Наталья Кременчук - Смерть на фуршете
— Как ты их!
— А как еще? Что, книжки эти для них пишутся?! Я все детское теперь на внучке проверяю…
— А у тебя что, и внучка есть?!
— Конечно, есть. Если есть сын, ведь может быть и внучка? Вероника Глебовна есть! А рецептов детской литературы нет! Но надо, чтобы было интересно. Вот и Анжелетта рассказывает истории, а не выдумывает сюжет… И у нее хоть и не все, а получается… Девчонки злятся: тетка срывает немаленькие тиражи, а их сальерианские потуги — в отвал… Детей не обдуришь.
— А «Настоящие пионеры»?!
— Ты знаешь, это не трэш. Я смотрел довольно внимательно: написано хорошо. Анжелетта не умеет писать плохо. Персонажи, понятно, еще те, но все же это заряжает на скандал и может увлечь многих взрослых. И тогда они попали! Дочитают до конца. Анжелетта действительно написала триллер, психиатрический триллер… Про всю нашу длящуюся жизнь. Могла бы взять эпиграф из «Записок сумасшедшего»: «Что это у тебя, братец, в голове всегда ералаш такой?..» Черт!
Последнее междометие относилось, однако, не к Гоголю, а к тому, что Трешнев погрузил свою летнюю туфлю в какую-то коварную лужу едва ли не по щиколотку.
— Ну вот! — сокрушенно сказал он. — Гайдар с Бурбулисом нам виноваты! Поналивали здесь луж…
Ворча, поплелся дальше.
— Инесса тоже куда-то пропала. Не звонит… Наверное, опять крокодил директор в школе задержал…
— Еще бы! Такую красавицу… — съязвила Ксения и тут же нарвалась.
— Что есть, то есть… Я же ей подробно объяснил, как идти! И бывала она здесь! Но, как все натуральные, коренные москвички, наделена географическим дебилизмом… А мы уже почти приплыли.
Зазвонил его телефон.
Трешнев выхватил «моторолу» из кармана, раскрыл, приложил к уху.
— Где ты?! Что? Видишь меня? А я не вижу! С какой бабой? Это Ксения! — Трешнев повертел головой и обратился к Ксении: — Говорит, что нас видит! Ты ее видишь?
— Не помню, сколько не видела… Могу и не узнать!
— Вот же она! — радостно заорал Трешнев.
Всего в нескольких метрах от них, на островке в разрыве бульвара, у довольно большого автомобиля оливкового цвета, стояла Инесса.
— Чего звонишь?! — закричал Трешнев, бросаясь к ней через проезд и таща за собой Ксению.
— А что же мне — горло драть через улицу?! — возмутилась Инесса. — Увидела вас — и позвонила. Ксения, это ты?
— А ты что подумала?
— Приди в мои объятия! — Трешнев произнес эту свою фразу, уже слышанную Ксенией ранее и однажды обращенную к ней. Наверняка подхватил у кого-то и вооружился.
— Как я, нормально припарковалась? — спросила Инесса, не размыкая объятий после традиционного троекратного трешневского поцелуя. — Не эвакуируют?
Трешнев осмотрелся:
— Здесь вроде можно. Пойдемте, девчата!
— Рюшик, ты сегодня уже пил?
«Рюшик»! Ксения чуть не упала на проезжей части.
— Что я мог пить, майне либе?! Юра выставил только молоко… совсем погрузился в младенчество… а сюда мы пока не дошли… Да я и вчера, на «Фуроре», почти не пил…
— Вот и прекрасно! Отгонишь мою «Надежду» со мною вместе, а я выпью.
И она протянула Трешневу ключи от авто.
— Сейчас в машине слушала новости… Федор Бондарчук объявил, что будет продюсировать экранизацию этой вашей «Радужной стерляди» и видит в главной роли Алексея Воробьева…
— Как ты все успеваешь?! — с уважением воскликнул Трешнев.
— Для этого, Рюшенька, надо вставать в шесть утра, — наставительно проговорила Инесса. — Ежедневно. А про Лешу Воробьева мне рассказывают ученицы.
— Скоро вы увидите праздник бескорыстия! — Трешнев мгновенно переключался с одного на другое. — Это будет презентация фуршета, а книжка выступит чем-то вроде аперитива.
— Ты хоть скажи, что за книжка! — с учительской требовательностью произнесла Инесса. — Неудобно получается…
Только теперь Ксения стала соображать, что сразу ошеломило ее в облике этой автомобилистки. Платиновая блондинка Инесса — ростом, пожалуй, не только померяется с Трешневым, но и выиграет у него пару сантиметров — была в стильных песочных бриджах до середины икры и в бледно-бирюзовой блузке, сильно открывающей грудь («Впрочем, второй размер, — отметила Ксения, — здесь паритет!»). Кожаные сандалии, явно купленные не на рынке при Савеловском вокзале, а ногти на руках и на ногах покрыты темно-синим, до черноты, лаком.
Все это вместе наверняка разило Трешнева наповал. Они рядом всего несколько минут, а ощущение приближающейся опасности нарастает со скоростью метеорита. С какой собачьей готовностью подхватил-поймал Трешнев пожалованные ему ключи от машины! Правда, Ксения представить себе не могла, как в таком одеянии можно вести уроки в каком-нибудь восьмом, подавно в одиннадцатом классе…
А Трешнев разливался стаей соловьев, если, конечно, эти птицы способны петь хором! Про книжки они пусть не беспокоятся — все получат по экземпляру с сердечным автографом Гиляны. Кому надо, она даст дополнительно…
— И что нам потом с этой книжкой делать, даже с одной? — желчно спросила Ксения, наслушавшаяся в эти дни от Трешнева всяких рассказов об агрессивности графоманов и о трагедии современной русской словесности, стонущей под их игом.
— Как что?! Читать! — удивился Трешнев. — Гиляна хорошо пишет!
— По-русски? — деловито осведомилась Инесса.
— Конечно! Всегда по-русски. Вы на ее имя и фамилию не смотрите. У Гиляны не фамилия даже, а псевдоним. Гиляна Шавдал.
— А что он означает? — спросила Ксения.
— Да, Андрон, что он означает?! — подхватила Инесса.
— Сейчас видно, девчата, что вы совсем молодые и учились в университете после распада Союза. Это же героиня калмыцкого эпоса, знаменитая ханша. Неужели вам не читали спецкурс «Фольклор народов СССР»?!
— Мы прогуливали, — со значением произнесла Инесса. — Как раз с представителями народов СССР и дальнего зарубежья.
— Ну, тогда у вас с представлениями об этнических достоинствах многоликого человечества все должно быть в порядке. Фамилия в студенчестве у Гиляны была то ли Манджиева, а то и Лиджиева… Вот и поменяла, понятно, для звучности. Восток, как отмечено в одном общеизвестном трюизме с претензией на афоризм, — дело тонкое. Студенты у меня зачетом к экзамену сдавали физиологический очерк о дне сегодняшнем, и Гиляна так расписала свою работу сторожихой на автостоянке, что я ей автоматом пятерку на экзамене поставил.
Обе, и Ксения, и Инесса, столь пристально посмотрели на Трешнева, что тот даже опустил свои неукротимые глаза яркого огуречного цвета.
— Это не то, о чем вы обе подумали, но не хотите спросить! — воскликнул он. — Слухи о моей безнравственности несколько преувеличены. Просто люблю талантливых людей, а талантам, как заповедал нам Лев Адольфович, надо помогать… Между прочим, Гиляна уже после Литинститута защитила диссертацию по проблемам переформатирования региональных элит, работает в геологоразведочных компаниях, и книжку ей профинансировали они… Я вообще противник издания книг за свой счет, считаю это самостроком, но здесь не самострок! Увидите…
— Кстати, воспитатель литературных талантов, — перебила Трешнева Инесса, — ты не разыскал еще Антона Абарбарова?
— Честно говоря, и не разыскивал. Я его ни в чем не подозреваю, а если к нему есть какие-то вопросы у Ксениного брата, — ты, наверное, знаешь, Борис в группе по расследованию убийств на фуршете «Норрки», — то он и разыщет.
— Жалко, если парень ни за что пострадает, — задумчиво произнесла Инесса.
Они свернули в переулок, потом в какую-то зарешеченную подворотню с полуоткрытой, однако, калиткой.
В небольшом дворике, образованном двух- и трехэтажными обшарпанными хибарками, теснились дорогие автомобили. Разумеется, лужи простирались и здесь.
Пробрались к поцарапанной стальной двери, выкрашенной в грязно-серый цвет. Зато большая медная вывеска справа от нее выглядела яркой протезной заплатой на этом покосившемся памятнике центральномосковского самостроя тех времен, когда окрестности Трубной площади входили в тройку самых злачных мест первопрестольной.
«Евро-Азиатский литературный клуб», — прочитала Ксения.
Последний ужин Позвонка
Трешнев нажал кнопку, и, после того как он представился, встав под малоприметный глазок камеры на уровне второго этажа, им открыли.
Внутри попытки евроремонта сочетались с вполне советским сиротским дизайном. Поднялись на второй этаж и здесь, в комнате, предназначенной, очевидно, для гардероба, стали свидетелями явно скандальной ситуации, причем одной из его сторон был не кто иной, как деликатнейший Владимир Караванов. Сейчас он был от возбуждения красен, щетина на его щеках топорщилась, и он наступал на человека предстарческого возраста, но сложения могучего, с мясистым лицом и тяжелыми губами. Последний пребывал в единоборстве с собственной летней курткой — пытался ее то ли надеть, то ли снять.
