Джеймс Чейз - Осторожный убийца
Генерал стоял возле стойки портье. Придирчиво оглядев меня с головы до ног, спросил:
– Кем вы были до армии?
– Архитектором, сэр. Он кивнул:
– Не забывайте, что сейчас вы – солдат, – сказал он, не отрывая своих водянистых голубых глаз от моего лица. – Архитекторы хороши в мирное время, но они ни к черту не годятся во время войны.
– Не забуду, сэр.
– Машину. У меня нет желания ходить пешком. Я едва не рассмеялся ему в лицо.
– Да, сэр.
Я обошел отель и, выведя из гараж машину, подогнал ее к входу.
Генерал стоял и наблюдал, как я подъезжаю. Потом медленно обошел машину кругом и придирчиво осмотрел ее.
Я уже стоял возле дверцы и, когда он подошел к ней, тут же распахнул ее.
Он оглядел салон, осмотрел пепельницы и сел в машину.
Опустившись на подушки, произнес:
– Благодарю вас за то, что вы так заботитесь об автомобиле. Я позволяю себе быть чудаковатым старым человеком, но мне нравится, когда поддерживается чистота.
Я был так удивлен этим маленьким монологом, что едва не выдал своих чувств.
– Да, сэр, – сказал я и взялся за руль. В эту минуту я был готов любить его.
Мы вернулись в отель около половины восьмого вечера.
– Оставьте ее здесь, – приказал он, выходя из машины, – она нам понадобится сегодня вечером.
– Да, сэр.
– Ждите меня у стойки портье в двадцать один ноль-ноль.
Он вошел в отель, перебирая на ходу купленную пачку открыток с видами кафедрального собора, Баптистерия и капеллы Медичи.
Я прочистил пепельницы, подмел в машине и потратил десять минут, обметая перьевой щеткой пыль с автомобиля, потом тоже направился в отель.
Прежде всего я убедился, что он не зашел в бар, затем поднялся наверх в небольшой бар для американцев, где заказал себе двойное виски. Мне было просто необходимо промочить горло!
За все время нашей экскурсии генерал впитывал в себя информацию, как сухая губка впитывает воду. Мы обошли каждый дюйм кафедрального собора, провели двадцать минут перед “Пьетой” Микеланджело, и он задавал мне бесчисленные вопросы по истории создания скульптуры и жизни великого скульптора. Мы долго стояли перед бронзовыми дверями Баптистерия работы Гиберти, где он исследовал каждую из удивительных панелей. Он был похож на человека, который старался не упустить ничего прекрасного, прежде чем оно скроется с его глаз. Он задержался в капелле Медичи после ее закрытия, дав две тысячи лир служителю, сопровождавшему нас, за то, чтобы тот позволил ему походить по капелле спокойно и в одиночестве.
Генерал сидел перед шедевром Микеланджело “Ночь и день”, а я рассказывал ему историю семьи Медичи и видел, как он с почти фанатическим интересом вслушивался в каждое мое слово.
Когда мы вышли на темную улицу, он сказал:
– Я получил огромное удовольствие, Чизхольм. Благодарю вас. Если вы такой же хороший архитектор, как и гид, то вы могли бы стать знаменитым архитектором! – Так вот высоко он меня оценил.
В баре я выпил свое виски, направился в ресторан и занял столик в углу. С большим удовольствием я съел ужин; это был самый вкусный ужин, который мне когда-либо доводилось есть.
Одним глазом я, на всякий случай, следил, не появится ли генерал, но он не появился. Вероятно, он обедал в своем первом классе.
Потом я поднялся в свою комнату, принял душ, побрился и вытянулся на кровати, чтобы отдохнуть до девяти часов.
У меня было время и удобный случай поразмыслить над моим генералом, и я пришел к заключению, что в его поведении есть что-то странное.
Все время, когда я был с ним, меня ни на минуту не покидало изнуряющее напряжение. Я был похож на слепого человека, идущего по льду озера, знающего, что на нем полно припорошенных трещин и он не в состоянии увидеть их, и сознающего, что рано или поздно он обязательно провалится. Было совершенно очевидно, что генерал много пьет. У него были водянистые, плывущие глаза алкоголика, и, подойдя к нему вплотную, можно было разглядеть, что его грубая, дубленая кожа сплошь иссечена крошечными фиолетовыми капиллярами, незаметными на первый взгляд. Но было в нем и что-то странное. Очень беспокойные глаза, взгляд которых иногда качался, подобно язычку змеи. Создавалось впечатление, что он всегда настороже, словно ему достоверно известно, что за ним кто-то охотится. Однако в его глазах не было страха, и он не выглядел испуганным человеком. Просто он всегда был настороже, всегда!
Иногда его лицо передергивалось, словно от пронзающей, острой боли, и я пугался. Его руки были так же беспокойны, как и глаза. Широкие, смуглые, сильные руки с короткими пальцами и безупречно чистыми, отполированными ногтями. Они находились в постоянном движении: то барабанили по коленям, то, медленно передвигаясь вверх и вниз, стискивали или разглаживали складки одежды. Этот человек был полон беспокойства и бессилия, и я инстинктивно чувствовал, что это была дикая и грубая натура, с трудом сдерживающая себя в рамках внешних приличий.
Я очнулся от своих размышлений без нескольких минут девять, быстро вскочил и спустился. Генерала я встретил у конторки портье.
Он переоделся в темно-синий костюм, и я сразу же заметил, что он выпил, и довольно много.
Лицо было бурое, на лбу блестели бисеринки пота, а глаза сверкали.
На ногах он держался крепко. Шествуя через бар, он даже не качнулся, но от него так и веяло дурным настроением. Я постарался как можно более деликатно привлечь к себе его внимание.
Я открыл дверцу машины.
Он влез в салон.
Я ждал, придерживая дверцу и глядя на него.
– Что вы на меня уставились? – вопросил он, сверкнув глазами. – Вы что, раздумываете, что вам делать?
– Жду ваших приказаний, сэр, – ответил я, глядя поверх его головы.
Он потер рукой лицо и бессмысленно уставился на меня:
– Черт! Я не знаю. Это ваша работа. – Он тряхнул головой, будто пытаясь прочистить мозги, и продолжил:
– Сейчас, подождите минуту. Как насчет того места с голыми ножками, о котором вы говорили? Отправляемся туда, и побыстрее.
– Да, сэр.
Я вел машину по узкой набережной с почти недозволенной скоростью, потом повернул налево на Виа де Тарнабуони, потом направо на Виа Порта-Росса, миновал Меркато-Ново со стороны Пьяцца делла Синьория и подлетел к трехэтажному зданию. Над двойными стеклянными дверями горела неоновая вывеска, бросавшая в темноту красные и зеленые отсветы букв: “Казино”.
Я открыл дверцу.
– Вот это место, сэр.
Он медленно вылез и стоял, разглядывая вывеску.
– Выглядит непрезентабельно.
– Это лучшее из того, что я здесь знаю, сэр.
– Ждите меня, я не задержусь долго.
Я остался в машине, закурил сигарету и стал ждать, изредка оглядываясь на вход.
Я ждал его пять часов, самые длинные пять часов из тех, которые я когда-либо тратил так бездарно.
Он вышел около двух часов ночи.
Я подвел машину к нему, выскочил и открыл дверцу.
От него несло спиртным, и он долго шарил руками, прежде чем нащупал сиденье. Потом рухнул на подушки так, что пружины застонали от тяжести, долго сидел не говоря ни слова и вдруг словно очнулся:
– В отель. – И, откинув назад голову, закрыл глаза.
Я повел машину в отель.
Когда я открыл дверцу, он спал. Я наклонился и осторожно коснулся его руки.
Он так вздрогнул, что я отпрянул от неожиданности и страха.
Одно мгновение он лежал на подушках, бледный, мертвее всех мертвых, а в следующую секунду уже был прям как стрела, а его левая рука замкнулась на моем запястье мертвой хваткой. Он резко дернул меня за руку, одним движением втащил в машину, и я оказался стоящим на коленях на полу. Второй рукой он схватил меня за горло, и пальцы впились в мою шею, подобно зубьям стального капкана. Во время уличных боев мне приходилось драться врукопашную в развалинах домов с противниками, которые были и крепче, и искуснее меня, но я всегда чувствовал, что у меня есть шанс справиться с ними. Теперь же, должен признаться, в этой неожиданной смертельной хватке, я понял, что у меня нет ни малейшего шанса на спасение. И я на мгновение перепугался до смерти. Он держал меня подобным образом пару секунд – мне они показались часами, – потом пришел в себя.
– Что вы себе позволяете? – зарычал он. – Как вы смели коснуться генерала?
Я задом выбрался из машины, выпрямился, перевел дыхание и кое-как встал по стойке “смирно”.
– Я мог бы сломать вашу чертову шею, – продолжал он. – Еще раз коснетесь меня, и я отправлю вас под трибунал!
– Да, сэр.
Он медленно вылез из машины.
– Вы получите семь суток ареста, сержант, – сказал он, пристально глядя на меня. – Может быть, это научит вас держать руки при себе. – Он медленно, не оглядываясь, побрел в отель.
Я потер шею и выругался.
На следующее утро, ровно в семь с боем часов, я стучал в его дверь, и если бы не напряг слух, то наверняка не услышал бы его голоса, разрешавшего мне войти.
Я открыл дверь и внес поднос.
