Андрей Константинов - Дело о картине Пикассо
Несколько секунд она так и сидела, скосив глаза и, видимо, чувствуя себя полной идиоткой. Потом выражение ее лица стало меняться — наверное, в наушнике раздавались какие-то команды. Она снова посмотрела в объектив и, нервно улыбнувшись, заявила:
— Съемочная группа нашей телекомпании сумела запечатлеть сцену убийства известного предпринимателя Козлова, буквально полчаса назад произошедшего в нашем городе…
Снова повисла неловкая пауза. Я подумал, что увильнуть от работы мне сегодня не удастся. Бизнесмен Козлов, имевший неожиданную кличку Цуцик, был явно «моим клиентом». Тем временем измывательство «энтэвешников» над своей ведущей продолжалось. Бедняжка вздыхала и долго трогала наушник.
— Через несколько секунд вы увидите этот материал…— как заклинание, сказала она беспомощно. Но прошло гораздо больше, чем несколько секунд, и она, наконец, выпалила с натянутой полуулыбкой: — Пока он готовится к эфиру, о других новостях…
Никакого сюжета об убийстве Козлова так и не было показано, поэтому я досмотрел выпуск без всякого интереса. «Любопытно было бы узнать, в каких выражениях эта воспитанная девочка обратится к своим коллегам», — подумал я и выключил телевизор.
В окне ярко сияло осеннее солнышко, и в черном экране телевизоре я разглядел свое отражение.
— А что, Макс, — дружелюбно сказал я ему, — спорим на стакан, что не пройдет и пяти минут, как тебе позвонит Спозаранник и отменит отгул?
Отражение кивнуло, и в ту же секунду на журнальном столике запрыгал пейджер, поставленный на вибросигнал. На дисплее высветилось первое слово: «Немедленно». Я удовлетворенно допил остатки водки. Спор я, по крайней мере, выиграл.
***
В Агентство я входил твердым, выработанным долгими тренировками, шагом. Под языком прохладно болтались две таблетки «Антиполицая», в глазах светилось служебное рвение, а на гимнастическом (по выражению все того же Шаха) торсе похрустывала свежая рубашка. Мало того, я всерьез собирался поразить коллег новехоньким вельветовым костюмом, подаренным на день рождения моим отчимом, а также замшевыми финскими ботинками, приобретенными в кредит у пижона Соболина. Вовка, которого шеф взял с собой в Финляндию на какой-то семинар, так влюбился в эти щегольские шузы, что купил последнюю пару. То, что они были ему велики как минимум на полтора размера, его не смутило. Зато Анюта, увидев, как он набивает ботинки газетами, решительно запретила ему «портить хорошую вещь» и великодушно предложила их мне. Впрочем, по стервозности своей, она заявила, что готова на такую жертву, лишь бы не видеть моих «вонючих древних кроссовок»…
Короче, я был уверен в себе с головы до ног. И войдя в коридор, рассчитывал по меньшей мере на продолжительные овации. Вместо этого в глаза ударил мощнейший прожектор, в луче которого ко мне шла совершенно обнаженная девица.
— Бедрами качай! — послышался голос из-за прожектора, и я узнал бас режиссера Худокормова.
Девица приблизилась, и я разобрал на ней некоторые намеки на одежду — что-то обтягивающее и такое короткое, что блузка казалась шарфиком, а юбка — поясом. Так мощный талант Худокормова рисовал ему образ Завгородней.
Съемки сериала докатились до фазы павильонных, и все мы узнали на своей шкуре, что такое кино. Все, включая Спозаранника, старались как можно реже появляться на работе, поскольку заниматься делом в присутствии съемочной группы было решительно невозможно.
— Стоп, нормально! — прогудел Худокормов. — Ася, еще чуть-чуть блядовитей! Посторонних прошу из кадра, будем снимать!
Красавица-модель Ася Барчик, играющая Прибрежную — альтер-эго Завгородней, тут же ущипнула меня за задницу, когда я попытался проскользнуть в щель между стеной и ее охренительным бюстом, но я отнес этот жест к ее вживанию в образ и протиснулся в арьергард съемочной группы. Переступая через бесконечные провода и спотыкаясь о рельсы, я направился к родному отделу.
У дверей его возмущенно размахивал руками Вася Клушин, игравший меня (о Боже, меня!). Чтобы не мешать съемкам, он возмущенно шипел прямо в ухо художницы по костюмам:
— Почему я должен носить эти отвратительные тряпки? Неужели драные джинсы и это подобие пиджака будут нормально смотреться на экране?
— Потому что твой прототип Кононов так и ходит! — невозмутимо парировала художница Люся. Она-то как никто другой имела возможность изучить мой туалет — после знакомства съемочной группы с прототипами, плавно перешедшего в такую пьянку, что съемки пришлось отложить на пару дней, Люся проснулась в моей берлоге…
Однако я счел нужным обидеться и демонстративно кашлянул. Чтобы меня узнать, киношникам понадобилось пару минут. Но никакого смущения не было и в помине — Люся цокнула языком и подмигнула, а Клушин с еще большим жаром забубнил:
— Ну что я говорил! Нормально одевается парень, а ты!..
— Да уж, заночевал у друга в Доме колхозника, не успел переодеться, — сказал я, чтобы что-то сказать, и зашел в настежь открытую дверь кабинета.
Никакого фурора своим прикидом я не произвел, поскольку кроме Спозаранника в кабинете никого не было. Он же посмотрел на меня недовольно и заявил:
— Когда женщина говорит, что ей нечего надеть, — это значит, что у нее нет ничего нового. А когда то же самое говорит мужчина — это значит, что у него нет ничего чистого. В курсе насчет Козлова?
Я кивнул.
— Начали! — заорал Худокормов в коридоре, и кто-то с грохотом закрыл дверь в наш кабинет.
Спозаранник втянул голову в плечи и сжал губы, чтобы не сказать чего-нибудь нецензурного. После паузы он продолжил:
— Раз в курсе — за дело! Репортеры сейчас забивают в ленту всю свежую информацию. Возьми у них все, что есть, и позвони Зудинцеву — он на месте преступления.
— Где? — по понятным причинам я старался говорить как можно меньше и короче.
— На мес-те прес-туп-ле-ни-я, — раздельно проговорил Глеб, глядя на меня, как на душевнобольного.
— Географически…— уточнил я.
— А… На Петровской набережной. У самой «Авроры».
— Во как…— трудно было представить, что Козлова завалили в самом центре города, средь бела дня, да еще в месте, где постоянно толкутся туристы и практически «дежурят» продавцы сувениров. Ну да ладно, по крайней мере свидетелей у Михалыча будет хоть отбавляй.
— Пошел…— сказал я и направился к дверям.
Попытка открыть их не увенчалась успехом — кто-то из киношников держал ее с той стороны. Видимо, в этот самый момент мимо дверей проезжала операторская тележка. Оставаться в опасной близости со Спозаранником мне не хотелось, и я изо всех сил дернул дверь на себя. Никакого эффекта!
— В другую сторону! — сказал Спозаранник. И в ответ на мой недоуменный взгляд, добавил: — Киношники перевесили. Им надо, чтобы она открывалась в коридор. Так что толкай.
Налицо был редкий случай, когда я разделял раздражение своего шефа и подумал, что пора уходить. Уходить из Агентства, совсем. И эта мысль так меня поразила, что я налетел на Обнорского, даже не заметив его хищной улыбки.
— Два по двести, мускатный орех, «Антиполицай», — сказал он, придержав меня за рукав и принюхавшись.
— У меня отгул, — с достоинством ответил я.
— Был, — злорадно усмехнулся Обнорский. — Пойдем-ка ко мне.
И он потянул меня через полосу препятствий, раскинутую киношниками в нашем коридоре.
В кабинете Обнорского нервно курил Илья Шилькин — главный режиссер питерского НТВ. В Агентстве его недолюбливали — он писал сценарий к этому окаянному телесериалу. И не то чтобы сценарий нам не понравился, просто ему пришлось переделывать все наши новеллы, и в нас играло оскорбленное авторское самолюбие. Обнорский, руководивший сценарными разработками, огрызался на наши язвительные замечания так: вы же сами писали из-под палки, левой ногой! Это же не только для сценария — для газеты в туалете не подходит!
Но несмотря на то, что это была чистая правда, всем было обидно. Особенно Агеевой, которая по-настоящему увлеклась этой писаниной и даже, тайком от Обнорского, писала новеллы и за других. Например, за меня.
Из корпоративной солидарности я едва кивнул Шилькину, чего он не заметил, поскольку был явно не в себе. Обнорский показал мне на стул, а сам растянулся на диванчике.
— А скажи мне, друг Илюша, — с сарказмом сказал он, продолжая какой-то разговор, — прав ли я был, когда говорил, что все телевизионщики конченные мудаки и что…
— Знаешь что, Обнорский…— вскинулся Илья.
— Спокойно, шучу я. — Обнорский сладко потянулся и подмигнул мне. — Слыхал, чего на НТВ стряслось?
— Скорее, видал, — кивнул я.
— Давай, Илья, рассказывай все сначала, только подробно.
Шилькин нервно почесал бородку и кашлянул.
— Ребята снимали обыкновенные видовые планы на «перебивки»…
— На пере… что? — не понял Обнорский.
