Мария Нуровская - Дело Нины С.
Он живет в доме, построенном собственными руками: по его словам, у него не было другого выхода. Врачи сказали, что, если он не проветрит легкие от угольной пыли, ему конец. Поэтому он постаскивал, как сорока в свое гнездо, какие-то плиты, куски гофрированной жести, купил немного древесины и смастерил из этого свою резиденцию. Так он называет свое жилище. Мы часто беседуем вдвоем в его конуре за сколоченным из досок столом, потому что пана Карлика никак не удается зазвать «в мои салоны». Здесь, правда, нет электричества, зато есть коза, железная печка с трубой, которая служит для обогрева и готовки, а если открыть дверцу, то она выполняет роль также маленького камина.
Есть еще кровать, застланная покрывалом с кашубскими узорами, а на стене висит полка с книжками.
Я ловлю себя на том, что рассказываю этому человеку такие вещи, о которых до этого никому открыто не говорила. Я очень недоверчива по природе, но его лицо, с крупицами угольной пыли, въевшейся в морщинки вокруг глаз, располагает к откровенности.
Мы сидим за столом, едим только что пожаренных хозяином окуней и запиваем их «штейгеровкой», как пан Карлик называет наливку собственного производства.
– Ты как будто многого в жизни добилась, Нина, – говорит он. – И семья у тебя вроде как есть… дочери, внучок, а мужчины вот рядом не видно. А женщина ведь ты красивая.
– Нет его и не будет.
– Это почему?
– Потому что… в моей жизни царит полный кавардак, и для мужчины в ней нет места…* * *«А в моей жизни есть место для женщины?» – подумал комиссар.
До сих пор у него не складывались с ними отношения, и вина, несомненно, лежала на нем. Нина С. говорила дочерям о благодати любви, он, видимо, этой благодати не удостоился. Он ни по кому не тосковал. Единственным человеком, к кому он испытывал какие-то чувства, была его мать. Но она-то больше всего и переживала по этому поводу. «Ендрусь, когда я познакомлюсь со своей невесткой?» – спрашивала она в каждый его приезд в родной дом. Может, как раз поэтому он бывал там так редко.
То, что дочь Нины С. рассказывала о своей сестре Лилиане, показалось ему удивительно знакомым. Он тоже никому не умел открыть свою душу, и ни одна из партнерш ничего не знала о его жизни. Ну а его парт нерши… Проблема была не в том, как комиссар с ними знакомился, а в том, как потом разрывал эти отношения. Случалось, что при расставании он слышал парочку крепких слов в свой адрес, из которых самым мягким было слово «трус». Но как он мог сказать женщине, что он ей ничего не обещал и ему нужен был только секс?
«Интересно, как эта Лилиана выглядит?» – мелькнула у комиссара мысль. Он ждал этой встречи.
Конец октября 1999 года
Мне удалось разыскать женщину, которая работала в замке до того, как его покинули владельцы. Пани Геновефа уже почти слепая и с трудом передвигается по квартире.
– Я вас почти не вижу, – говорит она. – Какая вы? Старая или молодая?
Я на минуту задумалась.
– У меня уже есть внук, – отвечаю я дипломатично.
– Внук, – бормочет она, и лицо у нее по-прежнему недоверчивое. – Чего вы от меня хотите?
– Я хотела бы написать книгу о жителях замка…
– Жители замка уже почти все в могиле, зачем их тревожить?
– У них наверняка была интересная жизнь.
– Как знать? – пожимает она плечами. – Это были немцы, а теперь здесь повсюду поляки, зачем полякам читать о немцах?
– О людях, пани Геновефа, – убеждаю я ее.
– О людях, – повторяет она гневно. – Для некоторых здесь немцы – не люди.
– Пожалуйста, не говорите так.
– Обо мне тоже думают, что я немка, потому что прислуживала им, а я за свое польское происхождение не раз получала на орехи.
– Так, может, вы мне об этом расскажете?
– Может, и расскажу, – услышала я, к своему удивлению.
Я была готова к большему сопротивлению.
Пани Геновефа еще совсем юной девушкой, опасаясь насильственного угона на работы в Германию, предпринимала отчаянные попытки трудоустроиться в Польше. В одной из газет она наткнулась на объявление, что требуется «девушка для работы по дому, католичка». По-видимому, нельзя было написать прямо, кто конкретно был нужен. Таким образом она попала в замок. Ее приняла пожилая дама, одетая в черное, и сказала, что сын женится и будущая невестка ищет себе горничную, непременно польку.
– Моя молоденькая госпожа, – рассказывала пани Геновефа, – была того же возраста, что и я. Ох и красавица же, только совсем не следила за собой. Каждый день ездила в поле верхом в чем попало, в каких-то штанах и высоких сапожищах. У нее были длинные волосы, всегда растрепанные, мы не могли их вечером расчесать, потому что они спутывались на ветру. Она злилась на эти «проклятые космы». А волосы у нее были как пшеница, переливались на солнце так, что глаза приходилось щурить…
В этот момент я поняла, что родилась героиня моего нового романа: молоденькая невестка владелицы замка в Кроковой [62] , девушка с копной волос, которые переливались на солнце…
Я возвращалась домой берегом моря, и радость распирала мне грудь. Во мне крепла уверенность, что начинается новое увлекательное приключение, новая книга…7 февраля 2000
От пани Геновефы я узнала, что ее работодательница из кроковского замка жива и находится в одном из домов для престарелых в Мюнхене. Я очень настаивала на том, чтобы она разыскала ее адрес. Сначала она мне отказала, но я уже успела немного ее изучить – и знала, что она, если сможет, поможет. Именно так и произошло.
Меня очень взволновала возможность встретиться с обладательницей роскошных волос, и вскоре такой случай представился, потому что именно из Мюнхена мне пришло приглашение на авторский вечер.Последней датой в дневнике Нины С. было седьмое февраля двухтысячного года. Неизвестно, последу ющая его часть затерялась или автор перестала писать. Жаль, потому что с этого момента началась драма Нины С. Она постепенно утрачивала контроль над своей жизнью, что привело к пагубным последствиям для нее самой и всей ее семьи. Действительно ли она любила Ежи Барана? Очень похоже, что любовь к нему понемногу превращалась в манию. В то время когда они были вместе, Нина не могла сосредоточиться ни на ком другом, почти каждая ее мысль была направлена на него. Важен был только он.
У комиссара сложилось впечатление, что и сейчас писательница не рассталась со своим партнером до конца. Она говорила о нем как о ком-то живом. А ведь Нина не была сумасшедшей, относительно этого у него не было сомнений, она ни на секунду не утрачивала связи с реальностью, а значит, если это она стреляла в адвоката Б., то хорошо осознавала, что делает.
Только неужели на самом деле можно до такой степени отдаться чувству, что отречение от себя, от своих стремлений окажется чем-то таким простым? Все в жизни меняется одним росчерком пера. Подпись на документе – и исчезли приморская недвижимость, деньги со счета, наконец, родной дом. Заменой всему был этот человек. Был и, скорее всего, еще есть.
Думала бы она так об этом мужчине, если бы могла представить его лежащим на полу, как тогда?
Смерть самым безжалостным образом вносила свои коррективы в представление о Ежи Баране как о человеке интересном при жизни, обладающем незаурядным умом и, по мнению Нины С., нравившемся женщинам. Комиссару не выдалось случая переброситься с ним ни единым словцом, он не мог оценить всех этих качеств, а запомнил только тело, безжизненно распростертое на полу.То, что я очутилась в этом месте, на нескольких квадратных метрах цемента, с нарами вместо кровати, повинна я, и только я. С невероятным упорством я шла к этому, не реагируя на все предостережения, которые получала извне. Но, видимо, нельзя жить неперекор своей судьбе, я уверена, что это Провидение купило мне билет на самолет в Мюнхен именно на второе марта двухтысячного года. Я думаю, теперь у меня будет много времени, чтобы окинуть взглядом всю свою жизнь, жаль только, что делать выводы уже слишком поздно.
Мюнхен… После авторского вечера небольшой фуршет, ко мне подходят люди, я разговариваю с ними, смеюсь. Уже немного под хмельком, потому что дорога, выступление перед публикой, напряжение… Вино очень мне нравится.
Я рассказываю:
– Какое-то время тому назад в Варшаве проходил конкурс имени Шопена, но на заключительный концерт я не смогла достать билета. Тем не менее я пошла в филармонию. Стою в холле возле колонны и жду в толпе, хотя не очень понимаю чего: через минуту начнется первое конкурсное выступление. И тут ко мне подходит молодая девушка и протягивает билет. Обрадовавшись, я достаю кошелек. «Уберите, пожалуйста, деньги, – слышу я. – Мой муж не смог пойти, билеты мы получили бесплатно…» Этот вечер был действительно необычный. Когда начал свое выступление молоденький пианист, все, включая жюри, затаили дыхание, а я терялась в догадках: в холле было столько людей, а она подошла ко мне. Почему?
