Анна Ольховская - Танцующая саламандра
Напряженное, даже немного враждебное и очень-очень решительное.
— Ты никуда не пойдешь. Я спасу тебя, пусть и ценой утраты твоей любви. Потому что верю — со временем ты все поймешь и простишь меня. И будешь благодарна.
— Да за что?!
Элеонора кого-то увидела за спиной дочери и облегченно улыбнулась:
— Здравствуй, Макс! Наконец-то!
Моника обернулась — к ним спешил высокий, тонкий, удивительно красивый, вернее, слащаво красивый мужчина лет тридцати. Причем пришел он не один, а с двумя спутниками, тоже высокими и тонкими, но довольно страшненькими.
И почему-то сердце сжалось от ужаса, хотя ничего ужасного в облике троицы не было, люди как люди.
— Мама, кто это? — нахмурилась девушка, автоматически отмечая, что немногочисленные пациенты, гуляющие во дворе, на них даже не смотрят.
Словно нет их, всех пятерых, совсем нет. Пустое место.
— А это, доченька, тот самый Макс Шипунов, о котором я тебе рассказывала, — торжественно объявила Элеонора. — И который любезно согласился мне помочь.
— В чем помочь?
— Помочь спасти тебя от тебя же. Какое-то время ты поживешь в его доме. На суд Макс тебя привезет, правда, Макс?
— Разумеется, — кивнул красавчик, жадно разглядывая Монику.
Плотоядно как-то, чуть ли не облизываясь. Девушке стало зябко от этого взгляда, она даже неосознанно поежилась. А затем решительно освободилась из ослабевшей хватки матери:
— Мама, если кому из нас и необходим сейчас психиатр, так это тебе! Ты вообще соображаешь, что творишь? За мной охота идет, суд совсем скоро, отец там с ума уже сходит, а ты сюда притащила какого-то подозрительного типа!
— Моника, выбирай выражения!
— Отстань! Сама можешь ехать в гости к своему приятелю, а я возвращаюсь к отцу!
Моника развернулась и побежала ко входу в здание клиники, но далеко уйти не удалось — путь преградили спутники Шипунова:
— Не стоит так спешить, девушка, — усмехнулся один из них, странно шепелявя.
— Пустите! — Моника попыталась силой прорваться, но ее легко подхватили под руки и потащили обратно.
Она отчаянно сопротивлялась, кричала, брыкалась, даже кусаться пробовала — безрезультатно. Ее просто приволокли, словно куклу, и поставили перед Шипуновым.
А самое страшное было то, что окружающие по-прежнему не обращали на них внимания. Словно ни криков, ни насилия не было. Кто-то на лавочке сидел, мирно беседуя, кто-то неспешно прогуливался, никак не реагируя на происходящее поблизости.
— Моника, прошу вас, не надо! — ласково произнес Шипунов, пристально глядя в глаза девушке. — Это все для вашей же пользы! Я обещаю — вас никто не обидит!
Его взгляд словно ввинчивался в разум Моники, внушая покой и доверие. Доверие к этому умному, сильному да и — мама была права — красивому мужчине. Надежному, уверенному в себе, перспективному. Именно такой ей нужен, именно такой, а не какой-то там обезьяний выкидыш…
Что?!! Это что происходит? Этот тип гипнотизирует ее? Она сама никогда даже в мыслях не назвала бы Арлекино так гадко!
Паша, Пашенька, помоги мне! Я знаю, ты сейчас далеко, но просто побудь рядом, в моей памяти, в моем сердце, в моей душе!
И он появился. Такой, каким она его запомнила — измученный и обессиленный, на больничной каталке. И только глаза горели ярко-ярко, а в них было столько нежности, перемешанной с горечью…
Моника с трудом, но смогла оторваться от липкого взгляда красавчика и, зажмурившись, затрясла головой:
— Мама, мамочка, опомнись! Это он заставляет тебя, это не ты! Он владеет гипнозом, оглянись по сторонам! Мама!!!
— Какой еще гипноз, о чем она? — голос матери зазвучал удивленно.
— Понятия не имею! — сухой листвой прошелестел голос Шипунова.
— Но… Но люди вокруг действительно странно себя ведут! Знаете, Макс, пожалуй, я действительно погорячилась, позвонив вам. Простите за беспокойство, но мы лучше пойдем.
— Жаль, — слышно было, что красавчик тяжело вздохнул (глаза открывать Моника по-прежнему боялась).
— Да, мне тоже очень-очень жаль, — заторопилась Элеонора. — Надеюсь, вы поймете и простите.
— Жаль, что дело дошло до этого, — холодно прошипел Макс.
— До чего? Что… что вы делаете?!
Моника хотела открыть глаза, но не успела — в шею вонзилось острое жало иглы, и все звуки исчезли.
Последним был негромкий, но какой-то запредельно жуткий крик матери…
Глава 31
Моника полежала еще пару минут, стараясь дышать глубоко и размеренно.
И тошнота начала постепенно отступать, голова уже почти не кружилась, и шторм в ней затих. Оставалось только проверить, что там со зрением.
Девушка понимала, что это жуткая глупость, но больше всего ей в данное мгновение хотелось, чтобы все случившееся оказалось дурным сном, кошмаром. И на самом деле она по-прежнему в доме Кульчицких, и сейчас в дверь постучит мама Марфа, ласково приглашая спуститься и позавтракать очередной свежеприготовленной вкусняшкой.
В дверь действительно постучали. Едва не взвизгнув от радости, Моника распахнула глаза и соскочила с кровати:
— Да, мама Марфа, заходи!
А потом увидела, что находится не в ставшей уже своей, привычной и уютной спальне в доме Кульчицких, а в другой. Но тоже явно спальне, о чем свидетельствовала широченная кровать, эдакий сексодром на пятерых.
Больше ничего Моника рассмотреть не успела, лишь отметила, что уже может собственно рассмотреть — пелены перед глазами больше не было, да и дрожать окружающий мир прекратил.
Зато задрожало все внутри девушки, потому что дверь распахнулась, и появился тот самый красавчик:
— Доброе утро, солнышко!
Ой, сколько сиропа в голосе, и улыбка такая же слащавая, и вообще — слишком уж он конфетный. Это и при нормальном знакомстве вызвало бы у Моники одну ассоциацию — липкая, растаявшая в кармане карамелька.
Но когда ее банально похитили, вколов какую-то гадость, этого пластикового Кена хотелось растоптать, сломать, выбросить на помойку и запретить собаке тащить в дом всякую гадость.
Но собаки у Моники под рукой не было, о чем она очень пожалела. Здорово бы было, материализуйся из воздуха огромная псина, кавказская овчарка, к примеру, или мастифф. Тогда этот липкий тип точно не посмел бы подойти.
А сейчас он подошел, остановился близко-близко и снова начал пялиться так же, как там, возле клиники. Медленно, с наслаждением рассматривая пленницу с ног до головы.
По-хозяйски рассматривая.
— Какая же ты милая спросонья, девочка моя, — сипло произнес Шипунов, облизнув при этом губы.
Скорее всего, подсознательно облизнув, пересохли они у мужика от возбуждения.
Вряд ли он позволил себе этот жест осознанно. Потому что язык, облизнувший вполне человеческие, красивого рисунка губы, человеческим не был…
Не бывает у людей тонкого раздвоенного языка, не бывает!
Моника, собравшаяся было возмущенно осадить наглеца, заявив, что никакая она не его девочка, испуганно вскрикнула и отшатнулась.
— Ч-черт! — раздраженно поморщился Шипунов. — Прокололся… Ну ничего, сейчас все исправим.
— В-вы… вы кто вообще? — пролепетала девушка, пятясь от красавчика все дальше и дальше.
Вернее, все левее и левее — пятиться назад мешал сексодром.
А еще она старалась не смотреть в его глаза. Но заставить себя не таращиться снова и снова на губы Шипунова не получалось. Как в сказке о Ходже Насреддине, когда он запретил всем думать о белой обезьяне. И все, секунду назад даже не вспоминавшие о таком животном, мгновенно начали о нем думать.
И Моника думала. И вспомнила, у кого бывает раздвоенный язык.
У змей…
— Не волнуйся, Моника, все хорошо, — между тем монотонно загудел Шипунов, так же медленно, плавно, завораживающе двигаясь вслед за девушкой. — Тебе показалось, это еще препарат действует. Извини, что пришлось так с тобой поступить, но это для твоей же пользы, твоя мама говорила правильно. Я тебя не обижу, не бойся. Потому что очень люблю.
Моника чувствовала, как убаюкивает, успокаивает, затягивает ее голос красавчика. Как слабеют руки и ноги, как тяжелеют веки, как хочется прислониться к его широкой, теплой, надежной груди, заглянуть в голубые глаза…
Но вот снова промелькнули другие глаза, измученные, любящие и бесконечно преданные.
И паутина гипноза тут же лопнула, сползла вниз неопрятными белыми клочьями. Моника закрыла уши ладонями, зажмурилась и затрясла головой:
— Прекрати! Я не хочу тебя слушать! Я знаю, кто ты!
— И кто же? — прошелестело совсем рядом, буквально на ухо, так что даже дыхание Шипунова обожгло щеку девушки.
— Ты — змей! Рептилия! Из тех тварей, что похитили Павла и Венцеслава!
— Допустим, Павел тоже отчасти тварь, он наш родственник…
— Нет! Нет! Нет! Ничего не хочу слушать!
— Да прекрати ты вести себя словно малолетняя идиотка! — сильные руки стиснули запястья девушки и заставили открыть уши. — И головой хватит трясти, потом болеть будет!
