Наталья Кременчук - Смерть на фуршете
— Я бы на вашем месте, Донат Авессаломович, не расхаживал по литературным сообществам в рассуждении, чего бы у них безвозвратно слопать, — наступал Караванов, — а почаще, вместо утренней молитвы, смотрел, например, на ведомость ваших задолженностей. До какой низости надо дойти, чтобы зажулить зарплату матерям с малолетними детьми…
«Камельковский!» — догадалась Ксения.
— Не я их делал матерями, не я их делал одиночками! — шамкал верблюжьими губами владелец издательства «Парнас», ловя рукав куртки.
— Зато вы их дурили, изначально недоплачивали за сдельную работу, а потом и вовсе перестали платить. И еще имеете бесстыдство судиться с ними! Но я вам обещал и подтверждаю: вы и ваш чудесный юрисконсульт из судов не вылезете! Ждите новых исков — теперь от тех, кого вы обдурили с гонорарами…
— Гонорары! — воскликнул Трешнев. — Я слышу слово, которое как на товарища Камельковского, так и на меня производит завораживающее действие. Неужели вы, дорогой Донат Авессаломович, пришли сюда, в эти славные стены, с тем чтобы наконец не стяжать, а платить?! И конечно, помните, что должны мне даже в чистом выражении, без процентов за просрочку, тысячу евро, это если в пересчете на европейскую валюту. Хотя я, разумеется, согласно принятым в России финансовым правилам, готов получить российскими рублями по курсу на день обещанной выплаты. Правда, это было два года назад, и курс евро тогда…
Последние слова Трешнев произносил уже в спину Камельковскому, который, кое-как облачив себя в собственную куртку, убегал по лестнице со впечатляющей прытью.
Трешнев пожал Караванову руку:
— Молодец! Действительно, надо и мне подать на него в суд. А то, как вижу, этот жулик-альтруист продолжает искать новые объекты для секвестирования.
— Представляешь! — Лицо Караванова принимало нормальный цвет. — Приперся сюда с предложением сделать «Парнас» базовым издательством Евро-Азиатского клуба. При этом стал врать, что такие же договоренности на этот счет у него есть и с российским ПЕН-центром… Но Бог шельму метит! Я как раз пришел на вечер к Гиляне и услышал, как он парит мозги Омару и главбуху. Вот и ввязался… Не думаю, конечно, что Омар на его брехню повелся бы, но все-таки избавил его от ритуальных формул сожаления и намеков на будущие туманные перспективы…
— Молодец! — повторил Трешнев. — Пока что забудем это и пройдем к месту праздника.
В небольшом зале с ковролином на полу было уютно, причем примерно четверть площади занимал огромный овальный стол, сплошь заставленный яствами и бутылками. Но столь страстно воспевавшегося Трешневым плова с осетриной не наблюдалось.
Народу было человек двадцать, ну, двадцать пять. Начались взаимные приветствия.
Гиляна Шавдал оказалась такой же яркой, как и ее книга «Амулет Лагани», разложенная повсюду. Ксения, взяв экземпляр, села на один из диванов. Инесса не чинилась — опустилась рядом.
— Пожалуй, разуюсь, — сказала она вдруг. — Весь день на ногах, да еще в туфлях!
Увидев вопросительный взгляд Ксении, пожаловалась:
— Директору нашему не в школе работать, а в старшины роты определиться! Ханжа! Заставляет даже в такую жару ходить в блайзерах, блузках с шейными платками и в колготках! Не в чулках, только в колготках!
— Он что, проверяет?!
— Глаз наметанный! Я же говорю: настоящий старшина! Мне папа рассказывал, у него в дивизии был такой… Курощук…
— У тебя отец военный?
— Был… Увы… Генерал-майор… Умер.
Отец у Ксении был полковником в отставке, правда, дай бог ему здоровья, жив — сидел сейчас с матерью и с ее Стефанией в Реутове.
Трешнев, как и говорил, посмотрел на часы и начал презентацию.
Явно в этом человеке, несмотря на его громогласные заявления о приверженности пещерному, а может, и зоологическому антикоммунизму, погибал большевистский демагог-агитатор.
Вперив взгляд в изобильный стол, располагавшийся у противоположной стены зальчика, Трешнев предсказуемо начал с цитирования пушкинского стихотворения, но тут же заявил, что, в отличие от «солнца нашей поэзии», он не говорит: «Прощай, любезная калмычка!» — а, напротив, приветствует Гиляну Шавдал, которая некогда была его лучшей студенткой в Литинституте, а теперь, спустя годы, вновь появилась в пространстве столичной литературы, с тем чтобы порадовать всех присутствующих и вообще всех читателей своей новой книги результатами неудержимого творческого роста!
Каким-то образом, даже не заглядывая при этом в «Амулет Лагани», Трешнев вдруг провел сравнительный анализ двух редакций какого-то рассказа виновницы торжества и доказал, что главная творческая проблема автора — только в выборе из нескольких прекрасных вариантов ею написанного одного, наипрекраснейшего…
Ксения, может быть, и послушала бы эти трели и даже кое-какие головокружительные фразы записала бы, но рядом сидела Инесса, блаженно пошевеливающая босыми пальцами с воронеными ногтями, и присутствие этой уверенной в себе амазонки аппетита не прибавляло.
«Интересно, что она думает обо мне?» Ксения искоса посмотрела на лицо Инессы, но та, казалось, была полностью загипнотизирована трешневской речью.
Вообще, как видно, вся презентация имела предварительно-заздравный характер, и выступающие, без какого-либо исключения, не сводившие глаз с накрытого стола, состязались только в метафорической вычурности похвал, возносимых книге и ее создательнице.
За время выступлений Ксения несколько раз открывала «Амулет Лагани» на разных страницах и получала подтверждение слов Трешнева: писать девушка действительно умеет, и никто бы не доказал, что русский язык был для нее неродным. Да, наверное, он был родным. Тем более оказалось трудно понять, почему эту точную прозу, иногда жестковатую по стилю, но с особой, степной живописностью нужно заваливать коврами и расшитым войлоком орнаментальных похвал, столь же завораживающих, сколь и безличных…
Наконец дали слово самой Гиляне. Она с некоторым надрывом поблагодарила выступавших и стала читать отрывок из своего рассказа.
В этот момент в дверях появился президент Академии фуршетов. То, что он сюда очень торопился, было понятно по его лицу, покрытому мелкими капельками похожего на щучью икру пота. Но в лице этом было еще что-то неизбывно тревожное, не исчезнувшее даже после того, как Ласов бросил взгляд на нетронутый пока что стол и понял, что главное не началось.
Трешнев, вероятно, ничего этого не заметил. Он с радостью указал президенту на стул рядом с собою. Тот, разумеется, сел, и вновь Ксения разглядела в его взгляде пробивающую даже толстые стекла очков не только стойкую тревогу, но и черные тени мистического ужаса.
Не затягивая дело, Гиляна закончила свое чтение, встреченное предвкушающими аплодисментами.
Но Трешнев вдруг продемонстрировал склонность к садизму, впрочем, возможно, извинительную и даже приятную для Гиляны.
— Дорогие друзья! — с воодушевлением воскликнул он. — Я очень рад, что наш дружный хор поклонников Гиляны обрел мощное пополнение. Как видите, пришел всеми нами уважаемый филолог-культуролог Алексей Максимилианович Ласов. Прибыл он с жаркого ристалища в Доме литераторов. Мы знаем, что лишь благодаря умиротворяющим словам Алексея Максимилиановича, сказанным там в завершение дискуссии, она не перешла в рукопашную. Здесь у нас атмосфера всеобщего взаимопонимания, но и эта атмосфера требует озонирующего ласовского слова, с тем чтобы достичь кристальной чистоты кастальских вод…
Поняв, что немного запутался, Трешнев взял продолжавшего сидеть Ласова за плечи и немного приподнял его.
Но президент все не мог выйти из ступора.
К счастью, вновь распахнулась дверь и в зал вошел высокий красавец восточного обличья с огромным блюдом весь вечер прогнозировавшегося плова с осетриной.
Мистический ужас во взоре Ласова достиг черноты ночи и вдруг упокоился в рисовых недрах экзотического кушанья.
— Друзья мои, — сказал он придушенным голосом, — рад, что я здесь, среди вас! Как исследователь локальных текстов, теперь твердо знаю: «каспийский текст» с появлением прозы Гиляны Шавдал обретает классические черты. — Жалобно посмотрел на несколько ошеломленного Трешнева, затем шагнул к столу, плову и к создательнице этого фуршета:
— Гиляна! Можно, я тебя расцелую?
Поцелуи эти были похожи на удушение нового классика в объятиях вознесшего ее ученого. Но Ксения видела: Ласов по-прежнему не может окончательно прийти в себя.
Так и есть! Все в зале, не исключая босую Инессу, наконец двинули к столу, и только Ласов, Трешнев и подошедшая к ним Ксения оказались отдельно.
— Что там произошло? — Трешнев наконец сообразил, что президент пребывает в полуобморочном состоянии. — Неужели ты напился у них молока и теперь опасаешься есть рыбу и овощи?
