Петр Галицкий - Цена Шагала
— Знаю, знаю, конечно, — поторопился Скосарев. — Думаю, и он знает.
— Вот и замечательно. Скажи, что звонить Виталию нельзя и сам он позвонить не может, но встречи очень ждет и сам все объяснит. Только смотри, не напугай его.
— Да как, Василий Семенович, понимаю.
— Ну, вот и чудесно, — завершил разговор Трегубец.
«Объявился, — думал Трегубец, положив трубку и вычерчивая какие-то геометрические фигуры на белом листе бумаги. — Значит, если все пойдет хорошо, завтра он мне сам расскажет, кто такой этот неведомый охотник. А уж я там придумаю, как того посильнее за задницу ухватить. — И, энергично растерев руками виски, он пригладил редкие волосы, подошел к несгораемому шкафу, стоявшему в углу его кабинета, достал оттуда початую бутылку водки, налил полчашки и залпом хлопнул ее. — Теперь дела пойдут на лад, — сказал себе Трегубец. — Я точно знаю: пойдут».
Ермилов в то же самое время тоже сидел в своем кабинете. Но настроение его, в отличие от Василия Семеновича, было совсем не радужным.
— Вот что, Паша, — говорил он помощнику Шутова, заменившему своего начальника на ответственном посту, — Слава для нас теперь навсегда потерян. Однако гибель его не должна пройти бесследно. Помнишь того таможенника, с которым вы с Шутовым так удачно беседовали?
— Конечно, Геннадий Андреевич, — отвечал вышколенный Паша.
— Возьми-ка кого-нибудь из парней, понадежней и позлее, поезжай-ка сейчас к нему и поговори с ним начистоту. Не верю я, что этот мальчишка, который мне теперь позарез нужен, с ним не связывался. Должен он был с ним связаться. Все, что угодно, с ним делай, но выбей из него что-нибудь.
— Работать с ним до конца, Геннадий Андреевич? — поинтересовался Павел.
— Нет, ну до конца не нужно: зачем нам мокрое разводить! Но прижать надо так, чтобы навсегда испугался, чтобы при одном только упоминании о тебе в штаны клал. Понял меня?
— Уже делается, Геннадий Андреевич, — сказал Паша и четко, по-военному развернувшись, вышел из кабинета.
Через десять минут неприметный «Фольксваген Пассат» мчался к дому Скосарева.
— Секи, старшой, какая зверюга, — сказал Толик, мрачного вида костолом, которого Паша взял с собой по приказу Геннадия Андреевича.
— Ты о чем? — не понял сначала Павел.
— Да дверь. — И он указал на сейфовую дверь квартиры Скосарева. — Как же мы его выманим?
— Эх, Толик, Толик. Не случайно про таких, как ты, говорят: сила есть — ума не надо. Учись, пока я жив, — и Павел достал из кармана сложенную вчетверо газету.
Сперва он аккуратно развернул ее, потом быстрыми и ловкими движениями превратил газетные листы в объемистый бесформенный комок и затем положил его перед дверью квартиры. Жестом приказав Толику прижаться к стене так, чтобы его не было видно из дверного глазка, он опустился на колени и поджег газету. Дождавшись, пока пламя обнимет бумажную кипу со всех сторон, он позвонил в дверь и так же отступил к стене. Несколько секунд за дверью было тихо, затем недовольный голос спросил «Кто?», в глазке сверкнул свет, и потом сразу же, матерясь, невидимый еще Скосарев завозился со щеколдами замков. Как только дверь в его квартиру растворилась, Павел шагнул навстречу Скосареву, а Толик крепко вцепился в ручку двери со стороны лестничной площадки.
— Ну, здравствуй, Алешенька, — почти пропел Паша, тесня обалдевшего Алексея в глубь прихожей. — Надеюсь, не забыл меня?
— Да я… Да что вы, — забормотал таможенник.
— Вижу, вижу, Алешенька: не забыл. Ты извини, что вот так, без звонка. Я не один, с другом, — сказал он, жестом приглашая Толика войти в квартиру. — Вот, знакомься: это Толик, очень крепкий товарищ, — и он ласково потрепал Толика по загривку.
В ответ Толик хищно осклабился и, как-то по-звериному, повел бугристыми горильими плечами.
— А это чо, — решился он в меру своих сил подыграть Павлу, — твой приятель, что ли, Паш?
— А это теперь наш общий приятель, Толик. Ты проходи, располагайся. Алеша человек гостеприимный, он нам кофейку, наверное, сделает. Сделаешь ведь, Алешенька?
— Мужики, я же вам все, я ж вам все как на духу высказал.
— А вот мы и посмотрим, все ли ты высказал. Может, еще что-нибудь припомнишь, — так же напевно продолжал Павел, загоняя испуганного Скосарева на кухню. — Ты как себя сегодня чувствуешь-то, Алексей? — участливо спросил Паша.
— Вроде ничего, — удивленно ответил Скосарев.
— А вот мы сейчас проверим: ничего или хорошо. Толик у нас отменный терапевт. Толик, пощупай у товарища поджелудочную.
Скорее по интонации, чем по смыслу произнесенных слов понимая, что надо делать, Толик подвинулся к Скосареву почти вплотную и резким коротким тычком воткнул свой огромный кулак в живот Алексея. Издав какой-то непонятный звук, что-то вроде «ик», таможенник сложился пополам и осел на табуретку. Толик повернулся к Павлу и, увидев в его глазах одобрение, сверху двумя широченными ладонями, рубанул Скосарева по ушам. Взвизгнув от боли и прижимая руки к разрывающимся после удара ушным раковинам, тот рухнул на пол.
— Э-э, да ты сегодня в плохом самочувствии, — сказал Паша. — Видишь: и живот болит, и уши, и на ногах держишься плохо. Толик, подними товарища, видишь, он совсем обессилел.
Подхватив Скосарева под мышки, Толик встряхнул его обвисшее тело и водрузил обратно на табуретку.
— Ну, что, Алешенька, может, расскажешь нам что-нибудь интересное?
— Что, что? — просипел Скосарев.
— Ну, что-нибудь, что знаешь, вдруг что-нибудь новенькое в голову придет. А то смотри: Толик ведь еще ни почки не проверил, ни как у тебя суставы устроены. Он ведь на все руки мастер. Хочешь в этом убедиться?
— Нет, не надо, не надо, — забормотал Скосарев, уползая вместе с табуреткой в угол маленького кухонного пространства.
— Ну, не надо так не надо, — согласился Павел. — Начинай тогда.
— Да вы толком объясните: что?
— Ну, например, давно ли ты беседовал с нашим общим знакомым.
— Каким знакомым?
— А тем, которого ты в Лондон отправил.
— Я же говорил: у меня с ним связи нет, односторонняя.
— Односторонняя. Понимаю. Толик, мне кажется, что левая рука у Алеши как-то неправильно поставлена. Ты бы посмотрел.
Толик, стараясь придать своему лицу озабоченное выражение, стиснул скосаревскую пятерню в своей и начал медленно выворачивать таможеннику кисть. Алексей, скривившись от боли, делал вялые попытки вырвать свою кисть из лапищ бандита, но вскоре понял, что все попытки бессмысленны и, заскулив, забормотал: «Скажу, скажу, только отпусти, не ломай руку, гад, все скажу».
— Ну, вот, — удовлетворенно отметил Павел. — Видишь как: достаточно с тобой хорошо пообщаться, ты тут же все вспоминаешь. Итак?
— Да, да, звонил, говорил, — торопливо, захлебываясь, говорил Скосарев.
— Когда звонил?
— Сегодня, как раз сегодня звонил.
— Откуда звонил? Ты давай-давай, не заставляй меня клещами вытаскивать.
— Из Москвы, из Москвы звонил, он вернулся, он с Токаревым хотел встретиться, искал его.
— Ну, и что же?
— Они встречу назначили.
— А почему через тебя?
— Токарев скрывается: вас, наверное, боится.
— А где он скрывается?
— Не знаю, честное слово: не знаю. Вот хоть убейте!
— Ну, если ты настаиваешь… — начал Паша.
— Нет, ей богу, не знаю.
— Ну хорошо, хорошо, верю. И что же?
— Токарев мне звонил, а потом Сорин перезванивал.
— Где встреча будет?
— У памятника Гоголю, в скверике возле Нового Арбата.
— А, знаю. Во сколько?
— В одиннадцать утра завтра.
— В одиннадцать? Не врешь?
— Да чтоб мне сдохнуть!
— Ну, это еще погоди, ты нам еще понадобишься. Значит, завтра в одиннадцать.
— Да, там. Только…
— Ну-ну, договаривай. Ну ты посмотри на Толика: он весь в нетерпении.
— Да нет-нет, я же говорю: там не так все просто.
— Это что значит.
— Токарев — он хитрый, он с ментами легко мог связаться.
— С ментами? — удивился Паша. — А почему с ментами?
— Ну, если он бегает от вас, одному ему защиты нигде не найти.
— А он такой законопослушный?
— Жить захочешь — не таким послушным станешь, — ответил Скосарев.
— То есть, говоришь, что на встрече подстава может быть?
— Да не знаю, вот как Бог свят: не знаю. Просто подумалось, что менты там оказаться могут.
— Ну, что ж, спасибо, что предупредил. Видишь, какой ты отзывчивый и заботливый. Толик, отпусти его руку, а то и вправду что-нибудь случится.
Подручный Паши разжал свою лапень, и уже побелевшая от отсутствия притока крови кисть Скосарева обрела свободу.
— Больше, значит, ничего не знаешь?
— А что еще?
— Ладно, Алешенька. Как видишь, мы люди не злые, внимательные. Если все правда и завтра мы всех наших друзей скопом увидим, будет и тебе от меня личная большая благодарность. Если же наврал…
