Атанас Мандаджиев - Чёрный листок над пепельницей
— Я забыл сказать вам, Эмилия, — Гео наконец отважился и начал диалог, — мне очень нравится ваше стихотворение в «Труде», поздравляю вас!
— Вы прочли его?… — лёгкий румянец медленно заливал её щёки.
— Я не очень-то разбираюсь в поэзии, но… мне кажется, что оно не высосано из — пальца, а… пережито, что ли. И никто, кроме вас, не мог бы написать такие стихи!
— Спасибо, — коротко поблагодарила Эмилия, но голос её явно потеплел. Рассеянно глядя в пространство, она отпила из рюмки довольно много, потом перевела взгляд на Гео и тихо, почти про себя, спросила:
— В сущности, кто вы такой?
Гео не ожидал столь быстрого развития событий, но делать нечего, «отступление невозможно» — так, кажется, выразился он сам?
— Эмилия, я, увы, обманул вас… — С комедией ухаживания покончено, пора открывать карты. Наверняка я разочарую вас своим признанием. Я работаю в милиции;
— Вы?
— Что же тут удивительного, разве не похоже?
— Скорее вы похожи на безработного журналиста, которого выставили из всех редакций. А *я ещё подумала, что вас послал… Впрочем, не обращайте внимания, всё это глупости!..
В её глазах тенью промелькнула какая-то мысль, и через секунду Гео стал свидетелем вспышки её порохового темперамента. Вспышка была внезапной, тон — дерзким, вызывающим:
— А вообще-то я не знаю, что именно вам от меня нужно, и меня это совершенно не интересует, как и вы лично! Костюмы я не краду!
— Что мне нужно… — Гео намеренно длил паузу. Наконец он вынул из заднего кармана брюк некролог, молча развернул его и положил на стол.
Вмиг побелев, она отпрянула назад, будто увидела какое-то страшное чудовище, внезапно выскочившее из недр ада.
— Я так и предполагала…
Пальцы намертво впились в скатерть — наверно, только это и мешало ей броситься вон из зала.
— Не пугайтесь, Эмилия, не надо…
Вкрадчивые шаги по мягкому паласу — официантка подошла поближе, глаза её блестели от любопытства.
— Вы уже выбрали что-нибудь? Очень рекомендую жюльен, наш шеф великолепно готовит его.
— Белое и мастику[8]! — угрожающе тихо произнёс Гео. Официантка испуганно посмотрела на него и, быстро повернувшись, побежала прочь.
Гео чиркнул спичкой, поднял некролог над пепельницей, поднёс огонёк. Через несколько секунд бумага почернела и сморщилась. Оба молчали, глядя на то, как осыпается горсткой пепла страшный чёрный листок…
Эмилия скрестила руки на груди. Гео поднял голову и увидел в её глазах издевательскую насмешку, от прежнего ужаса не было и следа.
— Ну что? Выполнили свою миссию, да?
Тон вызывающий, даже наглый, как сказал бы Цыплёнок. Это была дерзость преступника, который идёт ва-банк, потому что ему уже нечего терять.
— Ну, что же вы медлите? Разоблачите меня! Пусть все узнают, кто такая Эмилия Нелчинова!
— Зачем же? — намеренно тихо произнёс Гео. — В конце концов это ваше дело. Видите ли, тут ведь нет состава преступления…
— Тогда почему вы преследуете меня? Я убедительно прошу вас раз и навсегда оставить меня в покое!
— А я хотел бы ещё раз повторить: не пугайтесь, перед вами друг…
— Сохрани меня бог от таких друзей! Прощайте! — Она рванулась из-за стола, едва не опрокинув свою рюмку.
— Погодите, Эмилия! — Это была уже не просьба, а почти приказ. Гео схватил девушку за руку. Он не на шутку встревожился: не хватало только, чтобы она убежала именно сейчас, когда всё идёт к развязке.
— Погодите, — повторил он уже мягче. — Может быть, мы вместе положим конец вашим мучениям?
Ресницы её дрогнули:
— Мучениям? Вам за это платят зарплату в милиции, чтобы вы совались в чужие души? Отпустите меня сейчас же, я не хочу здесь оставаться!
— Отпущу немедленно, но прежде вы должны меня выслушать. Потом — воля ваша, поступайте как знаете.
Гео снова почувствовал себя «в седле», обрёл уверенность и начал:
— Вы помните, что я сказал вам на улице? Это не пустые слова, я действительно знаю о вас всё! И о первом безуспешном посещении дома на Леонардо да Винчи, и о втором, когда вы выдрали из альбома фото матери и оставили фальшивые следы на паласе, и о паническом бегстве из летнего кино, где вы увидели вашего бывшего друга Ярослава в обнимку с новой приятельницей. Вы ведь поняли, что он вас узнал, верно? Несмотря на русый парик. И вы будете уверять меня, что бежали только из страха разоблачения? Это очень жестоко, Эмилия, с вашей стороны, очень жестоко… Некоторые люди любят вас, как прежде, и вы тоже любите их, несмотря ни на что!
Наконец-то, наконец-то разговор вышел на стартовую дорожку. Гео уже не думал ни о чём, кроме самой Эмилии, её судьбы. Страстное желание помочь ей, поддержать заполнило его душу до краёв.
— Браво, браво! Поздравляю! С сегодняшнего дни буду всем рассказывать, какие люди служат в милиции — сердцеведы, всезнайки, комедианты! — Эмилии театрально подпила рюмку, как будто произнесла тост, но в рюмке оказалось всего несколько капель.
Гео быстро налил девушке вина. Она сделала несколько глотков и в упор посмотрела на Гео слегка увлажнившимися глазами.
— Я хочу остаться для них мёртвой, понятно? Моя жизнь сейчас не бог весть какая, но она моя, моя собственная! Я мертва для них, они — для меня, и копчёно!
— И пусть бог вас рассудит, так, что ли?
— Пусть… пусть попробует…
Две слезинки набухли и скатились по щекам. Эмилия резко смахнула их левой рукой, браслеты сверкнули в луче солнца.
Этого Гео не ожидал. Ему казалось, что Эмилия из такого крепкого материала, через который слезинке не пробиться, а вот поди ж ты — плачет… Жаль её, ужасно жаль, сколько она выстрадала! Но надо, обязательно надо сохранять спокойный, доброжелательный, чуть ироничный тон — так ей будет легче раскрыться, освободиться от гнетущей муки пережитого — и выздороветь…
— Впрочем, что-то подобное проглядывало и в вашем стихотворении. Но вот вопрос — искренни ли вы в своём прямо-таки мефистофельском всеотрицании? Позвольте усомниться. Ради чего вы так рисковали, отправившись в Пловдив во второй раз? Ради чего ставили под удар всю свою постройку, с таким трудом и в таком горе воздвигнутую? Ведь всё могло рухнуть в минуту! Так ради чего? Ради фото матери… Значит, вы не забыли маму Кристину, значит, любите её, тоскуете по ней — разве не так? Иначе стали бы вы средь бела дня скакать по лестницам на третий этаж! Ну, а если бы — представьте только — вас засекла соседка Райка? Ужас! То же самое возле кино. Как говорят немцы, первая любовь неувядаема.
— Это я уже слышала. Дальше что? Нет, вы просто чудо! — Её браслеты на руках нервно зазвенели. — Чудо проникновения в чужие души!
— Ну что вы, это всего лишь обыкновенная догадливость. — Гео понял, что пора говорить серьёзно. — Понимаете, Эмилия, мне просто очень важно именно в вашем случае понять, можно ли говорить здесь о преступлении, если иметь в виду весь случай в целом. Я подчёркиваю — в целом. Возьмём первое, что приходит в голову: разве не преступление, что восемнадцатилетняя девушка так безжалостно рвёт с прошлым, со всеми привязанностями и симпатиями, повергает своих близких в горе и страдания? И кто же виновен в «случившемся? Только ли трагическое стечение обстоятельств, или есть ещё что-то кроме непредвиденного ареста мамы Кристины и последствий этого удара?
— Есть, — коротко бросила Эмилия. — Она мне не родная мать…
Стало тихо. Так тихо, как может быть только на большой сцене, когда кто-то из персонажей сообщает страшную новость, которая как гром небесный поражает и действующих лиц драмы, и публику и вместе с тем сразу вносит ясность и ставит всё на свои места.
— Вот как? — наконец откликнулся Гео, весьма успешно изображая удивление. Внутренне же он просто ликовал: сомнений нет, именно это знание и послужило главной причиной мнимого самоубийства Эмилии. Однако зачем ему притворяться? Что он выиграет, ведя себя так? Или это уже вошедшие в плоть и кровь профессиональные навыки, не всегда оправданные с чисто человеческой точки зрения. — самообладание в союзе с притворством?
— Я могла бы и промолчать, — язвительно заметила Эмилия. — Но вы меня просто взбесили своим хвастовством — всё-то вы знаете! А вот, оказалось, не всё, самое важное вам не-из-вест-но! — выпалила она совсем по-детски.
— Согласен — это, действительно, самое важное… — Гео сделал небольшую паузу, виновато улыбнулся, как бы прося прошения за свой обман, и, когда почувствовал, что она поняла его. поняла, что и эта страшная тайна для него совсем не тайна, продолжал с лёгким апломбом: — Я могу даже сказать, когда вы об этом узнали. Очевидно, вскоре после вынесения приговора и отправки матери в сливенскую тюрьму… Извините, Эмилия, что я по-прежнему называю Кристину так, думаю, что и вы ещё не привыкли называть её иначе. Я понимаю — вам нанесли страшный удар, страшнее быть не может! Не знаю, какой негодяй или негодяйка выболтали вам эту тайну; И по чьему приказу. Потому что нужно быть наивным балбесом, чтобы предположить тут отсутствие злого умысла… Сейчас это уже не имеет особого значения, но меня просто сжигает любопытство: кто же выболтал вам эту тайну? Знал бы я, просто избил бы собственноручно!
