Джеймс Чейз - Осторожный убийца
Я открыл дверь и внес поднос.
Он стоял у окна в шелковом халате, с всклокоченными волосами и сигаретой, свисавшей с бесформенных губ, и выглядел лет на десять старше, чем накануне вечером, а под глазами нависли свинцовые мешки.
– Доброе утро, сержант, – сказал он мягко.
– Доброе утро, сэр.
Я поставил поднос и вытянулся.
Он подошел, оглядел содержимое подноса, опрокинул в рот виски, стоявшее на подносе, и подошел к окну.
– Приготовьте ванну, сержант.
– Да, сэр.
Я наполнил ванну, проверил температуру, добавил еще чуть-чуть холодной воды, рассудив, что к тому времени, когда он допьет виски, вода будет в самый раз, и возвратился в спальню.
– Какие планы на сегодня?
Генерал уже прикончил виски и держал в руке пустой стакан, словно не знал, что с ним делать.
– Вы хотели утром посмотреть галерею Уффици и Палаццо-Веккио, – сказал я, – а после полудня – дворец Питти и Пьяццале Микеланджело.
Он насупился:
– Мы это обсуждали?
– Да, сэр.
Он взъерошил волосы, поставил бокал и подошел к тумбочке.
– У меня есть предложение получше, – сказал он. – Вот, взгляните сюда. – Он протянул мне почтовые открытки с видами кафедрального собора, Баптистерия и капеллы Медичи, которые купил накануне вечером. – Я не знаю, откуда они здесь взялись, – сказал он. – Может быть, управляющий отелем оставил их, хотелось бы посмотреть то, что на них изображено.
Я посмотрел на него, а он внимательно и серьезно смотрел на меня.
– Собор выглядит колоссально, – продолжал он. – Думаю, мы могли бы осмотреть его первым. Посмотрите на эту башню. Кстати, как она называется?
– Колокольня, сэр.
Он сел на кровать и стал тереть ладонями глаза.
– Да. Ну что ж, давайте осмотрим собор. Вы не забыли, сержант, что в ваши обязанности входит сопровождать меня в качестве гида? Впрочем, я мог бы вам этого и не говорить. Взгляните на эту штучку Медичи. Видели ли вы что-нибудь подобное? Я не видел. Может быть, завтра мы отправимся в эту вашу галерею.
Я хотел было что-то сказать, но вовремя спохватился.
– Ровно в десять ноль-ноль возле конторки портье, сержант.
– Да, сэр.
Я повернулся кругом, решительно направился к двери, открыл ее и вышел. Спустившись в ресторан, позавтракал, и все время, пока я старательно уплетал рулеты с маслом и мармеладом, недоумение не покидало меня.
Блефовал ли он в надежде, что я стану возражать и дам ему повод загнать меня под арест, или и впрямь забыл, где был вчера вечером? Если забыл, значит, он действительно серьезно болен, и я опять вспомнил, что лейтенант Ролинс сказал: у него был отпуск по болезни. Если забыл, значит, генерал в очень плохом состоянии. С такой памятью он мог бы посещать собор, Баптистерий и капеллу Медичи до самого конца своей жизни, пока его там и не похоронят! Многие из парней, прошедших войну, теряли рассудок. Такую психическую травму, полученную в ходе сражений, называют контузией или чем-то в этом роде. Некоторые из них в прямом смысле свихнулись. Я встречал таких ребят и мог наблюдать то, что с ними творилось. Может быть, генерал тоже малость свихнулся?
Я решил понаблюдать за ним пару дней, а потом, если он будет поступать так же странно, позвонить майору Кею и спросить его, как лучше действовать.
Это была разумная мысль, но все же мне хотелось, чтобы я оказался не прав и звонить никуда не потребовалось бы! С другой стороны, мне вовсе не улыбалось снова попасть в тиски его рук, как это случилось накануне. И рисковать своей шеей мне тоже не хотелось: вовсе небезопасно для сержанта звонить майору и докладывать, что их генерал свихнулся!
Когда ровно в девять я вышел из бара, генерал уже стоял у конторки портье.
– Отправляемся в кафедральный собор, – сказал он. – Швейцар в холле сказал мне, что это место необходимо осмотреть. Вы должны были это знать, сержант.
– Да, сэр.
Генерал вышел из отеля и осмотрел автомобиль. Мазнул носовым платком по распределителю зажигания. За полчаса до этого я собственным платком прошелся по каждой трубке, по каждому проводку, по каждому соединению и знал, что при всем желании он не смог бы найти ни единого пятнышка масла. И он не нашел.
Он проверил все внутри машины и, не сумев найти никакого повода для выражения неудовольствия, занял, наконец, свое место.
Я подвез генерала к кафедральному собору.
Все было повторением вчерашнего. Он опять обследовал каждый дюйм собора. Он стоял и смотрел на микеланджеловскую “Пьету” так, будто видел ее впервые, и снова слушал ее историю. Снова с восхищением рассмотрел все детали бронзовых дверей Баптистерия, восторгаясь работой Гиберти; побывали в капелле Медичи, и я снова рассказывал историю этой семьи, пока он совершенно так же, как и накануне вечером, сидел перед работой Микеланджело “Ночь и день”.
Казалось, он пропитывался информацией с тем же фанатичным интересом, что и вчера, но я теперь не был таким увлеченным дураком. Он даже купил те же открытки с теми же видами.
Мы вернулись в отель к ленчу.
– Какие планы на сегодняшний вечер? – спросил он, когда выходил из машины.
– Если вас интересуют картины, то предлагаю галерею Уффици, там выставка шедевров крупнейших итальянских художников.
– Я интересуюсь картинами, – сказал он. – А вы много знаете об этих картинах, сержант?
– Не очень, но все же несколько интересных историй знаю, сэр. Если же вам нужны будут подробности, то можно взять гида.
– Я не хочу подробностей. Должен заметить, что вы сами должны рассказать мне обо всем. В четырнадцать ноль-ноль.
Несколько раз я испытывал искушение позвонить майору Кею, но сдержался и не сделал этого. Я решил понаблюдать, что будет дальше. Если его поведение будет таким же странным, я позвоню майору утром.
После ленча мы отправились в галерею Уффици.
Я был рад тому, что перед войной проводил в галерее по многу часов в день. Оказалось, что я помнил многое, и мои знания сослужили мне хорошую службу. Генерала интересовали и подробности жизни художников, и как они смешивают краски, и даже замыслы Боттичелли после создания им “Весны”. Он опять задавал массу вопросов.
В отель мы вернулись около шести часов. Он купил пачку открыток тех шедевров, которые ему особенно понравились, и приказал мне подняться к нему в номер и просмотреть их вместе с ним. Я еще раз рассказывал о каждом живописце, а он записывал сказанное на обороте открыток. Мы занимались рассматриванием открыток до половины восьмого.
– Закончим это завтра, – сказал он, откладывая открытки. – Сегодня я доволен вами, сержант. Вы хороший гид. Хотел бы я знать столько, сколько вы знаете о художниках. Искусство всегда меня интересовало.
Я посоветовал ему прочесть книгу Вазари “Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих”, и он сделал соответствующую отметку в своей книжке.
– Идите обедайте. Что у нас сегодня на вечер?
– Все, что прикажете, сэр.
– А, – он равнодушно посмотрел на меня, – не скажете, есть ли здесь что-нибудь с голыми ножками? Забавно было бы расслабиться.
– Есть одно место, сэр, но оно не очень респектабельно.
– Я рискну. Мне надо отвлечься, сержант. Нельзя же заниматься книжками день и ночь. Так что займемся шоу с ножками!
Сердце у меня упало.
– Да, сэр.
– Ровно в двадцать один ноль-ноль, сержант.
– Да, сэр.
Я представил себе пять часов ожидания в машине.
Когда мы встретились в девять часов, у меня в боковом кармане были полпинты шотландского виски и роман в мягкой обложке. Уж сегодня-то я не буду, как пень, сидеть пять часов в машине, изнывая от скуки, ну и, кроме того, мне есть о чем подумать.
Я отвез генерала в то же самое казино, что и вчера.
– Подождите меня, я здесь долго не задержусь. Но на этот раз я уже не был дураком, а потому немедленно и с удобствами расположился в салоне с книгой в одной руке и скотчем в другой. И забыл о нем.
Около одиннадцати я случайно оглянулся и увидел, что он стоит у дверей казино и пялится на меня. В одно мгновение я подогнал машину и остановил перед ним.
– Какого черта вы мечтаете, когда должны ждать меня?! – заорал он низким взбешенным голосом. – Я научу вас бодрствовать! Вы лишитесь ваших сержантских нашивок, и я прослежу, чтобы вы не получили следующего звания!
– Да, сэр, – ответил я, вытянувшись по стойке “смирно”.
Он влез в машину.
– Поезжайте до конца улицы и там остановитесь.
Он был пьян, но не так сильно, как накануне. Я доехал до конца улицы и остановился.
– Подождите. Мы молчали.
Молчали, может быть, минут десять, когда я услышал шаги на тротуаре.
– Откройте дверцу, – приказал генерал.
Я вышел.
По улице, по направлению к нашей машине, шла высокая светловолосая девушка в меховом пальто и туфлях на высоченных каблуках.
Ей было не более двадцати двух – двадцати трех лет, но по одежде и манерам ей можно было дать около тридцати лет. У нее были большие холодные глаза, и даже яркая, грубо наложенная помада не скрывала алчность и жесткость ее натуры.
