Иван Сибирцев - Отцовская скрипка в футляре (сборник)
Антон Овсянников не спал третьи сутки. Две ночи просидел в Николиной слободе: брали мокрушника Шишина. Едва доставили раненного в перестрелке бандита в допровскую больницу, как Валдис приказал Антону подменить на дежурстве Федю Сверчкова…
До смены оставался час, тут в дежурку заскочила старуха, закутанная, несмотря на жару, в платок, и спросила:
— Здесь ли, чо ли, имают разбойников?
— Тут, — уныло буркнул Овсянников.
— Слава те! Я, почитай, с обеда тащусь через весь город, управу ищу на татей…
— Да что поделалось-то, гражданочка? — перебил Овсянников. — Только свою фамилию объяви!
— Проколова мне фамилия. Квартирую в слободе, во флигеле, два дома от Бодылинского садоводства. Иду сегодня мимо садоводства, смотрю — калитка нарастопашку и собака воет где-то далеко, ровно по покойнику. Меня будто кто под ребро толкнул: зайди, мол, Власьевна, глянь, что к чему. Вошла, вижу, собака привязана к дровянику короткой цепью. Летник разворочен, дверь напрочь отодрана и крыльцо у дома порушено. Жутко мне стало до невозможности. Сотворила я молитву и на завалинку влезла, стала заглядывать в окошки. Смотрю, а на коврике под образами сам хозяин связанный и убитый, в крови весь… Царство небесное, вечный покой ему, благодетелю нашему…
Овсянников подошел к жестяному рукомойнику, горстями поплескал себе воду на глаза, вышел на крыльцо, скомандовал конюху:
— Запрягай мою оперативную. Происшествие в Бодылинском садоводстве.
В губрозыск Овсянников возвращался под утро. Колеса дрожек по-змеиному шипели в пыли. Тянулись с боку немытые окна магазинов в частой паутине трещин. На пятнистой стене можно рассмотреть облупившиеся буквы: «Торговый дом «Бодылин и сыновья», перед подъездом тумба в лохмотьях старой афиши.
Валдис встретил Овсянникова так, точно ждал в гости. Расстелил на столе газету, принес кипятку, выложил заварку фабричного чаю, полкаравая хлеба, сахарин.
— Ешь, Антон, — отхлебнул чай и спросил: — Ну, что там у Бодылина?
— Ограбление. Убитый он.
— Ограбление?! — Светлые глаза Валдиса сощурились, потемнели. — Что, налет банды?
Овсянников с наслаждением жевал хлеб, не пайковый, пополам с картошкой и жмыхом, а настоящий, домашней выпечки.
— Не было там ни банды, ни налета. Там похитрее было обмозговано. Один человек был у Бодылина. В кухне на столе две стопки, выпивка и закуска. Все чин чином, в аккурат на двоих. В дом его пустил сам Бодылин. Собаку, волкодава этого, мог перевести к дровянику только хозяин. Бандиты, они прежде собаку бы пришибли, чтоб шума не подымала. А тут сам Бодылин подсоблял, человек вошел вполне ему известный.
Валдис, почти не сгибая ног, прошагал по кабинету, остановился за спиной Антона.
— Зачем друг пристукнет своего друга? И как один мог разворочать столько, найти золото и уйти? Банда там орудовала, Антон! Кто-то из них, может, знаком Бодылину, его и пустили вперед для приманки.
«Ну что ты затвердил: банда, банда?… Сам же все напортачил; не отпусти ты Бодылина, не было бы происшествия, и золото лежало бы сейчас в Государственном банке», — думал Овсянников и сказал упрямо:
— По-другому там все было. Когда Бодылина от нас отпустили, кликнул он верного человека или тот сам вышел на купца. И все у них сталося полюбовно. Угостились, и Бодылин ему выдал клад. Потом уж гостенек пристрелил хозяина. На это, само собой, у них не было уговора.
В светлых, водянистых глазах Валдиса свинцовый блеск. Однако начальник, будто от света загородился, прикрыл глаза ладонью, опустился на стул, набил трубку, отфыркал клубы дыма, сказал с усмешкой:
— Может, ты, Овсянников, есть знаменитый сыщик Путилин, Пинкертон, Шерлок Холмс, с одного взгляда проник в тайну и понял все?
Стало обидно от насмешливого тона Валдиса и от того, что тот сравнил его, красного субинспектора, с царскими ищейками и слугами капитала.
— Не я придумал про одного человека. Старуха Проколова видела: крутился там мужик, чернявый, на левый глаз косоватый… А это — приметы Якова Филина…
Валдис настороженно посмотрел на Овсянникова и сказал с укором:
— Ты что, Антон? Разве не ты выписывал препроводиловку для перевода Филина из губернского в Таежинский уездный допр? В Таежинске за Филиным числятся три грабежа, в том числе пристанской кассы. Разве не ты, Антон, подменял на дежурстве нашего самого боевого и опытного инспектора Федю Сверчкова, который уже целую неделю конвоирует в Таежинск Филина и не сегодня-завтра вернется домой? Разве не так?
— Так, — буркнул Антон и смутился: и верно, вышло не очень-то складно. Какой-то старухе поверил, а документам и своим глазам — нет.
— Словом, Антон, составляй рапорт о происшествии. Пиши, как понимаешь, не криви душой. Считаешь, что там действовал один человек, так и пиши. Нам нужна правда. Мы не царская охранка, а рабоче-крестьянская милиция. Но о Филине, послушай моего доброго совета, не вспоминай, наши ребята засмеют тебя: поверил бредням выжившей из ума бабки. А еще лучше, Антон, иди отоспись за трое суток, а рапорт напишешь на свежую голову. Из-за классово чуждого элемента не стоит надсажаться. А золото… Сколько его там, по-твоему, взяли? Пуд примерно. Золото сам и найдешь, когда задержим бандитов. Месяц тебе сроку. Найдешь — заслужишь благодарность рабоче-крестьянской власти…
— И ваши подозрения против Филина не подтвердились? — спросил Зубцов.
— В том-то и штука, Анатолий Владимирович, что и сейчас я не могу ни утверждать, ни отрицать участия Филина. За пять дней до убийства Бодылина Сверчков действительно доставил Филина в Таежинский допр. Однако Филин той же ночью бежал, но куда? Задержан он был в том же Таежинске и неизвестно, выезжал ли в Краснокаменск. Но в жестокости, коварстве расправы над Бодылиным — почерк Филина.
— Что же, Валдис как будто выгораживал его?
— Я этого не утверждал и не утверждаю. Валдис сложил голову в бою. Это забыть трудно.
Едва Антон вошел в здание уголовного розыска, как его вызвал начальник.
— Вы помните, товарищ Овсянников, — холодно начал Валдис, — что после ограбления Бодылина прошло, — он слегка скосил глаза на самодельный календарь, — тридцать два дня, больше месяца!
— Помню, — ответил Антон и горестно вздохнул. В голосе начальника слышалось: «Тюха ты, Овсянников, а никакой не красный субинспектор — гроза пособников контрреволюции».
— В расследовании этого происшествия я дал вам полную самостоятельность и не мешал вам.
«Не мешал, но и пособлял не шибко, — хотел рубануть Овсянников в оправдание себе. — Где бы ни стряслось чего, сразу: «Овсянников, поезжай, разберись». А что ни день — новые происшествия. Об убийстве Бодылина и мозгами-то пораскинуть некогда».
Однако Антон поостерегся высказываться так откровенно. Как ни обиден язвительный тон Валдиса, но крыть Овсянникову нечем. Месяц промелькнул, но ни золото не найдено, ни убийца. Даже и следов никаких. И с обысками по воровским малинам ходил, и скупщиков краденого допрашивал как мог строго, — бодылинское золото растаяло, будто снег весной… А что касается происшествий, так не Валдис же их придумывает, и не один Овсянников в запарке.
Валдис оглядел его пытливо:
— Так где же он есть, тот пуд золота и тот экспроприатор-одиночка?
— Где же ему быть? — Овсянников вздохнул. — Хоронится на хазе. А коли умный, то и вовсе скрылся из города. Может, к границе путь взял. Может, в тайге затаился, ждет, пока все угомонятся…
— Может! Не может!.. Кто ты есть, Овсянников, — красный субинспектор или гадальщик на бобах?
— Не совладать мне одному, нашему губрозыску то есть. Без соседей, без их подсобления нам золото это не сыскать и налетчика не изловить. Надобно всем сибирским розыскам приналечь артельно.
— Артельно! — Валдис фыркнул. — Тебе-то, субинспектору, может, и прилично на всю Сибирь кричать «караул». А мне, начальнику угрозыска, совестно. Скажут, хороша в Краснокаменске революционная милиция и начальник там молодец. Сами палец о палец не ударили, а зовут на помощь: сыщите нам по всей Сибири невесть кого и невесть что. И откуда в тебе, Овсянников, это желание держать ручки в брючки. Нет, ты сам себе набей трудовые мозоли. Говоришь, «на хазе», а ты прошел, проверил эти хазы?
— Кабы знать их все, берлоги эти…
— Хорошо, хоть меня послушал, не написал в рапорте про Филина. Стал бы посмешищем, Филин-то в Таежинске за решеткой…
Овсянников понурился:
— Обозналась, видно, старуха.
— То-то, что обозналась. Где твоя революционная бдительность, Овсянников? А если старуха Проколова в сговоре с бандитами и навела тебя на ложный след? Ты и клюнул на приманку. Скажи спасибо, что я приказал этой старой карге не распускать провокационных слухов. Она бы долго водила тебя за нос, пока вовсе не затащила в контрреволюционное болото.
