Александр Горохов - Аферисты - Славные времена
- Эй, ты, партайгеноссе! Ты зачем эту глупость натворил? Зачем мою жизнь красивую сокрушил?
Толстенко, естественно не ответил, и Комаровский принялся было за дальнейшие размышления, как не ожиданно произошло нечто настолько странное, что он ни сразу сообразил в чем дело. Поначалу вдруг словно звякнуло оконное стекло, и тут же тыква, изображающая голову ненавистного Толстенко, - разлетелась на куски, будто взорвалась, обрызгивая стенки желтой слякотью!
Только через пять секунд Комаровский понял в чем дело и , опрокинув стул, плюхнулся на пол, в угол под телевизор. В этой позиции он пролежал около минуты, прежде чем поднял голову и осторожно глянул на окно. Так и есть: в стекле были две аккуратные дырочки, рядышком, их разделяло не более десяти миллиметров. Как не был Альфред Викторович слаб в делах стрельбы из снайперской винтовки, но все же сообразил, что стрелок вел огонь из автоматического оружия и тщательно уложил две пули подряд в тыкву, изображающую череп Толстенко.
Альфред Викторович предпочел не бежать, по примеру старика, а лежать, пережидая продолжения этой призовой стрельбы. И пока лежал, то понял, что опять же дуракам везет - сидел он в углу, и снайпер не мог его видеть, иначе неизвестно чью голову ловил бы этот снайпер в перекрестие своего прицела.
А Толстенко все-таки молодец, решил через минуту Комаровский - старый боец за Великие Идеи знал, что в него будут стрелять и подготовился к этому отменно, ничего не скажешь. Разыскать его теперь будет невозможно, достигнет какого-нибудь убежища у старых боевых товарищей, заляжет там, а его убийца-неудачник ещё долго будет находится в уверенности, что прострелил череп Владимира Степановича на вылет. В качестве свидетеля всех преступлений он уже не котируется - сточки зрения стрелявшего.
Толстенко нужно было выиграть время для побега и он его выиграл.
Альфред Викторович отполз к дверям и только там поднялся на ноги. Он зашел на кухню, свернул в узелок свою мокрую одежду, прихватил сухую дубленку и острожно вышел на улицу, прикидывая - не продолжает ли ещё снайпер сидеть в засаде, чтоб убедиться в окончательных результатах дела рук своих?
Но на дворе все казалось спокойным, если не считать гула моторов и мелькания автомобильных фар возле участка Чураковых - уезжали последнии участники поминок.
Стараясь никому особо не попадаться на глаза и держаться в сторонке, Альфред Викторович двинулся к дому Чураковых, намереваясь по возможности незаметно добраться до флигеля за виллой, привести себя там в порядок и ждать визита Нины. Потом он подумал, что разумнее - пройти дальше, отыскать свою машину, найти походный чемодан, где есть сухой и чистый светлый костюм - чтоб не ходить в тряпье, оставшимся в наследство от Толстенко. Пока он выбирал направление - увидел, как к синему "форду" от ворот виллы неторопливо идут двое - стройные, молодые фигуры. Альфред Викторович разом подался в сторону, поскольку тут же узнал обоих - Валерий и Нина.
Они шли молча, потому что почти тут же следом за ними показалась Матильда и актер Каршутин, который по пьяному состоянию спотыкался на каждом шагу, что приводило Матильду в полный восторг и она неприлично хохотала.
- Артист! Ты пьян, как свинья, или опять играешь?!
- Я п-пьян! Как поросенок!
- Мало ж тебе надо, всего только пиво пил! Счастливый, зараза!
Альфред Викторович видел, как Матильда и актер обошли автобус с одной стороны, а молодая пара - принялась обходить автобус с другой и вдруг резко остановились. Нина стремительно обняла Валерия, на секунду они прижались друг к другу, потом разорвали дистанцию и спокойно дошли до синего "форда", у которого уже стояли Матильда с актером.
- Все пьяные в задницу! Кто авто поведет? - заорала Матильда.
- Я почти не пил, Матильда Яновна. Уже трезв. - сказал Валерий.
- За штурвал, малыш! - приказала Матильда, втолкнула артиста на заднее сиденье, а сама грохнулась рядом с Валерием.
"Форд" тронулся. Нина смотрела ему в след, пока его огни не исчезли за поворотом. Потом молодая вдова передернула плечами, развернулась и пошла к вилле.
Вся эта сцена, промелькнувшая перед глазами Комаровского менее, чем за минуту, огорчила его до боли в сердце. И это была даже не зависть к молодому сопернику, которому и дня не потребовалось, чтобы "снять" девушку, а скорее - жалость по себе, стареющему ослу, которого все вокруг обманывают, которому пора иметь свой теплый угол, которому пора успокоится и не рыпаться ни в какие приключения: не по возрасту они вам, пан Комаровский.
В свете этих событий и собственных размышлений к ним, Комаровскому расхотелось ждать Нину во флигеле. Ожидание подобного рода казалось унизительным и он пошел разыскивать свою машину, которую оставил в полдень где-то неподалеку, возле детской площадки.
Минут через десять он нашел возле пруда эту "детскую деревню" с рублеными домиками, гномами, песочницами и качелями - всем тем, на что хватило фантазии Феди Чуракова, построившего деревню за свой счет. Альфред Викторович нашел свой "волгу" там, где её и оставил - скучала родная, в самом неприметном углу и, кажется, никто на неё не покусился.
Альфред Викторович подошел к багажнику, открыл его, достал чемодан и в тот момент, когда забросил в багажник узелок с мокрым костюмом - яркая вспышка автомобильных фар ослепила его и трижды взвизгнула милицейская сирена.
Альфред Викторович застыл с узлом в руках, повернулся, поначалу ничего не увидел, а потом четкий силуэт массивной фигуры вышел на него из сияния света и подполковник Афанасьев спросил без выражения.
- Так это ваша машина, Комаровский?
- Моя, - тут же успокоился Альфред Викторович.
- Следовательно, и чемодан ваш?
- Следовательно - мой.
- Не позволите ли взглянуть на его содержимое?
- Сделайте милость, подполковник.
- Иван Петрович.
- Прошу, Иван Петрович - с этими словами Комаровский открыл чемодан и повернул его внутренности к свету.
Через минуту легкого досмотра Афанасьев спросил.
- Все свое ношу с собой?
- Вы столь же правы, сколь автор этой древней философии.
- И даже родного дома у вас нет?
- Обычно снимаю хату. Но сейчас - нет. - солгал Альфред Викторович. Так что обыска на квартире вам провести, извините, не удастся.
Тут Комаровского осенило - а неплохо бы было подставить подполковника под то ружье, что торчит у него в прихожей! Но - зачем? Подлую мысль эту Комаровский тут же отринул - подполковник, собственно говоря, ещё не проявил себя по отношению к Альфреду Викторовичу лютым врагом, скорее наоборот.
- Дикая у вас жизнь, Комаровский. А что в этом узелке?
- Мокрый костюм.
- Купались?
- Можно сказать и так. В ручей упал.
Афанасьев помолчал, потом спросил спокойно.
- Может прокомментируете ваше купание?
- Да. Конечно, Иван Петрович. Лучше это сделать на месте покушения.
- Вот как? - без удивления спросил Афанасьев. - Покушение, значит. Ну, садитесь в мою машину.
Альфред Викторович не стал спорить, подхватил чемодан и мокрый узел, закрыл багажник, прошел следом за Афанасьевым к милицейской "ауди" и с удовольствием уселся за спину шофера в теплый и приятно пахнущий салон, вадав комментарий.
- Первый раз транспортируюсь в служебной машине милиции! А у вас уютно!
- Полноте, Альфред Викторович - в первый ли раз?
- В первый!... С таким комфортом.
- Существенная поправка. Едем, Вася.
глава 4
Беглый обыск в доме Толстенко ничего не дал. Афанасьев сказал, что поутру здесь поработают профессионалы, а они уж наверняка что-нибудь найдут, поскольку если в человека стреляют, то какой-то след остается, а каждый след , что важнее, имеет причину.
- Стреляли не в человека. - заметил Комаровский. - В тыкву.
- Полагаю, что в человека. - возразил Афанасьев. - И как вы это объясняете?
Вопрос прозвучал без подозрительного оттенка и Альфред Викторович спросил легко.
- Мне можно порассуждать на эту тему?
- По возможности - коротко.
- Ситуация, с вашего позволения, скучная. Толстенко, судя по всему, занимал в недалеком прошлом значительные посты, но, что более важно, был ещё полон сил и мечтал о карьере, когда она оборвалась в силу социальных перемен в стране. Я имею в виду тотальный обвал социалистической системы.
- Правильно. - кивнул Афанасьев.
- Дальнейшее становление его характера связано с психологической деформацией. Те люди, которыми он руководил, которых пристраивал в это поселок - оказались наверху, а он упал в бездну ничтожности. Был Царь, стал - Псарь. Федя Чураков, бывший у него на побегушках - кидал ему кость с барского стола. Вокруг дома Толстенко подымались виллы нуворишей, а сам он дряхлел не столько физически, сколько душевно. Вы согласны, что зависть мощнейший рычаг человеческих поступков?
Афанасьев кивнул, заметив - Зависть, жадность, властолюбие. Дальше.
