Владимир Кашин - Тайна забытого дела
— Все расскажу, Алексей Иванович, потерпите немного, прошу вас.
— Дело Апостолова вел после меня инспектор розыска Козуб. Он перешел потом в Центророзыск, перед войной работал где-то прокурором или судьей, а теперь живет в Киеве, кажется, на пенсии.
— Я о нем знаю. Он еще работает. Юрисконсультом.
— Найдите его и поговорите с ним. А у меня, — Решетняк широко развел руки, словно хотел охватить всю комнату с ее мешками, снопами, стендами, банками, диаграммами и бумагами, — а у меня — столько дел! Некогда вздохнуть. Да и далек я от этого всего. Совершенно иное направление мыслей.
— Конечно, не так-то легко от академической уравновешенности возвращаться в то тревожное время, к забытому делу. Но это ведь ваша молодость, Алексей Иванович!
— Это для меня теперь — иная планета.
— Но тот духовный подъем, который сотворил из не очень грамотного комбедовца интуитивно справедливого и умного юриста, надо полагать, еще жив в вашем сердце!
— Еще бы! — улыбнулся Решетняк. — И наука ведь перестает быть наукой, едва появляется в ней, как вы сказали, «уравновешенность». А вы хитрец, товарищ подполковник! — И Решетняк молодо сверкнул глазами.
— Что поделаешь, приходится. Вы когда-то тоже были хитрецом. Вашу супругу зовут Клавдия Павловна? — неожиданно спросил Коваль.
— Да. Вы это знаете.
— А девичья фамилия?
— И это тоже вас интересует? — лицо Решетняка стало серьезным.
— Да так, между прочим, — уклонился от конкретного ответа Коваль. — Нам с вами все-таки придется сесть в машину времени и отправиться в прошлое. Там, в прошлом, вспомните, Алексей Иванович, был человек по фамилии Гущак. Андрей Гущак. Он принимал участие в ограблении банка.
— Да… но…
— Но почему мы возвращаемся к этому сейчас? Это вы хотите спросить?
Профессор кивнул. Теперь он как-то нахохлился, и глаза его потеряли радужный блеск.
— Потому что Андрей Гущак снова появился на горизонте. Приехал из Канады, куда он сбежал в двадцать третьем году.
— Гущак?! Тот самый?! — профессор вытаращил глаза. — Но…
Коваль снова закончил мысль за него:
— Какое это имеет отношение к профессору Решетняку и к его жене? Да? Отвечаю. Бывший инспектор розыска Решетняк поможет нам установить старые связи Гущака.
— Вы снова возбуждаете это забытое дело?
— Нет. Дело появилось новое. Но связано оно со старым.
— А зачем Гущак вернулся?
— Это и меня интересует. — Коваль пристально посмотрел на профессора. — Интересует, кто, кроме него, мог знать, где спрятаны награбленные ценности. Миллионы! И почему дело было закрыто, хотя ценности так и не были найдены. Вы никогда не задумывались над этим?
— Нет… Но если подумать… Дело закрыли потому… Да, потому, что все равно никто ничего не нашел бы. Ведь Гущак тоже считался погибшим. А теперь выясняется, что не погиб, а сбежал за океан. И денежки тоже мог с собою забрать.
— Все осталось на нашей земле.
— Гм… А почему вы спросили о жене?
— Она не могла видеться с Гущаком?
— По-моему, она и не знает, что на свете существует некий Гущак.
— И вы тоже только от меня слышите о его возвращении из-за границы?
— Конечно! Почему вы думаете, что Клавдия Павловна могла знать этого проходимца или даже видеться с ним? — перешел в наступление профессор, наклонив голову так, словно намеревался боднуть Коваля.
— Пожалуй, об этом вы уже сами догадались по моему вопросу о ее девичьей фамилии.
— Ах, вот оно что! — глаза Решетняка вспыхнули гневом. — К ней ограбление банка Апостолова не имело никакого отношения.
— А куда девался сам Апостолов?
Профессор пожал плечами:
— Исчез бесследно. Скорее всего, его убили те же грабители, а возможно, и умер своей смертью. Сколько времени прошло! Ему сейчас за восемьдесят было бы. Нет, мы с Клавдией Павловной как уехали в село, так о нем больше ничего и не слышали.
Решетняк уже понял, что инспектор милиции «прощупывает» его, и обиделся. Между тем Коваль, казалось, не замечал этого.
— Не можете ли вспомнить, Алексей Иванович, где вы были и что делали в прошлый понедельник? От шести до десяти вечера? — без всякого перехода спросил Коваль.
Профессор сперва никак не реагировал на вопрос. Потом проговорил сухо и холодно:
— Никому нет никакого дела до моих личных дел. Надеюсь, наша беседа окончена? — и встал.
Коваль жестом остановил его:
— Нам прощаться рано, уважаемый Алексей Иванович. Кто-кто, а вы-то ведь прекрасно понимаете, что если инспектора милиции что-либо интересует, то это не каприз его и не прихоть.
— Я слушаю вас, — Решетняк покорно сел.
— В понедельник, между шестью и десятью вечера? — напомнил Коваль.
— Не помню.
— А ваша жена?
Решетняк ответил не сразу и словно пересиливая себя:
— Тоже не помню. Не следил. Но, наверно, дома. Или на даче. Мы в те дни еще жили на даче.
Коваль не настаивал на ответе. Он, казалось, остался доволен первым знакомством с профессором. Прощаясь с немного встревоженным и рассерженным Решетняком, он крепко пожал его руку, словно благодарил за беседу.
16
Не было у профессора Решетняка такого уж острого желания путешествовать в прошлое. Но после ухода Коваля долго еще сидел он в своем кабинете один. И вспоминал свою молодость.
Усталый инспектор милиции Решетняк поднимался по улице, которая вела к центру города. Электростанция работала с перебоями, и трамваи ходили несколько часов в сутки — перед началом смены на заводах и в конце рабочего дня. Вагоны то и дело сходили с рельс или ломались; когда показывался на линии ветхий трамваишко, он был со всех сторон так облеплен людьми, что о посадке на него не могло быть и речи.
После двух беспокойных ночей, — все милиционеры во главе с начальником Гусевым проводили очередные облавы на грабителей, дезертиров, спекулянтов, освобождая город от всякой нечисти, — Решетняк еле стоял на ногах. Холодный воздух немного взбадривал, отгонял сон.
На улицах быстро темнело. Единственный фонарь — луна и та все время пряталась за тучи. И только на центральных площадях мерцали настоящие фонари, то раскаляясь добела, то тлея багровыми точками.
В холодной каменной постели ежился и тяжело дышал окоченевший большой город. Оборванный, голодный, полный неудержимого энтузиазма строителей новой жизни и вражеского сопротивления. Суетливый днем, он замирал с наступлением темноты, когда открывались двери тайных явок и притонов и на опустевшие улицы, как тараканы, выползали подонки.
Смутные звуки вечернего города волнами накатывались на Решетняка: кто-то с радостным волнением открывал новый закон в науке, где-то плакали от голода дети, кто-то рассказывал завороженным слушателям о прекрасном будущем и о мировой революции, где-то умирали от неизлечимых болезней.
Издали, с моста, невидимого в темноте, донесся женский визг. Решетняк, несмотря на усталость, хотел было свернуть туда, — ведь в глухих местах часто нападали на прохожих грабители, — как неожиданно вплелись в этот визг игривые нотки, и он только покачал головой. Не обращая внимания на холод и мрак, по площади сновали прохожие. Под одним из фонарей собралась толпа.
Решетняк сделал над собой усилие и пошел туда. Сработало чувство ответственности за все происходящее кругом — чувство, которое чрезвычайно обострилось у него за время работы в милиции.
Опять голоса. Выделялись возмущенные: женские и властный мужской. У фонаря под присмотром двух милиционеров сбились небрежно одетые молодые женщины. Некоторые из них что-то с возмущением выкрикивали, другие — плакали.
Третий милиционер, пожилой, коренастый усач, хватал на улице других женщин и вел под фонарь, поворачивал их лицом к свету, безапелляционно бросал: «Проститутка!» — и, несмотря на слезы и возмущение женщин, передавал их под охрану своих товарищей.
Когда Решетняк приблизился, усач подвел под фонарь очередную жертву — молодую женщину в длинном пальто, сшитом из театральных портьер.
— Как вы смеете! — кричала та, пытаясь вырваться.
Но усач посмотрел на подкрашенные ее губы, перехватил испуганный ее взгляд и, секунду подумав, бросил:
— Не отпускать!
Решетняк назвал себя, спросил, кто разрешил производить эту уличную облаву и вот так позорить людей. Всех женщин приказал отпустить. Милиционер не подчинился. Заявил, что отведет их всех на медицинский осмотр, после чего больных будут лечить, а здоровых отправят на принудительные работы.
— Хватаете всех подряд, — сказал спокойно Решетняк милиционеру. — Есть приказ главмилиции, запрещающий массовые облавы на проституток. Да и вообще разве можно вот так, без разбора!
— У меня на них глаз наметан, — самодовольно ответил усач. — Еще со старого режима. Сразу узнаю. Вы не беспокойтесь, товарищ инспектор, искореним эту буржуйскую заразу.
