позеленели.
- Вы же еще не знаете, что я хотел вам сказать...
- Знаю. Вы хотели спросить, как нас... одним словом... Ну как все было тогда... Этого я вам не скажу!
- А почему?
- Не положено, - хмуро заявил Шаруйко. - Я расписался за это.
- Понятно, - протянул я.
- И Вячеслав Максимович об этом вас просил.
- О чем об этом?
- Чтобы вы не спрашивали. Про все про то.
- Ну, а о чем же мы будем говорить?
- Давайте лучше об Александре Дмитриевиче.
- А кто это? Погодите...
Шаруйко нахмурился, презрительно поглядел на меня:
- Вы не знаете, кто это? Это наш начальник заставы. О нем мне никто рта не заткнет, если я пожелаю рассказать. Вы знаете ли о том, что теперь делает жена Павликова?
- Нет, не знаю.
- Ну о чем же тогда с вами говорить? О том козле Шугове? Дезертире, враге, предателе? Давайте... Мне рассказывали, что вы о нем все расспрашиваете. Если бы этот козел появился, я бы и его кокнул, не моргнув глазом. Вы скажете: злой я человек! И тех бы кокнул, и этого бы... Да злой! Не прощу. И никому не прощу. Все еще ответят. И за все ответят.
Я помолчал.
- Чего молчите, если на разговор пришли?
- Откуда вы знаете, что я о Шугове пекусь? Я хочу узнать...
- Вот именно - узнать! Чтобы все по кругу потом пошло... Не он виноват! А погранзастава! Что его выпустила! А он - ягненочек. Только стоило бы нам крикнуть: "Стой, кто идет! Куда!" - и он бы передумал Родиной меняться... Да что вы за люди, эти интеллигенты? Все вам неймется! Все вы недовольство проявляете!
- Я лично доволен. Я работаю в газете. О людях пишу.
- А сами собираетесь поплакаться о Шугове. Какой он бедненький!
Я встал. Зло уже давно переполняло меня:
- Слушай, Шаруйко! Я интеллигент в первом поколении. Мать моя уборщица, а отец был плотник. На войне он погиб. И все дяди, плотники бывшие, на войне погибли. Но я, как они меня учили, тонну бумаги измарал, чтобы про вас, сержантов, знали... А ты... Слушай, совесть имеешь?
Шаруйко смутился. И вдруг показал мне губами: могут подслушать!
Я растерялся. И тоже губами - а что подслушивать-то?
Он скривился в усмешке - шут его знает!
- Ладно, - махнул я рукой, - ты вовсе оборзел. Понимаю! Спасибо, что напомнил о... Впрочем! Шугов, конечно, сволочь! Знай ты об этом. И пусть знают все твои сержанты. Я о нем не только слова хорошего не напишу дурного не скажу! Чтобы он околел! Сколько горя принес!
Шаруйко показал мне тихонько палец: мол, здорово!
Машина вновь меня ждала. Но шофер, когда я попытался сесть, сказал вежливо:
- К Вячеславу Максимовичу заходили?
Я ответил, что не заходил.
- Он специально звонил. Зайдите, пожалуйста.
Я повернул обратно. Показал документы в трех местах. И стою уже перед генерал-полковником Ковалевым Вячеславом Максимовичем.
- Уж больно строго ваше полугражданское высокочтимое учреждение!
- Бдительность везде должна существовать! - Он, товарищ генерал-полковник, звонко, рассыпчато рассмеялся. - Чего, напугался такой системы? Еще тебя в шоры она не брала? Неужели не брала за твои проделки в газете? Вон, как докладывают умные люди типа Железновского, в "Комсомолке" главного смутьяна недавно на партсобрании из рядов КПСС выгоняли. Мужик притворился сердечником, инфаркт, говорит! А тогда, когда писал, что комсомол в баньке... то есть по начальству огнем прямым... То сердце у него не болело! И когда ферганскую какую-то ерунду прописывал - тоже про девок, которых баи нынешние трахают... то опять же сердце не болело...
- Читал я все это, - махнул беспечно рукой. - Я такого сроду не писал и писать не стану.
Я врал. Мне хотелось так писать. Но я ведь не умею так писать. И масштабы мои не такие, как у журналиста, которого сейчас поедом съедает первый секретарь ЦК комсомола. Об этом кто-то смело вякнул вчера на совещании, но закрыли рот и не дали больше говорить.
- Слушай, ты верно сказал. Писнул бы о нашем возрождающемся учреждении. Ты знаешь, большое будущее. Я тебя на ставку поставлю. Создай нам патриотическую книгу.
- Сколько дадите?
- За всю книгу? Да ничего не пожалею. Только, чтобы с фотографиями. С историей. У нас, знаешь, сколько замечательных людей? Да в любом кабинете можно найти замечательного человека. Я сам кадрами занимаюсь. Так что давай, я позову человека? Мы сейчас оформимся. Учтем все честь по чести. Найдем фотографа. Лады? А?
- Давайте перенесем этот разговор. Месяца через два-три я, может, возьмусь. А сейчас, ей Богу, пишу вещь. Тоже патриотическую. О комсомольском подполье на Украине.
- Чего они там на этой Украине только не делали в подполье! Почитаешь - так всех немцев они, украинские партизаны, укокошили! А когда к ним в Западную Украину пришли мы... Так они нам в спины... Все продырявили!
Мы остались довольны друг другом. Я пообещал приехать через два месяца, и тогда мы заключим договор на создание патриотической книги об этом замечательном учреждении. Я о нем, этом учреждении, наслышался уже много анекдотов.
Вернувшись обратно к машине, я, только мы отъехали, спросил шофера, глядя на телефон в машине:
- Вячеслав Максимович так вам приказывал насчет того, чтобы я к нему зашел?
- Ну, а почему по-другому? Телефон для того и существует.
Шофер повернулся ко мне, милый человек с волевым интеллигентным, явно не водительским лицом.
- А звонит по этому телефону некая Елена Зиновьевна Мещерская?
- Звонит, - ответил он. - Пять минут назад звонила. Кстати, спрашивала о вас. Не хотите ли поговорить? Или боитесь, что разговор состоится в присутствии работника органов?
- Позвоните.
Он поднял трубку, набрал нужный для разговора номер.
В трубке был хорошо слышен мне Ленин голос.
- Да? - пропела она. - Сеня? Это вы?
- Я, Елена Зиновьевна. Тот молодой человек спортивного вида, о котором вы спрашивали, уже поговорил с Вячеславом Максимовичем. Он здесь, в машине.
Водитель протянул мне трубку, правя ловко одной рукой.
- Лена, - тихо сказал я, - ты догадалась, что я здесь. Я хочу, наконец, поговорить...
- Я видела тебя вчера. Не скажу - где.
- В гостинице. Ты была с...
- Вообще рядом сидящего не бойся. Но больше не говори. Что ты хочешь теперь?
- Я хочу, чтобы ты познакомила меня с письмами Шугова.
- А ты спросил? Они есть?
- Я, думаю, есть. - Я почему-то верил своему соседу и говорил открыто, не боясь. - Ты же любила и любишь его.
