Дмитрий Вересов - Завещание ворона
Доктор гостеприимно показал на кресло напротив внушительного письменного стола. На кожаный диванчик. На кушетку, поставленную в середине светлого, просторного кабинета.
— Спасибо… — Асуров растерянно сглотнул. — То есть, куда именно… располагаться?
— Где вам будет комфортнее…
Асуров выбрал кресло. Доктор кивнул.
— Так, так, хорошо, расслабьтесь, не напрягайтесь. Может быть, рюмочку коньяку?
— Благодарю вас, господин доктор, вы очень любезны…
— Ну что вы, что вы… — Обворожительно улыбаясь, доктор продефилировал к столику с разнокалиберными сосудами. — Что предпочитаете? «Мартель»? «Энее си»? Может быть, «Граф Полиньяк»?
— Нет! — сдавленно вскрикнул Асуров. Доктор внимательно посмотрел на него и зацокал языком.
— Зачем же так нервничать, дорогой мой, для этого нет решительно никаких оснований. Не желаете коньяк — и не надо…
Московиц уселся напротив Асурова.
Сидел, молчал и улыбался.
Молчал и Асуров, не зная, как все это понимать.
— Итак, мой дорогой мсье… — Доктор прервал паузу за мгновение до того, как она сделалась невыносимой. — Простите, вы не напомните ваше имя?
— Но, господин доктор, какое это имеет отношение?..
— Друзья зовут меня Рене, — прервал Московиц и выжидательно посмотрел на Асурова.
— Константин, — представился, наконец, Асуров. — Константин Асуров.
— Асюров, — почти правильно повторил доктор. — Интересная фамилия… Ах да, Анна мне говорила, вы, кажется, русский?
— Да, — коротко согласился Асуров, не желая вдаваться в биографические подробности. — «Русский Аполлон», антикварно художественный салон на Ришелье-Друат…
— Надо же, как интересно, мир полон совпадений. Мой дедушка тоже был подданным Российской империи. Не русским, правда, но кое-каким русским словам он меня научил. — Доктор начал декламировать, подчеркивая каждое слово выразительным жестом рук. — Погром. Казаки. Самогон. Жидовска морда. Эбэнамать…
Последнее слово вышло у доктора каким-то идиллически-мечтательным.
Асуров выдавил из себя улыбку.
— У вас явные способности к языкам, господин доктор.
— Рене… Впрочем, как вам будет удобно… Итак, мсье Асюров, расскажите что-нибудь о себе.
— Что — о себе?
От неожиданности получилось почти грубо, но доктор, похоже, неправильной нотки не заметил.
— Все, что посчитаете нужным. Вы ведь, кажется, родились не здесь, а в России. Давно ли приехали? Как вам здесь нравится? Комфортно ли прошел адаптационный период, или вы считаете, что он до сих пор не закончился?
Асуров нервно забарабанил пальцами по столу.
— Доктор, я не понимаю…
— Не надо нервничать, дорогой мой, поверьте, вы пришли к другу, который желает вам только добра… Оказаться в чужой стране, среди чужих людей, с другим языком, другой культурой, другими обычаями — это само по себе большой стресс. Поверьте, я знаю, о чем говорю. Когда после Сорбонны я прилетел на стажировку в Нью-Йорк, мне очень долго было так тоскливо, так одиноко. Бессонница, безотчетные тревоги, вялость, сменяемая немотивированным возбуждением. Разом пробудились все детские страхи, неврозы. Представляете, полдня я проводил за столом, принимая пациентов, а полдня — на кушетке, сам превращаясь в пациента… Кстати, может быть, приляжете? Поверь те, так будет удобнее. И расслабьте узел на галстуке. Асуров шумно выдохнул. Все. С него хватит.
— Какой к черту галстук, доктор! Можно подумать, вы не догадываетесь о цели моего визита! Я к вам не лечиться пришел!..
— Конечно, конечно, дорогой мой. Ну, разумеется, не лечиться. Как вы могли такое подумать? Мы просто сидим, беседуем, как два старых друга, делимся свои ми проблемами.
— Да нет у меня проблем! Никаких проблем! Просто отдайте мне деньги за диадему, которую купила в моем салоне ваша дочь!
— А, так вы говорите — диадему? Моя дочь? В вашем салоне? — Доктор говорил спокойно, медленно, сопровождая слова волнообразными, умиротворяющими движениями рук. — Очень интересно. Продолжай те, мсье Асюров, продолжайте…
— А что продолжать?! Пришла, выбрала, сказала — это ваш ей подарок на восемнадцать лет.
— Восемнадцать? Так так… Так что, говорите, она выбрала от моего лица? Диадему?
— Именно диадему! Принадлежавшую русской императрице Марии!
— Да-да, понимаю… Русской императрице, конечно, как же иначе… Несомненно, редкой ценности вещь?
— Еще бы! Золото девяносто восьмой пробы! Сапфира девятнадцать карат! Рубины! Топазы! Бриллианты! А работа?! Клейма самого Винклера!
В возбуждении своем Асуров перешел на русский, но доктор по прежнему кивал, будто понимая каждое слово.
— О да, бесценное произведение! Надеюсь, вы назначили соответствующую цену? Сколько? Миллионов пятьдесят, я полагаю?
Асуров запнулся, поднял голову, встретил ясный, добрый взгляд доктора.
— Нет, не пятьдесят, конечно. Она стоит значительно меньше. Два… три миллиона франков. Но если по-вашему это дорого, мы могли бы обсудить скидку…
Доктор усмехнулся.
— Ну что вы, дорогой мой, какие пустяки. Три так три… Сейчас, извините, я покину вас на минуточку, мне нужно сделать пару звонков. А потом мы незамедлительно прокатимся в банк, и вы получите все сполна. Против наличных ничего не имеете?
Асуров вообще перестал понимать что-либо.
— Не имею… Только…
— Слушаю вас, дорогой мой.
— Неужели вы даже не хотите взглянуть?
— Простите, на что взглянуть?
— На диадему императрицы, естественно.
Доктор выпучил глаза. Похоже, впервые за время их беседы он был не на шутку озадачен.
— Иными словами, вы хотите сказать, что она у вас с собой?
— Да, по просьбе вашей дочери я привез ее сюда. В холле меня встретила ваша дочь, забрала диадему, сказала, что хочет примерить и показаться вам во всей красе… Кстати, что-то ее долго нет, наверное, не может подобрать соответствующий туалет.
— Та-ак… — мрачно протянул Московиц. — Значит, моя дочь. Встретила вас в холле. Такая симпатичная девчушка в черной коже? Зовут Анна?
— Анна, Анна, — подтвердил Асуров. — А что, у вашей дочери другое имя?
— Нет, ее имя — Анна. Только она, извините, две недели назад уехала к тете на каникулы. В Буэнос-Айрес.
— Что! — Асуров вскочил. — Так что же, выходит, та Анна, которая в холле…
— Не моя дочь, — со вздохом подтвердил Московиц. — Более того, до последней минуты я считал, что это ваша дочь. Она появилась здесь несколько дней назад, умолила меня принять ее, поведала горестную историю, что ее отец, русский антиквар, тяжко заболел. На почве культурного шока у бедняги развилась паранойя и бред преследования, якобы кто-то систематически и изощренно ворует у него некие мифические сокровища русской короны, ценность которых измеряется миллиардами. Видели бы вы ее слезы… В общем, я согласился посмотреть отца, то есть вас, назначил время, попросил ее быть поблизости на случай, если потребуется согласие ближайших родственников на госпитализацию… Ах, чертовка, она была так достоверна!
Асуров выслушал рассказ доктора в каком-то ступоре, медленно багровел, часто дышал, сжимал и разжимал кулаки. И только когда доктор замолчал, до него дошел смысл сказанного. И то не весь.
— Так, погодите, выходит…
— Выходит, мсье, нас обоих обвели вокруг пальца.
— Аа-а!!!
Асуров взревел и рванулся из кабинета вон.
В этот момент дверь распахнулась, и в комнату шагнула здоровенная негритянка с подносом в руках.
— Ваш глинт…
Она не договорила — Асуров, как заправский регбист, всем корпусом врезался в нее на бегу. Натали страшно, пронзительно заверещала, но устояла на ногах, только выронила поднос. Ее белоснежный передник, бежевый ковер и светло серый пиджак Асурова окрасились густым, дымным багрянцем.
Константин Сергеевич даже не заметил этого. Выскочив в холл, безумным взглядом обвел все вокруг, чуть не высадил стеклянную дверь на улицу и не сбил в ног Робера, мирно покуривавшего у цветочной вазы.
— Батоно Константин, что?..
Асуров схватил помощника за шелковые отвороты смокинга, тряхнул с силой.
— Где эта сучка?! Упустил?! Говори, гнида, упустил?!
— Батоно Константин, зачем так говоришь, слушай?! Никто не виходыл, мамой клянусь…
— Да пошли вы все!!! — заорал Асуров и бросился обратно в дом.
Захлопнувшиеся за его спиной стеклянные створки не смогли приглушить его визгливый, как у базарной торговки, крик:
— Аферист! Где ты прячешь сообщницу! Гони деньги или отдай вещь!..
Робер пожал плечами: судя по всему, батоно Константин нарывался на крайне неприятную статью, и пойти соучастником было бы, мягко выражаясь, неумно.
Тобагуа тихо спустился по ступенькам, открыл ворота и вышел на улицу. Помахав рукой шоферу, смиренно дожидавшемуся за рулем лимузина, он открыл заднюю дверцу и плюхнулся на мягкое кожаное сидение.
