Елена Арсеньева - Клад вечных странников
– Истинный факт. Ста-ста-ста… То-то-то… – передразнил Павел с отвращением.
– А что такое «Ста-ста-ста, то-то-то»? – полюбопытствовал Виталя.
– А это Бридзе заблажил, когда Серегу увидел. «Ста-ста-ста, – говорит, – то-то-то…» А Серега ему: старый, мол, друг, Толмачев…
Виталя споткнулся. Мысль, вдруг вспыхнувшая в голове, была такой жуткой, что у него заплелись ноги.
– Ста-рый друг? То-лмачев? – повторил он, не слыша себя. – Ё-моё! Так вон оно что?! А я-то голову ломал, как ему этих киллеров удалось завернуть с полдороги… Слушай, слушай! – схватил он Павла за плечо. – Вот если бы ты, к примеру, был боевик и тебя послали на дело… А у нас, в нашем бизнесе, чтоб ты знал, приказы, как в армии, не обсуждают, но выполняют их от и до, иначе… – Он закатил глаза и резанул по горлу ребром ладони. – И вот тебе какое-то чмо говорит: поворачивай оглобли. Ты что, повернешь, если знаешь, что у тебя за спиной смерть стоит и в затылок дышит? Повернешь, ну скажи?
– Ни за что! – решительно ответил Павел. – Если, конечно, это самое чмо не будет моим прямым и непосредственным начальником.
– Вот! Вот! – вскричал Виталя – и вдруг осекся. Сглотнул нервно, потом прошептал, с трудом обретя голос: – Так ведь это значит… значит… Стас Торопов! Вот что это значит! Стас Торопов, а не старый, мол, друг, Толмачев!
– Стас Торопов? – удивленно повторил Павел. – А это что еще за фрукт?
– Да есть один такой, – буркнул Виталя, остывая и начиная постепенно соображать, что излишне распустил язык перед совершенно посторонним человеком. Разболтать первому, можно сказать, встречному такое о Психе… это ж натуральное самоубийство! А если Павел начнет трепаться? О черт, как бы заставить его замолчать?..
– Слушай, – задумчиво сказал Павел, – я как-то не очень понял, что ты имел в виду, но лучше помалкивай обо всем этом, а? Это ж только наши домыслы, Серегу мы совершенно не знаем. Пусть живет! Кончится вся эта катавасия – и разбежимся по своим дорогам. Меньше знаешь – лучше спишь, верно?
– Верно, – угрюмо буркнул Виталя. Несмотря на мудрые слова Павла, легче на душе не становилось.
– Эй, вроде пришли! – радостно вскрикнул Павел. – Ну, давай, веди в свой могильный склеп.
«В свой могильный склеп…» – повторил про себя Виталя, и дрожь прошла по его спине.
* * *Прошлое– Ты представляешь? – возбужденно сказала бабушка, едва войдя в квартиру. – Встретила в «Спаре» Валентину Владимировну, она говорит, что на нашей старой улице еще ни один дом не снесли.
– Да ты что?! – поразился внук. – А зачем же они нас так торопили?
Бабушка только плечами пожала, вспомнив, какая нервотрепка была, как представители застройщика надоедливо ходили по старым домам и уговаривали людей поспешить с переездом, чтобы не задерживать сооружение нового жилого комплекса. А оказывается, можно было на прежнем месте еще жить да жить…
После ужина родители сели перед телевизором, а бабушка вдруг сказала:
– Ну что, вечерний моцион?
Внук кивнул. Его бабушка Антонина Васильевна любила гулять по вечерам, и он всегда с удовольствием ее сопровождал.
Однако сейчас она сразу пошла к трамвайной остановке. Внук покосился изумленно, но тотчас догадался, куда направляется его неугомонная бабуля.
Восемнадцатый трамвай ходил плохо, однако сейчас подошел, как по заказу. Проехали до Средного рынка, миновали Бугровское кладбище, потом трамвай повернул в овраги. Здесь они вышли и знакомыми тропками сквозь старые сады прошли на свою бывшую улицу.
Улица стояла словно вымершая. Дома тонули в зелени. За заборами палисадников – заросшие одуванчиками огородики: в эту весну никто ничего не сажал, зная, что все равно придется бросить и дома, и землицу.
Дошли до своего дома и встали у калитки, глядя на знакомый дворик как бы с испугом. Тропинка от калитки уже заросла муравой: двор обиженно забывал бросивших его хозяев.
– Как тут классно, – пробормотал мальчик, глядя на огромную березу посреди двора, его собственную спортплощадку. На этих развесистых ветвях прошла, можно сказать, вся его жизнь. А еще раньше – жизнь отца и его братьев.
– Зайдем? – спросил он, несмело берясь за щеколду калитки.
Бабушка только кивнула, зябко кутаясь в плащ.
Они прошли по тропке след в след, и мальчик криво усмехнулся, подумав, что они похожи на воришек, которые заявились в чужой дом.
Замок на дверях висел только для блезиру, издалека казался закрытым, а посмотришь ближе – и видно, что дужка даже не засунута в паз. Вынуть его удалось с некоторым трудом: все-таки дожди шли почти месяц.
Брезгливо отирая пальцы от ржавчины клочком бумажки, валявшимся в коридорчике, Антонина Васильевна медленно пошла по комнатам, а внук застыл на пороге кухни, дивясь, какая же она, оказывается, была огромная. Не то что в новой квартире!
Только когда же это успели так покоситься стены, просесть доски пола, пошатнуться порожек, когда углы затянулись паутиной?
Он сел прямо на порог, почувствовав, что сейчас заплачет.
Уныло опустил голову.
Ему не нравился новый дом, не нравилась новая школа, не нравилась новая улица. Он хотел вернуться сюда! Хотел жить здесь!
Бабушка вошла – и вдруг громко ахнула. Мальчик вскинул голову и поглядел испуганно: не крысу ли увидела? Говорят, крысы обживают брошенные людьми дома.
Но Антонина Васильевна смотрела не в угол, а прямо на него: с таким странным, испуганным выражением, словно ее родной внук, посидев на покосившемся, старом порожке, сделался вдруг совсем другим человеком.
– Боже мой, Феденька… – прошептала она, прижимая руки к сердцу.
Мальчик удивился. Он никакой не Феденька. Федором звали его дядьку, старшего брата отца. Дядька жил во Владивостоке. Как могла бабушка их перепутать?
И тут Антонина Васильевна столкнула его с порожка, а сама начала отрывать брусок от пола.
Он шатался и ходуном ходил, но все-таки держался еще крепко.
– Баба, ты что? – испуганно спросил мальчик, трогая ее за плечо.
Антонина Васильевна отвела со лба разлохматившуюся седую прядку и села прямо на пол.
– Слушай, пошарь в сараюшке, не оставили мы какую-нибудь железяку, которой можно поддеть порог?
Мальчик часто моргал, глядя на нее и ничего не понимая.
– Там было кое-что спрятано, под порогом, – объяснила бабушка, и мальчик увидел, что у нее дрожат губы. – Давно… еще до войны. А я совершенно забыла об этом! И давай скорее, а то смеркается.
Мальчик вылетел из дома как на крыльях. Клад! Под порогом спрятан, конечно, клад! Да он как минимум сто книжек прочитал о таких случаях!
Что же там? Сокровища? И кто их зарыл? Пираты, будто у Стивенсона? Хотя пираты в Нижнем Новгороде – это вряд ли… Тогда это может быть клад Стеньки Разина!
Он вбежал в сараюшку и сразу ринулся к кучке угольной пыли – все, что осталось от солидного запаса топлива. Одно хорошо в новой квартире – топить печку не надо, а значит, не надо в мороз разбивать смерзшиеся угольные комья тяжелой кочергой. Ее, эту кочергу, так все ненавидели, что не взяли с собой в новое жилье. Даже отец, который подобрал все старье и нашел ему место в гараже, не польстился на кочергу. И вот сейчас старушка пригодится.
Мальчик вырыл ее из-под старого, заплесневелого матраса и, размахивая, словно штандартом, ринулся обратно в дом.
Бабушка улыбнулась при виде него и молодо вскочила:
– Ну, приступай!
Мальчик неумело толкал кочергу в зазор между порогом и полом.
– Дай-ка я, – сказала Антонина Васильевна.
Они поочередно орудовали кочергой, и вот наконец-то порог со скрипом отвалился, а из пола вылезли два длинных, толстых гвоздя.
– Вот это да! – с уважением сказал мальчик. – Вот это гвоздищи! Это костыли, а не гвозди.
Бабушка засмеялась странным, всхлипывающим смехом.
– Ну, Федька… – сказала она непонятно. – Ах ты, милый мой, родненький…
И, склонившись над темным, пахнущим сыростью провалом, извлекла оттуда что-то заплесневелое, черное, бесформенное. Толстый дождевой червяк тяжело шлепнулся на пол и тотчас заюлил к обжитому местечку. Разбежалась парочка мокриц.
Мальчик брезгливо передернулся, но тотчас вспомнил о кладе и решительно приблизился к бабушке, которая орудовала кочергой, разворачивая заплесневелую обертку.
Это была старая-престарая клеенка, вся потрескавшаяся, узор ее обратился в крошево, но вот в складках мелькнуло что-то темное, и мальчик затаил дыхание.
Шкатулка с драгоценностями!
Казалось, в комнате стало еще темнее, когда Антонина Васильевна, наконец, развернула клеенку и достала черный ящичек, похожий на гроб.
Потом выхватила из кармана носовой платок и заботливо обтерла шкатулку.
– Как странно, – пробормотала изменившимся голосом. – Прошло столько лет, столько лет… а она даже не отсырела, не заплесневела. Что же это за дерево, интересно знать? Может, лиственница?
