Гарри Кемельман - В субботу рабби остался голодным
Все расхохотались.
— Ну, хорошо, — сказал Шварц, — значит, собрание единодушно решило…
Когда все расходились, Марвин Браун задержался.
— Ты знаешь, Морт, если это не пройдет, мы будем выглядеть, как последние кретины.
— Марв, старина, дело в шляпе. Нел Блумберг подбросил нам ценную идею, когда сказал, что рабби сопротивляется прогрессу. Вот на этот мотив мы и будем петь: рабби — против прогресса.
— Я не про рабби, я думаю о Горальском. Насколько твердо старик тебе пообещал?
— Достаточно твердо. Камнем преткновения был Бен, но теперь, после всего этого, он наверняка будет на нашей стороне.
— Ты про что?
— Когда он звонил мне насчет кладбища, то упомянул, что отец заинтересован в капелле, но сказал, что у нас с этим ничего не выйдет, если мы не решим проблему с Хиршем. Так вот, если мы ее решим и при этом подчеркнем, что из-за этого нам пришлось чуть ли не подраться с рабби, неужели у старика хватит наглости сказать, что он передумал?
— Может быть, но ты знаешь, как оно бывает. Старикашка может вильнуть в сторону — например, скажет, что впишет это в свое завещание… Почему нет? — спросил он, увидев, что Шварц качает головой.
— Потому, дружище, что я только что решил назвать это Мемориальной капеллой Ханы Горальской. Уловил? Мы построим ее в память его жены, матери Бена. Так неужели старик не захочет увидеть ее еще при жизни? Неужели не захочет присутствовать на закладке первого камня, на церемонии окончания строительства, а потом стать первым, кого вызовут для Чтения во время первой службы в капелле?
Марвин Браун усмехнулся.
— Знаешь, Морт, ты сам хитрый, как лис. Похоже, мы обвели рабби вокруг пальца.
Глава XXI
В субботу, во время утренней службы, рабби почувствовал сухость и першение в горле. Домой он пришел разбитым и без аппетита пообедал. Он собирался вернуться в храм и провести вторую половину дня в своем кабинете, но все кости так ломило, что он прилег в гостиной на кушетку и задремал. После короткого сна он почувствовал себя лучше и отправился в храм на вечернюю службу, но домой вернулся с ознобом и пылающей головой.
Когда Мириам открыла ему дверь, поток теплого воздуха ударил его, словно порыв ветра. В носу у рабби защипало, и он громко чихнул.
— Ты что, простудился, Дэвид?
— Да нет, не думаю, — сказал он, но она стала на цыпочки и поцеловала его в лоб.
— Горячий. У тебя, наверное, температура.
— Да нет, все в порядке. — И он снова чихнул.
Мириам все-таки пошла в ванную и через минуту вернулась, встряхивая термометр профессиональным движением кисти. Не обращая внимания на невнятные протесты мужа, она поставила ему термометр и вскоре объявила:
— 101,4[34]. У тебя лихорадка. Немедленно раздевайтесь, Дэвид Смолл, и в постель!
— Ты делаешь из мухи слона. Просто небольшая простуда. Утром я буду в полном порядке.
— Нет, не будешь, если не позаботишься о себе.
Она заставила его выпить воды, апельсинового сока и принять аспирин, но когда вечером снова поставила ему градусник, оказалось, что температура поднялась до 102 (39 °C).
— Я позвоню доктору Зигману, — сказала Мириам.
— Ой, ну зачем? Это всего лишь простуда, что он тут сделает? Я не хочу, чтобы ты звонила.
— Почему?
— Потому что он не возьмет с меня денег, но все равно решит, что надо зайти.
— Я могу спросить его, хочет ли он тебя видеть. — По тону ее голоса он понял, что спорить бесполезно.
— С ним на прошлой неделе было то же самое, — сообщила Мириам, вернувшись в спальню. — Он говорит, что сейчас вокруг полно таких больных. Это вирусная инфекция, но тянется недолго — всего несколько дней. Все, как я сказала: постельный режим, принимать аспирин, много питья и не выходить на улицу, пока у тебя не продержится нормальная температура в течение двадцати четырех часов.
— Как — несколько дней? У меня же завтра заседание правления!
— Никаких заседаний. Ты останешься в постели как минимум до понедельника. Один раз правление как-нибудь обойдется без твоих мудрых советов.
— Но завтра особенное заседание. Я просто должен там быть.
— Завтра и поговорим. Но даже не надейся, что я тебя пущу.
Заседание правления начиналось в десять часов, но многие пришли раньше, так как привезли детей в религиозную школу, где занятия начинались в девять. До этого, в восемь тридцать, был утренний миньян, на который по воскресеньям, как правило, приходил рабби. После службы он посещал школьные классы, а к десяти приходил на заседание правления. Это была особая привилегия: из всех раввинов в округе его одного допускали на заседания правления, поэтому он старался не пропускать их.
Но в это воскресенье рабби не появился ни в миньяне, ни в классах религиозной школы. В это время он сидел дома за завтраком в халате и шлепанцах и ел яйца с тостами — Мириам считала это самой подходящей диетой для больного.
В храме никто особенно не комментировал отсутствие рабби: ему и раньше несколько раз случалось пропускать миньян. Однако Мортимер Шварц и Марвин Браун увидели в этом особый знак.
— Все ясно, правда? — сказал Шварц. — Он все обдумал и понял, что у него мало шансов. Если он ввяжется в драку, что неизбежно, и проиграет, то ему придется либо подать в отставку, либо уступить. Он не хочет ни того, ни другого, поэтому решил просто не прийти.
— И что нам теперь делать?
— Знаешь, Марв, я думаю, можно внести кое-какие изменения. Если рабби не будет на заседании, ты можешь представить отчет комитета. Это, возможно, будет подходящий момент попросить об увеличении вашего бюджета. Только не нужно упоминать о Хирше. Просто скажешь, что нужно построить дорогу.
В этот момент Арнольд Грин — секретарь, ведавший перепиской правления, — знаком подозвал Шварца.
— Что такое, Арни?
Грин отвел президента в угол и вручил ему письмо.
— Прочти это. Это лежало в почтовом ящике, когда, я пришел. Судя по штемпелю, оно пришло, должно быть, в субботу. Это от рабби. Я решил, что прежде чем прочесть его на правлении, надо поговорить с тобой.
Шварц быстро пробежал письмо, сложил его и сунул обратно в конверт. Когда он заговорил, его голос звучал напряженно.
— Слушай, Арни, я не хочу, чтобы это зачитывалось на сегодняшнем заседании. Я хочу, чтобы ты забыл, что вообще получал это письмо, понял?
— Но я должен читать всю поступающую корреспонденцию.
— Это письмо ты не обязательно должен был получать. Оно адресовано мне, и я хочу, чтобы ты пообещал, что ни словом о нем не обмолвишься.
— Но что все это значит?
— Черт, я знаю не намного больше тебя, но пока я все выясню, конгрегация может просто расколоться пополам. Ты же помнишь, что было, когда встал вопрос о продлении его контракта? Хочешь, чтобы это повторилось?
— Нет, конечно. Но если рабби посылает письмо правлению, он может удивиться, почему его не прочли.
— Но сегодня его нет. Не волнуйся — я зачитаю письмо. Просто пусть оно недельку полежит.
— Ну, если ты так хочешь…
— Да, я так хочу. А теперь давай начинать заседание.
— У рабби небольшой грипп, — пояснил доктор Зигман, когда члены правления расселись по своим местам. — Я сам переболел на прошлой неделе. Думаю, к середине недели он уже будет на ногах.
— Я тоже только пару дней как выздоровел, — сообщил Боб Файн. — Собирался вызывать вас, док, но когда ваша Ширли сказала Майре, что и у вас то же самое, я решил, что раз вам нечего мне прописать, то почему бы не сэкономить пару баксов?
Доктор Зигман рассмеялся.
— Придется поговорить с Ширли — зачем она выдает мои секреты?
Сидя в самом конце комнаты, Марвин Браун все же ухитрился поймать взгляд президента. Шварц чуть-чуть кивнул и открыл заседание. Секретарь зачитал протокол и попросил представить отчеты комитетов. Марвин Браун не подал отчета, но когда была объявлена повестка дня, он поднял руку, и ему дали слово.
— Я не знаю, может быть, надо было сказать об этом во время слушания комитетских отчетов, но я собираюсь внести предложение, поэтому решил сказать сейчас. Дело в том, что перед тем как внести это предложение, я хотел бы дать короткое пояснение.
— Ты должен внести свое предложение, а потом, если оно будет поддержано и президент предложит его обсудить, ты дашь свои пояснения, — сказал Эл Беккер, прошлогодний президент, сторонник строгого соблюдения регламента.
— Да, все правильно, Эл, но если никто не поддержит моего предложения, то у меня не будет возможности его объяснить.
— Так это будет означать, что объяснение и не нужно.
— Что ж, хорошо, но тогда если я откажусь от поста председателя кладбищенского комитета и вы спросите меня, почему, я скажу вам, что причина заключается в том пояснении, которое вы не дали мне сделать.
