Димитр Пеев - Зарубежный детектив
— Вы не могли бы вспомнить, как вы познакомились с Юлией Кочишне? — спросил я почти без перехода.
Яношне Баги вздохнула, глаза ее стали печальными.
— Бедняжка! Она никогда, наверное, не думала, что ее ожидает такая страшная смерть. Добрая, очень добрая была госпожа. А познакомилась я с ней уже после того, как она приобрела в аренду дом под пансион, а мой муж поступил к ней работать садовником. Он привел в порядок сад, разбил цветник, ухаживал за виноградником, ремонтировал водопровод, одним словом, всю работу вокруг дома делал.
— Разве Кочишне арендовала, а не купила свой дом? — Меня этот факт заинтересовал.
— Нет, не купила. Насколько я знаю, она заключила договор об аренде на двенадцать лет. Вот и мужа моего, наверное, потому убили, что он служил у Кочишне. — Вдова Баги неожиданно расплакалась.
— Вы это точно знаете? Кто убил вашего мужа?
— Говорили, будто это дело рук эсэсовцев или жандармов. Но кто из них именно и за что, об этом никто не знает.
Баги горько плакала, не в силах удержать слезы.
— Не нужно плакать, тетушка Баги. Быть может, нам еще удастся разыскать убийцу.
— В это я уже перестала верить. Да и что с того? Отца моему сыну все равно не вернуть. В тот вечер, когда муж в последний раз уходил из дома, он сказал мне: «Иду по очень важному делу, постараюсь скоро вернуться. Не волнуйся, мамочка». И с тех пор я его больше не видела. На другое утро его нашли изрезанным на куски на железнодорожных путях, по которым ночью прошел не один поезд. Жандармы объявили, что он был пьян и сам свалился из вагона под колеса. Но как это могло случиться, не представляю. Зачем ему было лезть в вагон? Да и пьяным он никогда не бывал, я этому не верю. За всю нашу с ним жизнь он глотка палинки не сделал, да и вообще не пил. После войны могилу его вскрыли, вынули, сердечного... Врачебная комиссия осмотрела останки и дала заключение, что он был убит выстрелом в затылок. Точно так же, как и прежнего садовника, дядюшку Петера Руми. Старик ведь тоже работал у Кочишне.
— Расскажите, как вы попали к ней на службу.
— По рекомендации мужа. Он же и меня уговорил, «Пойдешь, не пожалеешь, — сказал он. — Ведь ты все умеешь: и варить, и жарить, и парить. Тем более тебе не впервой в поварихах состоять, была уже». Я согласилась, на другой же день пришла к Кочишне, мы поладили, а вечером я уже хозяйничала на кухне.
— Какие люди жили в пансионе Кочишне?
— Всякие. И венгры и иностранцы.
— А каких национальностей были иностранцы?
— Этого сказать не могу, я ведь не понимаю по-иностранному. На каких они языках разговаривали, не знаю, — призналась Багине. — Но моя хозяйка отлично с ними объяснялась. Помню, были и такие гости, которые жили весь год напролет, потом уезжали на короткое время и снова возвращались. Жили там и семейные пары, и одиночки. А в 1944 году, когда гитлеровцы оккупировали страну, из старых постояльцев вернулись два-три человека, не больше.
— Вы могли бы назвать тех, кто жил у Кочишне при фашистах?
— Нет, не помню. Вот только одного человека помню хорошо, потому что он жил в пансионе дольше всех, хотя часто отлучался. Высокий блондин, в очках, молодой еще человек, лет двадцати пяти. Он всегда ходил только в цивильном платье. По-венгерски не говорил, во всяком случае, я ни разу не слышала. Я видела его на улице за неделю до того, как пришли русские. Тогда я уже не работала в пансионе. Как-то раз хозяйка сказала мне: «Будь с ним осторожна. Это очень опасный и жестокий субъект». Видно, Кочишне тоже его недолюбливала.
— Почему вы ушли из пансиона? Поссорились с хозяйкой?
— Боже сохрани! Однажды меня вызвали в жандармский участок, и Лайош Береш, тамошний вахмистр, грубо и напрямик мне объявил, чтобы я не смела больше работать у Кочишне. «Чтобы ноги твоей там больше не было, слышишь?» — рявкнул он. «Но почему же?» — спросила я. «И ты еще спрашиваешь, мразь, жулье? Все вы там коммунисты, все до одного!» — заорал он и толкнул меня к двери. Я уже была на пороге, когда он добавил: «Если узнаю, что ты заходила к Кочишне, посажу за решетку, помни».
— И как же вы поступили?
— Плакала до самого дома. Вечером рассказала обо всем мужу. Он старался меня успокоить, но напрасно. Меня больше всего обидело то, что жандарм назвал меня жульем. А я никогда, ни разу в жизни не взяла чужого.
— Что произошло потом, после этого?
— Месяца полтора спустя, в августе 1944 года убили моего мужа. Я совсем потеряла голову, только плакала и дрожала от страха за сына. Но нашлись люди, которые не оставили нас в беде. Прошло несколько дней, когда поздно вечером, около одиннадцати, кто-то постучал нам в окно. У меня чуть ноги не отнялись. «Кто там?» — спрашиваю. Отвечает мужской голос, негромко так, спокойно: «Я принес вам маленькую посылочку от госпожи Кочишне». Я накинула на себя платье, открыла дверь. На пороге стоял незнакомый мужчина с большим пакетом в руках. «Это вам и вашему сынишке. Кушайте на здоровье», — сказал он и тут же ушел, скрывшись в темноте. В пакете был картофель, два литра подсолнечного масла, мука, шпиг.
— Кто был этот незнакомец?
— Я увидела его снова только в трибунале, когда жандармов судили, и тотчас узнала. А до этого никогда не встречала. Сейчас он живет в соседнем селе. Говорят, будто он из коммунистов.
— Как его имя?
— Шандор Барта, железнодорожный обходчик. С тех пор он иногда к нам заходит, всегда спрашивает, не нужна ли какая помощь. Мне часто приходит на ум, что моего мужа убили те же люди, что и его отца. За то, что старик был бойцом Красной армии в девятнадцатом году.
— Скажите, уважаемая Багине, что за человек была Кочишне?
— Она часто меня расспрашивала о жизни, о людях, обо всем. Особенно интересовалась, как живут такие, как мы, бедняки. Очень любила детей бедных родителей, жалела, помогала, чем могла. На рождество, бывало, покупала им много подарков, одежду, платье, пряники, конфеты. Поначалу вела себя сдержанно, а потом, когда узнала, что мой тесть был красноармейцем, стала откровеннее. Сердечная была женщина, очень.
Однажды вечером, когда все гости уже поужинали и разошлись, хозяйка позвала меня к себе в кабинет, он помещался в бельэтаже. Взглянув на часы — было около половины десятого, — она дала мне в руки половую щетку и вывела в коридор. «Будь около двери, вот здесь, и делай вид, будто подметаешь лестницу». Сама она вернулась в кабинет, заперла дверь, и я слышала, опустила жалюзи на окнах. Перед этим она сказала: «Вся надежда на тебя, милая. Если кто-нибудь появится в холле и направится к лестнице, кто бы он ни был, все равно, сейчас же подойди к моей двери и тихонько постучи. Четыре раза, вот так». Я сделала все, как она приказала. Подметаю, а сама гляжу во все глаза. А Кочишне у себя в кабинете как будто по телефону разговаривает на иностранном языке, ничего я не поняла. Потом, видимо, на пишущей машинке стучать начала, быстро-быстро, но с перерывами. Минут через двадцать она отперла дверь и вышла. «Никто не приходил?» — спрашивает. «Ни единой души, ваша милость», — ответила я. Лицо у нее стало вдруг строгим. «О том, что сейчас было, не говори никому. Никому ни слова, даже мужу».
— Кто из персонала, кроме вас, работал в пансионе Кочишне?
— Когда я ушла, боясь жандармов, хозяйка взяла себе другую кухарку.
— Как ее звали?
— Тереза. Фамилии не помню. Кроме нее, сменилось несколько горничных, одни уходили, другие приходили. В тот же день, когда на кухню пришла Тереза, в пансионе появилась и новая горничная. Смазливая такая девица с пепельными волосами, голубоглазая. Имя у нее было какое-то чудное, не наше... не то Хелена, не то Хельга... Немцы возле нее так и увивались, она свободно говорила на их языке.
— Что вы знаете о гибели Кочишне?
— Весть о ее ужасной смерти ошеломила всех. Мы, жители поселка, очень ее жалели. Жандармы, прибывшие на место происшествия, обнаружили еще и кухарку Терезу, связанную, с заткнутым тряпкой ртом. Но никакого следствия они не проводили, никого не допрашивали, а труп Кочишне поскорее упрятали в гроб, отвезли на кладбище и тайком похоронили. Так, что никто об этом не знал. Только после освобождения на ее могиле поставили красивый памятник.
— Да, мы его видели. Прошу вас, если вы припомните еще что-нибудь о вашей бывшей хозяйке, немедленно дайте нам знать.
Мы поднялись и уже собрались было уходить, как вдруг Багине всплеснула руками.
— Подождите минутку! Я совсем забыла, ведь у меня есть кое-что.
Багине торопливо прошла в соседнюю комнату и через минуту вернулась, держа в руках небольшой, аккуратно обвязанный шнурком сверток.
— Вот, пожалуйста, — сказала она и положила сверток передо мной на стол.
— Что это?
— Бумаги вдовы Кочишне.
— Как они попали к вам?
— Это произошло уже после смерти мужа. Однажды вечером я украдкой, огородами пробралась к пансиону, захватив с собой ведерко. Конечно, я выждала, пока совсем стемнело, чтобы никто меня не заметил. У меня остался поросенок, а кормить его было совсем нечем. Вот я и хотела попросить у Кочишне ведро помоев. Только бы меня не увидели жандармы! Кажется, все обошлось благополучно. Кочишне стояла у окна в своем кабинете и смотрела на озеро. Увидев меня, она сделала знак рукой, чтобы я подошла к задней калитке. Мы встретились, и я расплакалась. Кочишне гладила меня по плечу, стараясь утешить. Потом взяла у меня ведерко, пошла в дом и через несколько минут вернулась. Ведро было наполнено до верха, только в нем оказались не помои, а картофель, мука и сахар. Я опять было ударилась в слезы, но хозяйка знаком остановила меня и тихо сказала: «Иди за мной». Когда мы вошли в кабинет, она заперла дверь и так же негромко спросила: «Могу я дать тебе поручение?» Я молча кивнула. Тогда она вынула из стенного сейфа большой, толстый бумажный конверт, заклеенный и опечатанный. «Прошу тебя, спрячь вот это у себя, но так, чтобы никто не нашел. Ни в коем случае не в доме, а где-нибудь поблизости. Если со мной что-нибудь случится, передай эти бумаги властям. Только не теперешним нилашистам, а потом, другим... Ну, ты понимаешь». — «Понимаю», — ответила я. «А вот этот перстень, — продолжала она, — прими в подарок, на память обо мне...» Кочишне сняла с пальца массивное кольцо со сверкающим камнем. «Не расставайся с ним никогда. Продай только, если мальчику не будет на хлеб». Потом она проводила меня до калитки и обняла на прощание. Мне показалось, что в глазах у нее стояли слезы. Я поспешила домой, перевязала пакет шпагатом, положила его в коробку от ботинок, тоже хорошенько завязала, а потом закопала под яслями в коровнике — все равно он стоял пустой. Яму заложила черепками и утрамбовала, сверху навалила земли и прикрыла сеном, чтобы не видно было.
