Наталья Солнцева - Загадки последнего сфинкса
– Он вам не нравится?
– Это чудище? Грубая работа… Я выкрасил его в золотой цвет, но изъяны все равно заметны. Зачем нам сей дешевый антураж? Вам не пойдет. Я бы вас изобразил… – Домнин отступил несколько шагов назад, меняя ракурс. – Впрочем, начну, а потом увидим.
Астра открыла рот спорить и передумала. Не стоит обострять отношения. Мастеру виднее, а ей все равно.
– Мне сидеть неподвижно?
– Что вы? Я не обрекаю красивых женщин на такую пытку, – балагурил Домнин, принимаясь за работу. – Двигайтесь, разговаривайте, поправляйте волосы, только не вставайте. Через сорок минут сделаем перерыв. Час, как показывает опыт, вытерпеть трудновато.
Он делал свое дело, развлекая Астру непрерывной болтовней и охотно отвечая на вопросы.
– Вы любите писать портреты?
– В общем, да. У меня есть и пейзажи, и жанровые полотна, но портреты – моя страсть. Где еще можно так выразить характер человека, его внутреннюю суть? Знаете, каждой эмоции присущи свои краски, каждому чувству – свой неповторимый оттенок. Если бы не великие художники прошлого, как бы мы смогли взглянуть на лица их современников – королей, придворных дам, министров, героев, святых, крестьянок и солдат? Они оставили нам целую галерею живых образов…
– Вас называют «новым Климтом», – сказала Астра. – Почему не «новым Кипренским» или «новым Рембрандтом»?
Домнин развеселился.
– М-м-м… сравнивать меня с Рембрандтом? Слишком большая честь. Его картины погружены во тьму, а лица и фигуры будто выхвачены лучом света… Они выступают из мглы веков, желая поведать нам нечто сокровенное. Великий Рембрандт – философ и пророк, а я – хулиган. Я пишу по-другому, – он повел в воздухе кусочком графита, которым делал набросок. – Что касается Кипренского… Ранние его работы были хороши, не спорю, но потом он пошел на поводу у золотого тельца, начал угождать публике и выдохся. В его полотна вкралась слащавость, мазок стал зализанным. Впрочем, негоже критиковать того, кто уже предстал перед судьей небесным.
– Но почему все же Климт? Вы ему подражаете?
– Признаюсь, да, – ничуть не смутился он. В его голосе не прозвучали ни обида, ни оправдание. – Я в восторге от модерна! Это стиль стилей, воспевающий изысканность, роскошь, чувственность и утонченную эротику. Кипренский, о котором вы говорили, потакал высшему обществу, был его пленником; Густав Климт бросил обществу вызов. Он презирал устои, каноны и попирал мнимые моральные ценности. Он жаждал ничем не ограниченной свободы в творчестве! Кстати, знаете, с чего он начал? Вместе с братом они писали портреты с фотографий и продавали по шесть гульденов за штуку. Климт пытался постичь суть мироздания через тайну вечной женственности, главным мотивом своей живописи он избрал женское тело. В этом я ему подражаю, если хотите. Климт расцвечивал холсты золотом, и в этом я тоже готов быть его последователем. Он яростно боролся с классическим идеалом красоты. Венские профессора проклинали его с академических амвонов и требовали писать картины, прославляющие триумф света. Климт выдал им триумф тьмы! Он провоцировал скандалы, шокировал обывателей и… был востребован правящим классом как портретист. Жены богачей, светские дамы щедро платили художнику за возможность попасть на его полотна и этим обеспечили ему независимость. Как видите, тут у нас с Климтом тоже имеется сходство. – Он улыбнулся. – Но в плагиате меня обвинить нельзя. Я живу по-своему и пишу по-своему. Любая идея так или иначе опробована в искусстве, и сводится к тривиальнейшим вещам: любви, жизни и смерти – по-прежнему непостижимым и вечным.
– Вы знали Никонова? – спросила Астра.
Художник несказанно удивился такой резкой перемене темы.
– Какого? Скрипача, которого убили? Слышал, но лично не имел чести быть знакомым. Говорят, ему приходили странные письма. Наверняка в деле замешана женщина. Они слетались на звуки, извлекаемые его смычком, как бабочки на огонь.
– А вы как думаете?
– Никак, – пожал плечами Домнин. – Пусть об этом думают те, кому положено: следственные органы. Хватит с меня того, что дамы на моих сеансах только и толкуют о загадочной кончине знаменитости. Вот и вы не исключение.
Астре было нечего возразить. Во всяком случае, она со своими вопросами не отличается от остальных. Это хорошо.
– Погибший не заказывал вам портрет жены?
– Нет. А что? – Художник отошел от мольберта, вытер руки маленьким полотенцем и повернулся к собеседнице. – Я не писал ни самого маэстро, ни его супругу. Вы меня заинтриговали! Сделаем перерыв, пожалуй.
Его глаза загорелись неподдельным интересом, и Астра заметила, что он по-мужски красив, статен, раскрепощен и приятен в обращении.
– Что-нибудь выпьете? Чай, кофе, сок, виски, мартини?
Она поблагодарила и отказалась.
– Лучше я посмотрю ваши работы, если позволите.
– Буду счастлив! – расцвел Домнин. – К сожалению, я не держу в мастерской готовых картин, одни наброски, эскизы и те полотна, которые требуют серьезных переделок. Прошу…
Он устроил Астре увлекательную экскурсию, показывая поразительные по нежности красок и тонкости исполнения пастели, акварельные натюрморты на персидские мотивы, графические наброски откровенно эротического содержания, но столь прелестные и полные прихотливой игры линий, что мысль о чем-то неприличном просто не приходила в голову.
Ей не пришлось кривить душой, восхищаясь и расточая похвалы. Игорь Домнин обладал несомненным талантом, и Астра была в восторге, что он напишет ее портрет.
В самом дальнем углу, между стеллажами, на мольберте стояла картина, накрытая куском грубой льняной ткани. Художник собирался пройти мимо, но гостья, как истинная представительница прекрасного пола, проявила любопытство.
– Ой, а что там, под покрывалом? Можно взглянуть?
Хозяин мастерской нехотя подчинился. Изображение, которое скрывал грубый лен, заставило Астру ахнуть. Из первозданного хаоса, тьмы, мерцающей беспорядочными сполохами, выступала золотая богиня: закинутое назад лицо, плечи, грудь, живот и бедра женщины выхватывал из мрака льющийся откуда-то сверху желто-багровый свет… В длинных, струящихся огненными спиралями волосах терялся венок, лишь кое-где по бокам свисали на поникших стеблях сиреневые цветы. Руки отстали от устремленной вперед фигуры, утопая сзади в клубящейся жемчужной черноте… Дивное творение, созданное, казалось, не из плоти и крови, а рожденное золотым сиянием, как бы вырывалось из объятий темной бездны…
У Астры, завороженной зрелищем, горло перехватило от волнения, а глаза стали предательски влажными. Так невероятно, осязаемо соблазнительна, искусительна и греховно-податлива была золотоволосая красавица, что привела ее в смятение. Можно себе представить, какое действие картина будет оказывать на мужчин.
– Вижу, она вас покорила, – произнес художник. – Немудрено. Судьба подарила мне шанс написать сей чудный мистический образ… правда, дорогой ценой. Пришлось устроить маленькую импровизацию в духе эротического триллера, но усилия оправдали себя. Иногда художник пускается во все тяжкие, дабы получить необходимое впечатление и воплотить его на холсте. Мы – рабы вдохновения, а оно бывает капризным.
– У меня нет слов…
Астра не сводила с картины глаз, замечая все новые и новые подробности: летящие открытые мазки, прозрачность и чистоту красок, густые тени, легкую шелковистость локонов женщины, внутреннее свечение ее тела, атласный блеск кожи, мягкие завитки лобка… А что это над ним? Бабочка?
Астра сделала шаг вперед и наклонилась. Никакой ошибки! Над золотом лобка расправила пестрые крылья большая бабочка. Интересный художественный прием…
– Мне не показалось? – спросила она. – Это бабочка?
– Бражник, – объяснил Домнин. – У модели здесь татуировка… я решил сохранить ее. Пусть все будет как в натуре.
– Татуировка? – еще больше удивилась Астра.
– Ну да, бабочка семейства бражников. У нее характерный вид.
– Значит, образ золотой богини создан не вашим воображением? Вы писали ее с натуры?
– Конечно! А о чем же я вам толкую? Чтобы заполучить такую натурщицу, я разыграл сцену в жанре ужастика и напугал ее до смерти. Надеюсь, ради этого шедевра она меня простит… потом, когда ей будут рукоплескать и поклоняться. Знаете ли, вибрации страха заставляют тело и душу трепетать, придают особую выразительность движениям, дыханию, порождают внутреннюю дрожь, от которой звенит каждая клеточка. Вибрация – это стержень образа! Не краски, не сюжет и даже не мастерство живописца. Именно вибрация! Страх смерти обостряет чувственность до предела, заставляет ее извергаться… Вы когда-нибудь наблюдали извержение вулкана? Хочется смотреть, не отрываясь. Человека необъяснимо влечет к опасности и смерти. Эрос и Танатос неразлучны! Почему мужчин во все времена привлекали роковые женщины? Все тот же страх, который превращает обычные ощущения в огненную бурю.
