Рэй Брэдбери - Давайте все убьем Констанцию
Хватит, черт возьми! Выходи! Едва заметный поворот, пожатие плеч – но свершилось. Тень с безличным лицом оживилась – всего лишь быстрей задышала.
Я ее не слышал, а скорее чувствовал.
– Что? – с придыханием шепнула она.
Я воспрянул духом, радуясь всякому признаку жизни, всякому ее биению.
– Меня зовут… – Я повторил свое имя.
– О, – пробормотал кто-то.
Это заставило меня шевелиться быстрей. Я отклонился от дождя, навстречу холодному воздуху гробницы.
– Я пришел тебя спасти, – прошептал я.
– Да?
Это была всего лишь комариная пляска в воздухе, неслышная, нет, не здесь. Разве покойница может говорить?
– Хорошо, – прозвучал шепот. – Ночь?
– Не спи! – крикнул я. – А то не вернешься! Не умирай.
– Почему?
– Потому. Потому что. Я так говорю.
– Говори. – Вздох.
Господи, подумал я, говори что-нибудь!
– Говори! – произнесла бесплотная тень.
– Выходи! – пробормотал я. – Это место не для тебя!
– Нет. – Легчайший шелест.
– Да!
– Для меня, – дохнула тень.
– Я помогу тебе выбраться.
– Откуда? – спросила тень. И, в паническом страхе: – Их нет! Они исчезли!
– Они?
– Исчезли? Они должны были исчезнуть! Исчезли?
Наконец в темную землю воткнулась молния, в гробницу стукнул гром. Я повернулся, глядя на каменные луга, холмы из блестящих плит, с которых струи дождя смывали имена. Плиты и камни зажглись от небесных огней и сделались именами на зеркальном стекле, фотографиями на стенах, записями на бумаге, но вот имена и даты на стекле поплыли, снимки посыпались со стен, в проекторе заскользила пленка, на серебристом экране внизу, в десяти тысячах миль отсюда, заплясали лица. Фотографии, зеркала, пленки. Пленки, зеркала, фотографии. Имена, даты, имена.
– Они еще здесь? – спросила тень с верхней полки склепа. – Снаружи, под дождем?
Я оглядел обширный кладбищенский холм. Дождь молотил по десяткам, сотням, тысячам камней.
– Их не должно здесь быть, – сказала она. – Я думала, они ушли навсегда. Но потом они стали стучать в дверь, будить меня. Я уплывала к своим друзьям, тюленям. Но как бы далеко я ни заплыла, они ожидали на берегу. Шептуны, напоминавшие о том, что я хотела забыть.
Она помедлила.
– Раз уж я не могла от них убежать, нужно было убить их, одну за другой, одну за другой. Кто они были? Они были мной? И вот я погналась за ними, вместо того чтобы убегать, одну за другой я находила, где они похоронены, и хоронила снова. В двадцать пятом, потом в двадцать восьмом, тридцатом, тридцать пятом. Где они останутся навечно. Пришло время лечь и заснуть навсегда, или они снова заявятся ко мне в три часа ночи… Так… где я остановилась?
Снаружи шел дождь. После долгого молчания я произнес:
– Здесь, Констанция, и я тоже, слушаю тебя.
Помедлив, она отозвалась:
– Они все ушли, на берегу теперь спокойно, я могу снова плавать и не бояться?
– Да, Констанция, они в самом деле похоронены. Ты сделала дело. Кто-то должен простить тебя за то, что кому-то нужно было быть Констанцией. Выходи.
– Зачем? – произнес голос на верхней полке.
– Потому что, как это ни дико, но ты нужна. Так что, пожалуйста, отдохни недолго, а потом протяни руку, и я помогу тебе сойти вниз. Слышишь, Констанция?
Небо потемнело. Огни погасли. Дождь падал, размывая камни, плиты и имена, страшные имена, что были высечены для вечности, но растворялись в траве.
– Они ушли? – донесся лихорадочный шепот.
– Да. – Мои глаза были наполнены холодным дождем.
– Да?
– Да. На кладбище пусто. Фотографии упали. Зеркала чистые. Остались только ты и я.
Дождь омывал невидимые камни, глубоко сидящие в затопленной траве.
– Выходи, – спокойно позвал я.
Падал дождь. Вода бежала по дороге. Надгробия, камни, плиты, имена потерялись.
– Констанция, и еще одно.
– Что?
После долгой паузы я сказал:
– Фриц Вонг ждет. Сценарий закончен. Декорации выстроены.
Я закрыл глаза, мучительно вспоминая.
Наконец я вспомнил.
– Если я не отчаивалась, то только из-за моих голосов. – Поколебавшись, я продолжил: – Мои голоса слышались мне в колоколах. Колокола зазвенели в полях, и эхо медлит. В сельском затишье, там мои голоса. Без них я бы отчаялась.
Молчание.
Тень зашевелилась. Показалось что-то белое.
Из тени выплыли кончики пальцев, потом ладонь и тонкая рука.
За долгой тишиной последовал глубокий вздох.
Констанция сказала:
– Я спускаюсь.
Глава 47
Буря утихла. Ее словно бы и не бывало. Разъяснилось, нигде не виднелось ни облачка, дул свежий ветер, как будто стараясь очистить плиту, или зеркало, или рассудок.
Я стоял на берегу перед арабской крепостью Раттиган, с Крамли и Генри, которые по большей части молчали, и Фрицем Вонгом, который обозревал сцену в поисках мелких и крупных планов.
Внутри дома перемещались, как тени, двое мужчин в белых комбинезонах; мне, полоумному писателю, чей мозг легко рождает сопоставления, они напомнили алтарных прислужников; захотелось – дикая мысль – увидеть здесь еще одну фигуру в белом – отца Раттигана, с курильницей и ладаном и святой водой, пусть бы освятил заново этот дом, который, вероятно, и не был прежде освящен. Боже милосердный, думал я, пошли священника, чтобы очистил это логово беззакония! Маляры внутри усердно трудились, отскребая стены, прежде чем покрыть их свежей краской; они не знали, кому принадлежал этот дом и что там когда-то обитало. Снаружи, на столике у бассейна, стояло пиво для Крамли, Фрица, Генри и меня, а также водка, если нам захочется.
Запах свежей краски вселял бодрость; он обещал безумную свободу, прощение грехов. Новая краска, новая жизнь? Молю, Господи.
– Как далеко она заплывает? – Крамли разглядывал буруны в сотне ярдов от берега.
– Меня не спрашивай, – отозвался Генри.
– Плавает с тюленями, – проговорил я, – или где-нибудь поблизости. У нее там полно друзей. Слышишь?
Тюлени тявкали, громко или тихо, я не знал – просто я их слышал. Это были радостные звуки, дополнение к свежей краске, делавшей старый дом новым.
– Скажи малярам, когда будут красить ее почтовый ящик, пусть оставят место только для одного имени, ja? – распорядился Фриц.
– Правильно, – согласился Генри. Он склонил голову набок и нахмурился. – Долгонько она плавает. Что, если не вернется?
– Это было бы не так уж плохо, – ответил я. – Ей нравится плавать в открытом море.
– После бури море вздувается, резвиться в волнах куда как хорошо. Эй! Что за гром!
Такой гром сопровождает обычно театральный выход.
Безошибочно подгадав ко времени, на подъездную дорогу за домом Раттиган с ревом вкатило такси.
– Боже! – воскликнул я. – Я знаю, кто там!
Хлопнула дверь. Проваливаясь в песок, от дома к бассейну двинулась женщина; ладони ее были сжаты в кулаки. Раскаленная, как домна, она встала передо мной и поднесла кулаки к моему носу.
– Имеешь что-нибудь сказать? – крикнула Мэгги.
– Извини? – пролепетал я.
– Извини!
Она замахнулась и изо всех сил врезала мне в нос.
– Вдарь еще раз, – предложил Крамли.
– Еще разочек на счастье, – подхватил Фриц.
– Что происходит? – спросил Генри.
– Ублюдок!
– Знаю.
– Сукин сын!
– Да, – кивнул я.
Она ударила меня снова.
У меня хлынула кровь. Залила подбородок и поднятые руки. Мэгги отступила.
– О господи, – вскрикнула она, – что я сделала!
– Врезала сукину сыну и ублюдку, – отозвался Фриц.
– Точно, – подтвердил Крамли.
– А ты помолчи! – рявкнула Мэгги. – Принесите кто-нибудь пластырь.
Я посмотрел на алые струи у себя на руках.
– Пластырь не поможет.
– Заткнись, бабник паршивый!
– Это уж перебор, – проблеял я.
– Ни с места! – крикнула она и вновь занесла кулак.
Я остался на месте, и Мэгги сникла.
– Нет, нет, хватит, хватит, – заплакала она. – Господи, это просто ужас.
– Давай, я заслужил.
– Заслужил, правда?
– Да.
Мэгги перевела взгляд на далекий прибой.
– Где она? В море?
– Где-то там.
– Надеюсь, никогда не выплывет!
– Я тоже.
– Что, черт возьми, ты имеешь в виду?
– Не знаю. – Я старался говорить спокойно. – Может, ей там место. Может, у нее там друзья, немые друзья, может, ей не надо возвращаться, пусть остается с ними.
– Вздумает вернуться, я ее убью.
– Тогда ей лучше держаться подальше.
– Защищаешь ее, подонок?
– Нет, просто говорю, что ей лучше не возвращаться. В такие дни, после грозы, когда волны улеглись и небо очистилось, она всегда чувствовала себя счастливой. Я наблюдал это несколько раз. Она весь день не прикасалась к спиртному, проводила время в море, и можно было надеяться, что однажды она не вернется.
– Что за мысли у тебя в голове? А у нее?
– Никто не знает. Это происходит все время. Оправдания нет. Просто что-то случается, а дальше ты понимаешь, что все пошло к черту.
