Анна и Сергей Литвиновы - Здесь вам не Сакраменто
Но, кроме послушания, любовь для творческих личностей является источником вдохновения. Поэтому утром в пятницу, когда, опустошённый и освежённый, Юра ехал с Кировской на работу, ему пришла в голову идея материала. Нет, он не будет писать о трагедии, связанной с космонавтом-два. Пока не будет. Но сейчас, когда срываются все и всяческие маски, когда потихоньку разворачиваются пыльные занавесы прошлого, он, используя рассказы мамы, отца и Радия, и впрямь напишет всю правду о ранних этапах развития советской космонавтики. Подаст не парадный, тщательно заретушированный портрет, а расскажет, как оно всё было на самом деле.
Из редакции он позвонил жене в Краснознаменск. Сказал, что появилась срочная работа, и поэтому он приехать к ним на выходные не сможет. В этом была только часть правды. Возможно, бо́льшая, но часть. Другие резоны были такими, что Юре не хотелось снова выслушивать колющие намёки со стороны Радия, видеть глядящие на него, как ему казалось, с немым упрёком глаза жены.
Но общая ситуация – запретная любовь на сердце и начинающаяся перестройка-гласность в стране – вдохновляла. Юра отключил телефон в своей съёмной квартирке в Свиблове, запасся немудрящей провизией (которая покуда ещё встречалась в столичных магазинах) и засел за машинку. И, начиная с субботы и по следующую среду, спал урывками, питался, только когда голод совсем желудок выворачивал, но написал огромный, на восемьдесят стандартных машинописных страниц, очерк. Назвал его, как и намеревался несколько лет назад, когда материал этот только исподволь задумывал: «Тёмная сторона советской силы». Наконец поставил последнюю точку, разложил три копии из-под копирки и рухнул спать.
1964Владислав ИноземцевВладик хорошо понимал, что советская космическая программа пилотируемых полётов на девяносто процентов заключалась в том, чтобы утереть нос «американам» (как называл своих заклятых соперников главный конструктор Королёв, а вслед за ним и его приближённые).
Впрочем, американские экспедиции вдохновлялись ровно тем же, если не в большей степени. Тут надо учесть, что к тысяча девятьсот шестьдесят четвёртому году советские инженеры и конструкторы вставляли заокеанским коллегам фитиль не раз: и первый спутник, и первые фотографии обратной стороны Луны, и первый космонавт на орбите, и первый полёт двух кораблей одновременно, и первая женщина – все были советскими. Но это не афишировалось и об этом мало кто в Советском Союзе думал и говорил – после наших афронтов «американе» навалились на космос всей мощью своей экономики, которая у них, что бы там ни говорил и к чему бы ни призывал товарищ Хрущев, была значительно сильнее советской. И совсем скоро – в рамках подготовки грядущего, широко объявленного полета на Луну – «штатники» должны были запустить свой двухместный корабль, а потом выйти из него в открытый космос. Наш новый многоместный корабль под индексом 7К (впоследствии названный «Союзом») мы явно не поспевали сделать раньше, чем планировались американские достижения.
Однако советский космический аттракцион должен был продолжаться. И тогда главный конструктор и творец всех наших звёздных побед, засекреченный Королёв, предложил первому секретарю ЦК и премьер-министру, нашему Никите Сергеевичу, чтобы забить американам баки, переоборудовать существующий корабль, одноместный «Восток», в трёхместный. И другую модификацию сделать – специально для выхода в открытый космос.
Что позволяло Королёву давать столь широковещательные авансы? Он знал, что за спиной у него есть проектанты, конструкторы и инженеры, которые ради воплощения интересной идеи готовы не спать, не есть – творить, выдумывать, пробовать, но создавать корабли, которые надобны главному конструктору. Тем более что Сергей Павлович умело перед их носами дополнительные морковки подвешивал: к примеру, Константину Петровичу Феофанову, начальнику Владика, пообещал, ни много ни мало, кресло в грядущем космическом полёте – если только тот переделает одноместный «Восток» в трёхместный. А Владику посулил кандидатскую «гонорис кауза», то есть без защиты.
Спускаемый аппарат «Востока», в котором летали все космонавты из первой шестёрки, от Юры Первого до Валентины Первой, был, откровенно говоря, тесноват даже для одного пассажира: он представлял собой шар с внутренним диаметром 2,3 метра. Значит, на космонавта приходилось чуть меньше шести с половиной кубометров объёма. Или, как говорили злые языки, примерно столько же, сколько в туалете – не новом, «хрущёвском», совмещённом, а старого типа, на один толчок. Туда, в этот объём в шесть с небольшим «кубиков», требовалось вписать космонавта в скафандре да ещё катапультируемое кресло, в котором он помещался. Плюс какие-никакие приборы.
Теперь же решили втиснуть в этот, прямо скажем, крошечный объём сразу троих человек. И об их удобствах, по ходу дела, позаботиться. Они ведь не стоя полетят, как в трамвае. Понадобятся кресла как минимум, чтобы перенести перегрузки на взлёте и посадке.
Вдобавок из корабля «Восток» первые космонавты во время приземления катапультировались. Когда спускаемый аппарат находился на высоте нескольких километров над землёй, срабатывала катапульта, и дальнейший свой путь к родной планете звёздные небожители проделывали на парашюте (только это обстоятельство было почему-то строгим секретом и для советской, и, тем более, для заграничной публики).
В результате перед создателями нового корабля вставала новая, почти невыполнимая задача: вместить в шар объёмом в шесть с небольшим кубометров сразу троих человек на креслах-катапультах.
После того как Королёв сформулировал своё задание: «Полетят трое» – Феофанов дал Владику пару дней подумать, а потом пригласил его к себе: «Ну, какие идеи?»
Единственное, что удалось Иноземцеву из себя выдавить, – это соображение, что все три кресла будут расположены по периметру шара: космонавты полетят лицом друг к другу. А когда придёт пора катапультироваться, шарик спускаемого аппарата просто разломится на три части – как делят апельсин, – и каждый со своим креслом полетит вниз.
– Ты недостатки своей конструкции видишь? – снял очки и прищурился на Владика Феофанов.
– Вижу, – вздохнул тот.
– Излагай.
– Во-первых, понадобятся целых три люка для катапультирования. Это резко снизит надежность спускаемого аппарата.
– Согласен. Ещё?
– При торможении в плотных слоях атмосферы на одного из космонавтов перегрузки будут действовать в привычном направлении, то есть вжимать его в кресло. На другого как бы со стороны одного плеча к другому. А третьего сила тяжести вообще будет пытаться из кресла выбросить.
– Да, брат мой, – вздохнул Феофанов. – Поэтому – не пойдёт. Давай думать дальше, и нужно выдать что-то кардинальное, что-то совсем неожиданное.
И они придумали!
Лететь троим придётся вовсе без катапультируемых кресел и безо всяких скафандров. Этим экономится достаточно места. Без космической одёжки трёх человек уже возможно втиснуть в крохотный шар.
– Почему нужны были катапульты? – на следующем совещании вопрошал Иноземцев. – Потому что нельзя было обеспечить мягкую посадку внутри корабля. Сейчас нам от катапульт НАДО отказаться. Эрго[10], необходимо, кровь из носу, мягко приземлить корабль. Значит, нужен специальный дополнительный тормозной двигатель, включающийся перед самой землёй. Такие, я наводил справки, у десантников есть, они ведь танки и БТРы, где экипаж внутри сидит, умеют на парашютах приземлять.
– Согласен, – удовлетворённо кивнул Феофанов. – Ещё что?
– Ещё кораблю обязательно нужен дублирующий тормозной двигатель для схода с орбиты. Сколько мы страхов натерпелись оттого, что тормозная двигательная установка может не сработать или вдруг сработать не в ту сторону, не к земле корабль отправить, а на более высокую орбиту? Но раньше, на «Востоке», у нас хотя бы спасительная соломинка в запасе была: корабль сам сможет зацепиться за атмосферу и в результате сойти с орбиты. Да, будет посадка в нерасчётном месте, но космонавта худо-бедно сбережём. А теперь, чтобы три человека летали и ждали подобного неуправляемого схода с орбиты – никаких ресурсов не хватит. Десять суток они втроём на орбите не протянут. Значит, для корабля обязательно нужен ещё один, дублирующий тормозной двигатель.
– А что с системой аварийного спасения? – спросил Феофанов. И вопрос этот был не в бровь, а в глаз, потому что сколько ни ломал над ним голову Иноземцев, ответа не находилось. В самом деле, с ракетой на старте может случиться всё, что угодно. Она может взорваться на третьей секунде (как это было при запуске одного из спутников-шпионов в 1962 году) или на двадцать третьей (как случилось с пуском двух собачек летом шестидесятого). Когда космонавт находится внутри корабля в скафандре, да ещё и в катапультируемом кресле, имеется пусть небольшой, но шанс его спасти. Если процессы на стартовом столе начинают развиваться нерасчётным и трагическим образом, пускающий, сидящий в бункере, может снять трубку и произнести кодовое слово (в случае с Юрием Самым Первым это было слово «Айвенго»), и тогда катапульта отбросит космонавта от терпящей бедствие ракеты. Разумеется, в самые первые секунды после старта это вряд ли бы сильно помогло: всё равно космонавт, скорее всего, попал бы на кипящий и взрывающийся стартовый стол. Но вот начиная секунды с десятой, когда ракета набрала достаточную высоту, и секунды до сороковой катапульта могла людей вызволить. Когда от неё отказались, любая нештатная ситуация на старте оканчивалась одним: летальным исходом для всех троих космонавтов.
